«Богат и славен Кочубей»… Доктор физико-математических наук, вице-президент Толстовского фонда в Нью-Йорке Андрей Сергеевич Кочубей признается: многие россияне, услышав его фамилию, начинают цитировать пушкинскую «Полтаву». «Я не богат, не славен, но я все-таки Кочубей», – смеется потомок пушкинского героя.

А еще он праправнук декабриста Сергея Волконского. И внук выдающегося российского микробиолога Георгия Габричевского. И дальний родственник Льва Толстого. В родстве с Вяземскими. Через покойную жену породнился с Горчаковыми, через сестру – с Трубецкими…

Человек, в генеалогическом древе которого, кажется, сошлись все выдающиеся русские дворянские роды, побывал в Казани в дни празднования 190-летия Льва Николаевича Толстого, прочитал в Казанском университете лекцию «Мой прапрадед князь Сергей Григорьевич Волконский как прототип Петра Лабазова в «Декабристах» Л.Н.Толстого». Корреспонденту «РТ» посчастливилось пообщаться с Андреем Сергеевичем и подробнее узнать об удивительной истории его семьи.

Путь их в Америку был долгим. Мать и отец по разным причинам уехали из России в начале прошлого века…

…Впрочем, копнем еще раньше. С того, как один из его предков по материнской линии попал в Россию. Ханц-Мориц Бодиско был одним из тех голландских моряков, которых в свое время привез сюда Петр I, чтобы создавать российский флот. Его потомки получили дворянство, считали себя русскими и честно служили России. Один из них, кстати, в середине XIX века являлся российским послом в Вашингтоне.

Кочубеи, Волконские, Раевские – многие представители этих фамилий были офицерами, проливали кровь за Россию. Изображения нескольких предков Андрея Сергеевича хранятся в знаменитой Военной галерее Эрмитажа, где собраны портреты героев Отечественной войны 1812 года

А дедом Андрея Сергеевича по матери был профессор Московского университета Георгий Норбертович Габричевский, микробиолог, работавший вместе с Пастером и Мечниковым. Любопытная деталь: его однокурсником в годы учебы в Московском университете был Антон Чехов. Габричевский испытывал на себе сыворотку от скарлатины. И погиб. Иначе, возможно, стал бы нобелевским лауреатом…

Ну а по отцу, как мы уже поняли, род Андрея Сергеевича ведет свое начало от «того самого» Василия Леонтьевича Кочубея, воспетого Пушкиным в «Полтаве». Говорят, происходил Василий Леонтьевич от крымского татарина Кучук-Бея.

– В Казани мне сказали, что я похож на крымского татарина, – рассказывает Андрей Сергеевич. – Мне очень лестно было это слышать. Знаете, когда мой отец в Гражданскую войну выехал из Крыма и попал в Константинополь (нынешний Стамбул. – Ред.), на него произвело большое впечатление огромное количество мечетей. И он чувствовал себя как дома, когда с минаретов муллы призывали людей к молитвам. Гены. Я в Казани тоже чувствую себя как дома. И здесь тоже много мечетей. А вообще, думаю, большая гордость для нас, русских, что в нас смешано такое количество разных кровей.

Один из потомков «того самого Кочубея» женился на дочери декабриста Сергея Волконского Елене. Через Волконских наш герой в дальнем родстве и с Толстым.

– Мать Толстого и мой прапрадед были кузенами, – рассказывает он. При этом признается, что никакой генеалогической схемы у него нет.

– Я это все просто знаю. Это передается из поколения в поколение.

Кстати, Толстые, как известно, были в родстве с Пушкиными… Но нет, как ни странно, с поэтом родственных связей у нашего героя не обнаруживается.

– Но, говорят, он был влюб­лен в мою прапрабабушку, – загадочно улыбается Андрей Сергеевич. И тут вспоминаешь – ну конечно, ведь его прапрабабушка – это Мария Николаевна Раевская, дочь героя Отечественной войны 1812 года, муза молодого поэта!

Я помню море пред грозою:

Как я завидовал волнам,

Бегущим бурной чередою

С любовью лечь к ее ногам!.. –

помните? Это ведь о юной Маше Раевской…

Кочубеи, Волконские, Раевские – многие представители этих фамилий были офицерами, проливали кровь за Россию. Изображения нескольких предков Андрея Сергеевича хранятся в знаменитой Военной галерее Эрмитажа, где собраны портреты героев Отечественной войны 1812 года. Военным был и его отец, Сергей Михайлович Кочубей, окончивший Николаевское кавалерийское училище в Санкт-Петербурге. В Гражданскую войну он служил в Крыму в штабе Врангеля. Выехал оттуда в ноябре 1920 года в Константинополь.

