Окончание. Начало в номерах за 3, 9 сентября

28 августа

Тойохара – аккуратный, порядочный столичный город. Большинство домов двухэтажные, каменные и из тёса. Улицы залиты асфальтом и цементом. Правда, тротуары разрыты окопами и бомбо­убежищами.

Японские женщины ходят все в брюках, детей носят за спиной. На ноги надевают деревянные колодки (башмаки) или таби (тапочки).

Грузы возят на колясках и велосипедах. Их столько, что пешеход на улице берёт любой и, когда доезжает до мес­та, оставляет без надзора. Велосипедами и колясками пользуются коллективно. Народу полно, все торопятся на водочный завод. Уносят водку и пиво в половниках.

Японцы – народ небольшого роста, большинство худощавые, изнурённые. На каж­дом шагу стараются русского солдата угостить сигаретой или папироской, низко кланяются, пожимают руки. В то же время ночами убивают некоторых наших красноармейцев, оказавшихся в одиночку.

Спрашиваем у одного деда, зачем он намотал на голову красную ленту. «Это чтоб не застрелили», – отвечает. Я ему объяснил, что мы безоружных не трогаем и он может спокойно ходить. Старик положил ленту в карман. Через 50–60 метров, озираясь по сторонам, он снова её нацепил на голову.

* * *

Я получил почтой конверт с журналом «Совет эдэбияты», в нём – моя поэма «Атаудагы хислэр». Вот только нашего любимого друга, бывшего нам за отца, ефрейтора Мусина уже нет в живых. Когда наш взвод возвращался из разведки, Мусин подорвался на японской мине. За короткое время яростных, кровопролитных сражений мы потеряли многих.

Я не мог не написать эту поэму. Всё кипело во мне тогда. На западе шла кровопролитная война с немецкими захватчиками. И тут, за десять тысяч километров от войны, наши дальневосточники тоже держали фронт против японских милитаристов. Все четыре года войны мы чувствовали себя как на иголках. Ночным боевым тревогам не было счёта. Коварству и наг­лости самураев не было предела. Фактически они против нас вели необъявленную войну. Мысли в походах, у ночного костра, в сыром приграничном окопе легли в основу моей солдатской поэмы.

С чего начать?

Пока не знаю…

Смешалось всё…

Недавний бой

Во мне шумит, не отпуская.

Ещё не верю, что живой.

Что уцелел на белом свете,

что руки есть и пара ног.

К тому же – табачок

в кисете,

дыми себе, живи как бог!

Не кто-нибудь,

мы победили,

Свой долг исполнили сполна.

Мы – Сахалин освободили,

и нами – кончена война.

И нет желаннее награды,

чем возвращение домой…

Но многим и наград не надо:

они лежат в земле сырой.

Как странно в мире

необъятном…

Не понимаю, что со мной…

Сосна израненная рядом.

Конец войне.

И я – живой.

Из поэмы «Чувства, рождённые на острове»

2 сентября

…Прощай, Тойохара! Семь дней здесь пробовали вкус разной местной водки. Всякое бывало, конечно. А теперь назад, не знаю куда.

Понаблюдал за бытом местного населения. Живут без хлеба. Самая любимая еда у них – рис, рыба. Разговаривал с одним русским белоэмигрантом. Он рассказал, что японцы коровьим жиром лишь мажут губы, а мясо едят редко.

Охраняли военнопленных. Видно, что у них высокая дисциплина. Несмотря на то что они в плену и у них нет оружия, очень хорошо слушаются своих офицеров. С точностью следуют каждому пункту устава. Офицеры даже бьют по щекам слегка провинившихся солдат, прямо как у нас при старом режиме.

3 сентября 1945 года

По всему Сахалину разлетелась срочная телеграмма: Оха, Камисисука, Александровск, Тойохара… В ней повторены нам давно знакомые и в то же время греющие душу слова: «С Победой вас, дорогие друзья!»

Прощай, Южный Сахалин! Освободили, а сейчас возвращаемся к прежнему месту службы. Я горжусь, что участ­­вовал в этих коротких, но очень тяжёлых боях. Шесть лет моей усердной службы были не напрасны. Частица родной земли – Сахалин возвращён полностью и навеки. В это святое дело и я внёс свой, хоть и небольшой вклад.

В ПОХОДЕ

Строй идёт, выбиваясь из сил,

Это ливень дороги размыл.

Строй идёт через лес,

через топь,

Дождь – по каскам,

А кажется – дробь.

Строй идёт.

Молчаливы  стрелки.

В тусклом блеске

над строем – штыки.

Впереди – ни дороги, ни зги,

И всё глуше, грузнее шаги.

Все трудней,

Тяжелее идти.

Под ногами не видно пути.

До чего эта тьма глубока!

До привала, наверно, века.

