Еще раз о казанских университетах Льва Толстого
Как известно, 2018 год объявлен в Татарстане Годом Льва Толстого. Думается, дело не только в грядущем 190-летии со дня рождения великого русского писателя. И книги, и масштаб самой фигуры Льва Толстого поныне не исчерпали, с позволения сказать, своей оплодотворяющей силы для пытливого ума и шире – социума, во многом растерявшего нравственные ориентиры…
Лев Толстой на редкость серьезно относился к жизни и с ранних лет задумывался о своем предназначении. К двадцати годам у него уже сложилось представление о жизни человека как некоем дискретно-временном пространстве, состоящем из замкнутых и в то же время связанных между собой эпох: детство, отрочество, юность, молодость, зрелость, старость. Он даже задумал написать цикл одноименных повестей, но успел осуществить свой замысел лишь наполовину. И мы знаем, что в основу знаменитой трилогии «Детство», «Отрочество» и «Юность» положены впечатления казанской поры его жизни.
С Казанским краем были связаны и дед, и прадед писателя. Отец, Николай Ильич, участник Отечественной войны 1812 года, выйдя в отставку, тоже некоторое время жил в Казани. Сам Лев Николаевич оказался здесь в силу исключительно горестных обстоятельств. После смерти его родителей опекуншей пятерых осиротевших детей стала их родная тетка по отцу – Пелагея Ильинична Юшкова, единственная к тому времени казанская жительница из рода Толстых. В ноябре 1841 года она забрала детей из Ясной Поляны и со всем скарбом перевезла их в Казань. Расчет был прост: детям нужно было дать образование, а тут под боком Императорский университет и Родионовский институт благородных девиц (в числе его воспитанниц была Мария Толстая).
В одночасье ставшая многодетной, чета Юшковых (своих детей у Пелагеи Ильиничны не было) поселилась в просторном двухэтажном доме Ивана Горталова на Поперечно-Казанской улице (ныне Музейно-образовательный центр им. Л.Н.Толстого), неподалеку от Богородицкого женского монастыря. Двухэтажный особняк в классическом стиле с пятью окнами по фасаду размещался в центре небольшой усадебной территории с прекрасным садом. Здесь и прошла большая часть казанского периода жизни писателя. А любимым местом прогулок Льва Толстого стал Черноозерский сад.
Летом вся семья выезжала в имение Владимира Ивановича Юшкова, предводителя дворянства Лаишевского уезда, в небольшое село Паново. В августе 1842 года, когда в Казани случился страшный пожар, братья Толстые находились как раз в имении дядюшки и оттуда, на расстоянии 29 верст от города, наблюдали столбы дыма и отсветы пламени…
Старшие братья – Николай, Сергей и Дмитрий – один за другим поступили на математическое отделение философского факультета Императорского Казанского университета. А 3 октября 1844 года студентом восточного отделения этого же факультета был зачислен и Лев. Но еще раньше, четырнадцати лет от роду, его усадили за изучение турецкого, татарского и арабского языков. Занимавшийся с ним профессор-востоковед Александр Казем-Бек отмечал необыкновенные способности своего ученика к языкам.
В Государственном музее Л.Н.Толстого в Москве хранится первое известное изображение Льва Толстого – карандашный рисунок небольшого размера, сделанный безвестным художником как раз в университетские годы. Толстой нарисован в профиль, в студенческом мундире.
Правда, особым усердием в учебе Толстой-студент не отличался. Это тоже общеизвестный факт. По воспоминаниям, светская жизнь с ее балами привлекала его гораздо больше. Кстати сказать, этому немало способствовала сама тетушка Полина (так звали домашние Пелагею Ильиничну), любившая светские развлечения ничуть не меньше. Веселая, хлебосольная, она и сама частенько устраивала званые вечера с танцами и всячески приобщала племянников к жизни высшего общества. С удовольствием участвовал молодой Толстой и в любительских спектаклях. Об одном из них упоминают даже казанские «Губернские ведомости», написав, что в небольшой роли выступил граф Лев Толстой, снискавший у публики троекратное «Бис!».
В Казани же Толстой впервые испытал «поэтическое чувство влюбления», а объектом его тайного обожания была Зинаида Молоствова, воспитанница Родионовского института и дочь богатого помещика. Зинаида была постарше и вроде бы даже помолвлена с другим человеком, но тем не менее все мазурки танцевала с Толстым и вообще явно благоволила ему. «Она была не из самых красивых, но отличалась миловидностью и грацией… Ее наблюдения над людьми всегда были проникнуты юмором, и в то же время она была добра, деликатна по природе и всегда мечтательно настроена», – характеризовали ее современники. Отношения с Зиночкой так и «остались на ступени чистого стремления двух душ друг к другу», но отголоски этого трогательного и не до конца проявленного чувства можно найти не только в юношеских стихах Толстого, но и в таких его произведениях, как «Война и мир», «Воскресение», «После бала».