– Но главной его страстью было пение, – вспоминает Андрей Кочубей. – Когда в детстве он ездил в Киев в оперу, то по возвращении бабушка заставляла его петь все арии, которые он услышал. Я думаю, поэтому у него такая страсть к музыке. В эмиграции он стал солистом в хоре донских казаков имени атамана Платова. Проехал с ними всю Европу и Северную Африку. Потом они должны были ехать в Южную Америку, но отец по разным причинам не поехал. В основном потому, что думал: революция – это временно, и, когда всё закончится, он вернется на родину. Мой отец обожал свою родину и не хотел далеко уезжать. Он переселился во Флоренцию и начал учиться пению, потом выступал в опере в Италии, Германии и Швейцарии. Его очень ценили. Один знаменитый немецкий дирижер даже сказал, что он единственный иностранец, который хорошо исполняет немецкую классическую музыку.

В Италии он встретил мою мать. Она с семьей уехала из России в 1923 году, потому что ее сестра болела туберкулезом и ей надо было лечиться. И в Россию они уже не вернулись. Когда они встретились, отец был уже разведенным человеком, но не было бумаг, подтверждающих это. Поэтому русская православная церковь не хотела их венчать, и они венчались в Венеции в греческой церкви.

Рассказывая о своем отце, Андрей Сергеевич часто вспоминает о Вороньках – родовом имении Кочубеев в Черниговской губернии.

– Отец всегда говорил: «Родина моя – это Вороньки, мое имение, моя Россия». Это со­всем не совпадает с тем, что сейчас происходит на Украине, где делают какую-то другую страну. Мой отец никогда не говорил: «Я украинец», он считал себя русским. Но он пел все украинские песни, когда давал концерты, кроме оперных арий, всегда и их включал в программу.

В моей семье всегда чтили произведения Толстого. Но не его философию. Тот факт, что он был отлучен от церкви, играл для нас большую роль

– Вы и ваша сестра родились в Италии. Но как же все-таки семья оказалась в Америке?

– Всю войну мы жили в Италии. У власти там тогда были фашисты. А после войны к власти пришли христианские демократы и республиканцы. Но отец опасался, что власть могут захватить коммунисты или левые социалисты. И решил, что от коммунистов надо ехать куда угодно. Мы не могли уехать в Америку по русской квоте, потому что не были беженцами из Советского Союза. По итальянской квоте тоже не могли, потому что тогда и так итальянцы наполняли все пароходы, убегали в Америку. И вот к нам приехала в гости подруга моей матери, которая была журналисткой в New York Herald Tribune. Она была замужем за американцем, судьей Кларком. И тот сказал моим родителям, что если они хотят приехать в Америку, он им поможет. Вот благодаря ему мы и поехали.

Там был, конечно, совсем другой образ жизни. Но что интересно, в Америке я в первый раз почувствовал себя действительно русским. Потому что во Флоренции нас было очень мало, только близкие родственники, а тут – невероятное количество русских, тут моя мать встретила всех своих близких друзей по Москве.

– А как вам удалось так хорошо выучить русский язык?

– Мы всегда дома говорили по-русски. Нам и не приходило в голову говорить друг с другом на каком-то другом языке.

– В Америке, видимо, надо было начинать новую жизнь…

– Да, когда мы уезжали из Италии, мои друзья почему-то думали, что я сделаюсь актером в Голливуде. Вообще, я неправильную карьеру себе выбрал, потому что в Италии, когда меня экзаменовали, моему отцу сказали: имейте в виду, ваш сын должен учиться гуманитарным наукам. Но когда я приехал в Америку, а мне тогда как раз исполнилось пятнадцать лет, мне пришло в голову, что единственный способ себя здесь содержать – это стать инженером. Я окончил инженерную школу, потом получил докторскую степень в Колумбийском университете. Преподавал там прикладную математику. Потом занялся компьютерами. Это теперь все ими пользуются, а когда я начинал этим заниматься и говорил друзьям, что работаю с компьютерами, интерес ко мне сразу пропадал.

Мне предлагали работу в НАСА. Но я хотел жить в Нью-Йорке. Здесь есть православная церковь.