Ночь беззвёздна.

Нелёгок поход.

Строй идёт.

Строй идёт.

Строй идёт.

Слушай, лес,

Каждый вздох, каждый звук

И солдатских сердец

перестук.

Никогда, никогда не забудь

Этот строй,

Эту ночь,

Этот путь…

1945 г.
Пер. Л.Щеглова

ДОЛГИЙ ПУТЬ ДОМОЙ

5 сентября

Доехали из Тойохары до Камисисуки на поезде. Оставшийся путь прошли пешком. Ещё 200 километров! На дороге полно беженцев. У каждого – красная ленточка на головном уборе или рукаве. У некоторых – даже небольшие красные флажки. Это знак покорности.

Но при этом некоторые японцы ждут своего часа. Зарезали двух наших девушек-солдат, которые спустились за водой. Убили 25 моряков. Задушили пожилого солдата. Есть и отравленные.

15 сентября

Сегодня мимо нашего гарнизона провели несколько тысяч пленных японцев. Я удивляюсь, какие они всё же выносливые. По рассказам наших бойцов, они уже 15 дней живут за счёт своих продуктов и утверждают, что ещё на 15 дней хватит. Весь этот груз несут на себе. Кроме того, за спиной одеяло. У некоторых даже маты, сплетённые из камыша, различные сумки, шинели, фляги, алюминиевые кружки, котелки и т. д. По правилу, у японцев привал через восемь километров, а у нас – через четыре.

20 ноября

Некоторые из моих друзей отправляются домой. Мне об этом особо думать не хочется. Возвращение домой кажется мне какой-то далёкой туманной мечтой.

Эх, как же тяжело ожидание! День тянется, как неделя, неделя – как месяц. Особенно я скучаю по возможности читать татарскую литературу.

…Эх, «светозарная Казань»! Не знаю, доведётся ли мне ступить на твои асфальтированные тротуары. Твои теат­ры, газеты и журналы, поэты и писатели, артисты и композиторы… Увидеть их хотя бы со стороны посчитал бы большим счастьем.

23 ноября

В нашем гарнизоне живут японские военнопленные. Теперь они без охраны, свободно ходят на работу. Вообще, они себя чувствуют довольно свободно. Вчера приходили кушать в нашу столовую. У каждого на ременном поясе висит пустая консервная банка – вместо котелка. Зайдя в помещение, они снимают шапки-ушанки, кланяются нам и быстренько встают в очередь. После того как до­едают свой суп, спешат за добавкой. Обжигаясь, без ложек, хлебают борщ. У нас они не голодают. Трижды в день едят рис с рыбой и хлебом, ещё и в нашу столовую наведываются за добавкой. Многие из них, когда попали в плен, были очень худыми, но постепенно поправились. Теперь у них в глазах зажглись проблески надежды.

20 января

Этот день стал для меня одним из самых радостных. Получил справку и аттестат из дома. Значит, домой, домой, на родную землю и в Казань! Начал собираться. Спасибо тебе, братишка Марс!

22 января

Едем на поезде в город Отомари. В вагоне грязно и холодно. С нами едут японцы. Все в летней одежде, на ногах резиновые тапочки, многие с непокрытой головой. Спрашиваем у одного: «Шуба есть?» Тот отвечает: «Оставил дома». А сам зачем-то едет за сотни километров от дома. Зимняя стужа, а он уселся на диван и подогнул белые ноги, надеясь согреться. Так и просидел несколько часов.

Хотя в Тойохаре 25–30 градусов мороза, японцы ходят в деревянных колодках, без головных уборов и в летних одеждах. До нашего прихода они никогда не видели валенок.

23 января

Отомари. Здесь тепло. Город расположен в красивом месте – на вершине горы и в то же время у моря. Дома в основном построены из тонких досок, каменных мало. Расположились в гостинице. Это летняя веранда из тонких досок и картона. Там тепло будет, только если непрерывно топить. Японцы в основном зимой сидят возле печей. Поезда почти не ходят, работают только крупные предприятия…

24 января

Наш народ любит прочные вещи, чтоб на века. А у японцев, наоборот, всё больше в ходу временное. К примеру, мы пользуемся железными ложками, а они – деревянными лучинками. У нас строят дома из брёвен или камня, а у них – из дощечек, картона и фанеры.

25 января

Поехали в обратном направлении из Отомари в город – морской порт Маока. Пришлось заночевать в Тойохаре. Остановились в гостинице.

Лёгкая промышленность Японии далеко шагнула вперёд. Полно разных игрушек, всяких вещей, побрякушек из дерева и других материалов. У каждого – наручные часы.

Здесь раньше не запирали дверей, уходя из дома. Даже у магазинов не было замков и сторожей. По закону, за воровство на первый раз отрезали руку, на второй раз – казнили.