Лев Толстой на редкость серьезно относился к жизни и с ранних лет задумывался о своем предназначении. К двадцати годам у него уже сложилось представление о жизни человека как некоем дискретно-временном пространстве, состоящем из замкнутых и в то же время связанных между собой эпох: детство, отрочество, юность, молодость, зрелость, старость
После упомянутого пожара дом на Поперечно-Казанской тоже нуждался в ремонте, и Толстые переселились почти на окраину города, в заново отстроенный квартал вблизи Арского поля, в двухэтажный дом Киселевского (ныне улица Л.Толстого, 25/68). Внутри он был устроен как типичный дворянский особняк с непременно большой залой для приемов и балов.
Учеба по-прежнему не увлекала Льва, и однажды дело дошло даже до карцера. На этом настоял профессор истории Иванов, уличивший будущего автора «Войны и мира» в «совершенной безуспешности в истории». Впоследствии Лев Толстой вспоминал этот эпизод со смешанным чувством обиды и восхищения: «Какие были времена! За непосещение лекций сажали в карцер».
Однако параллельно с внешне беспечной жизнью шла и другая – наполненная мучительным поиском ответов на вечные вопросы бытия. О существовании этой внутренней, тайной жизни Льва Толстого говорят поразительные по силе исповедальности дневники писателя, которые он начал вести именно в Казани и вел до конца своих дней. А самую первую дневниковую запись Лев Толстой сделал 17 марта 1847 года, оказавшись в госпитале: «Здесь я совершенно один, мне никто не мешает, здесь у меня нет прислуги, мне никто не помогает – следовательно, на рассудок и память ничто не имеет влияния, и деятельность моя необходимо должна развиваться. Главная же польза состоит в том, что я ясно усмотрел, что беспорядочная жизнь, которую большая часть светских людей принимают за следствие молодости, есть не что иное, как следствие раннего разврата души».
С какого-то момента чрезмерная опека тетушки начала тяготить повзрослевших братьев Толстых, и, пожелав жить отдельно, Сергей, Дмитрий и Лев сняли несколько комнат во флигеле дома на углу Покровской и Поперечно-Казанской улиц (ныне улица Дзержинского, дом 11/2), обретя долгожданную самостоятельность. Старший из братьев – Николай – к тому времени окончил университет и отбыл служить на Кавказ.
В эту пору Лев Толстой перевелся с восточного факультета на юридический, и здесь судьба свела его с профессором гражданского права Дмитрием Ивановичем Мейером, который заметил нового студента и дал ему тему для самостоятельной работы – сравнительный анализ двух исторических источников: «Наказа» Екатерины II и «Духа законов» Монтескье. Толстой так увлекся этим исследованием, что забросил все прежние увлечения, погрузившись в мучительную сладость самостоятельного творческого труда. «Я уехал в деревню, стал читать Монтескье, это чтение открыло мне бесконечные горизонты…» – напишет он в дневнике.
Как ни странно, но именно этот неожиданный прилив научного усердия способствовал тому, что в скором времени Лев Толстой окончательно утвердился во мнении, что университет «своими требованиями не только не содействовал такой работе, но мешал ей», и 12 апреля 1847 года он подает прошение об отчислении его из Казанского университета. А уже 23 апреля Лев Толстой выехал из Казани в Ясную Поляну. Ему тогда шел девятнадцатый год…
Не лишне напомнить, что среди тех, кто первым разглядел в неказистом и нерадивом студенте человека выдающихся способностей, был не только профессор Мейер, но и ректор Казанского университета Николай Лобачевский. Спустя полвека Лев Толстой вспоминал: «Я его отлично помню. Он был всегда таким серьезным и настоящим ученым. Что он там в геометрии делает, я тогда ничего не понимал, но мне приходилось с ним разговаривать, как с ректором. Ко мне он очень добродушно относился, хотя студентом я был и очень плохим…» Сменивший Лобачевского в должности ректора Иван Симонов, подписывая прошение Толстого об отчислении из университета, якобы тоже сказал: «Было бы очень печально, если бы ваши выдающиеся способности не нашли себе применения». «В чем он тогда мог видеть мои способности, уж не знаю», – насмешливо заметил Лев Толстой, будучи уже известным писателем.
Постскриптум. И в прошлом, и сейчас биографам свойственно представлять жизнь знаменитых, великих людей так, как если бы это было житие святого или пророка. В случае со Львом Толстым часто такая же история. Так, например, известный казанский летописец Николай Загоскин, рассказывая в своих очерках о студенческих годах Толстого, высказывает мысль, что будущий великий писатель должен был чувствовать «инстинктивный протест» против окружавшей его развращающей среды. Но когда этим «свидетельством» решили воспользоваться официальные биографы Толстого, он своей рукой на полях рукописи начертал: «Никакого протеста я не чувствовал, а очень любил веселиться в казанском, тогда очень хорошем обществе». И здесь же он делает еще одно признание: «Напротив, очень благодарен судьбе за то, что первую молодость провел в среде, где можно было смолоду быть молодым, не затрагивая непосильных вопросов и живя хоть и праздной, роскошной, но не злой жизнью».