– Мы сейчас говорили о множестве ваших знаменитых предков. Тяжело ли нести бремя потомка таких людей?

– Можно и даже нужно гордиться своими предками. Но гордились ли бы они мною? Не огорчаю ли я их? Я об этом часто думаю. Но я не состязаюсь с ними. Я не Волконский…

– Но вы же достигли высот в своей области…

– В своей – да. Но это не исторические достижения. Я не стал героем никакой войны, не вошел в историю. Я очень интересуюсь русской историей, люблю её. И, понимаете, когда история – это ваши предки, родня, вы совсем иначе к этому относитесь. Я люблю Россию. Хотя, может, не так, как мой отец. Мой старший сын – банкир, живет в Швейцарии, он тоже чуть-чуть сходит с ума по русской истории.

– Расскажите о Толстовском фонде, вице-президентом которого вы являетесь.

– Его основала Александра Львовна Толстая, младшая дочь Льва Николаевича, когда в 1939–1940 годах была война с Финляндией и появились русские военнопленные, которые не хотели возвращаться в Советский Союз. Это гуманитарный фонд, он начал помогать этим людям. Позже Александра Львовна обращалась к советским военнопленным, которые оказались на территории Германии, чтобы они не возвращались в Советский Союз, где их посадят в лагерь, а обращались в толстовский фонд. Александра Львовна дружила с одной знаменитой американской актрисой, от которой фонду достался в подарок большой участок земли. Беженцы могли поселяться в этом месте, работать. Александра Львовна читала лекции по всей Америке об отце, деньги тоже шли на нужды фонда. Потом так случилось, что мой большой друг Теймураз Константинович Багратион решил, что продолжить дело фонда должна молодежь русского происхождения. Они искали перспективных молодых людей из хороших семей. Так я попал туда, ещё будучи студентом. Это было в 1965 году.

Конечно, когда Советский Союз перестал существовать, в Америку из России стали приезжать другие люди, которые уже не нуждались в помощи. Но наша гуманитарная деятельность и сейчас продолжается – действует реабилитационный центр. В американских больницах не держат людей больше пяти дней, а им надо восстанавливаться, и мы им даем такую возможность. Нас очень ценят за это. Кроме того, у нас есть большие архивы, сейчас думаем, что с этим делать. Мы хотели создать музей русской эмиграции. Пока не смогли это осуществить, но идея остается.

У меня пятеро детей, и они тоже знают русский язык, но живут американской жизнью. Хотя каждого я посылал хотя бы на один семестр учиться в Московский университет. И трое моих внуков учат русский. Но я бы мечтал их тоже прислать в Россию

– Возвращаясь к Толстому – скажите, сегодня для западного мира это по-прежнему величина? Или им ближе Достоевский?

– Да, есть большое соревнование среди русских писателей. Кого-то волнует только Достоевский, но кого-то – Толстой. В моей семье всегда чтили произведения Толстого. Но не его философию. Тот факт, что он был отлучен от церкви, играл для нас большую роль. В моей семье жили чистой верой. У меня иногда спрашивают – у вас докторская степень, как вы можете ходить в церковь? Но одно другому не мешает! С научной точки зрения мы прекрасно знаем, что то, что описано в Библии, не могло происходить. Но это нас не волнует. Потому что главное – что люди ищут Бога. И у моего отца была чистая детская вера в Бога. И он избегал философии Толстого. Для него это был только великий писатель.

И так сейчас происходит в Америке. Если при жизни Толстой-проповедник был американцам важнее художника, сейчас опять больше ценят Толстого-художника. Его изучают в американских университетах. Когда я поступал на инженерный факультет университета, там был курс литературы. И мы в техническом университете изучали в том числе «Войну и мир». И до сих пор Толстой остается обязательным в программе американских университетов.

– Вы упомянули о своем старшем сыне. Другие ваши дети тоже знают русский язык?

– Да, у меня пятеро детей, и они тоже всё это любят, читают, знают русский язык, но живут американской жизнью. Хотя каждого я посылал хотя бы на один семестр учиться в Московский университет. И трое моих внуков учат русский. Но я бы мечтал их тоже прислать в Россию. Например, в Ясную Поляну, чтобы они там прошли стажировку по русскому языку.

Автор благодарит пресс-службу КФУ и заведующую отделом
научно-исследовательской работы музея-усадьбы «Ясная Поляна» Галину Алексееву
за помощь в организации и проведении интервью.