27 января

Маока раскинулась между гор, на берегу моря. Пока ехали из Тойохары, преодолели 13 туннелей. Море в этих местах зимой не замерзает, так что катера и пароходы ходят круглый год. В Маоке встретили офицеров, с кем раньше служили. В ожидании парохода живут в японском отеле. Меня очень тепло встретили.

В порту стоят три парохода. Мы не сводим глаз от моря, освобождающегося от льда. Не знаю, когда отправимся на материк. Хотя мы живём хорошо. Спасибо коменданту города майору Кашбиеву из Башкирии – он ожидающих парохода солдат поселил в очень красивом здании, где до этого жили проститутки, и прикрепил к кухне погранзаставы. Мне, как земляку, выделил отдельную комнату.

Я зря времени не теряю. Дописываю вторую часть «Атаудагы хислэр». Пока другие праздно проводят время, я пишу и пишу.

Наш разведвзвод ещё до начала военных действий на Сахалине перед рассветом перешёл границу с приказом выйти в тыл японского полицейского поста (погранзаставы). Но сначала нам приказали сжечь хранящиеся в ранцах все записи, письма. Я же спрятал письмо от Фатиха Хусни во внутренний карман. Сохранил как пропуск в будущее. Мне казалось, что это письмо убережёт меня от смерти.

28 января

Сегодня общались с одним корейцем. Он говорит: «Пока вас не было, микадо так и тряс деньги с народа на постройку самолётов, пушек. Не успела Красная Армия войти в Японию, микадо тут же руки поднял».

РОДИНЕ

В чужой неласковой дали

Ты мне ещё милее.

Песчинка –

след родной земли –

Осталась на шинели.

И я на дальнем берегу

Её как память берегу.

Я твой. Как матери родной,

Я всем тебе обязан.

Лишь только б ты

была живой,

Ведь я давно с твоей судьбой,

Как сын, навеки связан.

Порт-Артур, 1946.

1 марта

Как бы ни было радостно от возвращения домой, всё же очень тяжело расставаться со своими попутчиками! Поезд остановился на станции. Меня провожают как родного. Это они, парни из Москвы, Харькова, Казани, Архангельска и других городов! Здесь девушки-военнослужащие из Тулы, Тбилиси, Ижевска. Хоть мы все разных национальностей, но все наши мечты и желания – об одном. О доме. Мы все переполнены радостью.

Я спрыгнул с товарного вагона на станции Куеда. До вокзала меня провожали попутчицы. Они даже взялись помочь донести вещи. Я ещё долго стоял, пока поезд не ушёл. Счастливой вам дороги!

«Не подведи, сынок!» – я часто про себя повторял эти слова отца, которыми он напутствовал меня, провожая в армию. В самые трудные моменты они были для меня словно молитва. Во время долгих походов, кровопролитных сражений мне казалось, будто мне вслед смотрят глаза отца, матери.

Неужели так и прошли семь лет? Всё как во сне. Хочется крикнуть: «Здравствуйте, родные сосны!»

В воздухе витает запах весны. Я направился к выстроившимся вдоль перрона женщинам. Среди них, наверное, стоит и моя мама, ждёт меня. Скорее хочу услышать родную речь – настолько соскучился по ней. Односельчанки признали меня и тут же направились в мою сторону, оставив свою торговлю. Стеснительно здороваются со мной, протягивая обе руки. Поглядывают на военную форму. Наконец у них развязались языки:

– Ой… а отец-то твой совсем недавно уехал! За неделю протоптал дорогу к станции. И братишки твои приезжали.

Слёзы на глазах, морщины на лицах… Сколько страданий и невзгод накопилось в их душах. Только сами они знают, сколько всего им пришлось пережить. Тех, кто помладше, я и не узнаю. Превратились в прекрасных девушек, пока меня не было. А сами в лаптях…

2 марта

Родной дом. Что-то с ним стало, даже не пойму. Мать мне показалась какой-то совсем маленькой. Она не знала, что делать, хотела обнять, но смутилась. А отец крепко обнял. После того, как мы все поздоровались, пообнимались, вокруг меня началась суета. Детишки, напрыгавшись, расположились по своим местам и стали за мной наблюдать.

Трое из них ещё даже не родились, когда я уехал. А ведь меня не было целых шесть с половиной лет! Наконец-то сбылась моя давнишняя мечта – просто собраться за столом в кругу родных и чтоб все не отводили от меня глаз. Эх, любимые мои родители, братья!

10 марта

Свободного времени у меня мало. Работаю над продолжением поэмы «Атаудагы хис­лэр». Хорошо ещё, что нашёл себе занятие. Так бы и не знал, чем заняться. Размеренно-медлительные, бессодержательные, ранящие душу картины деревенской жизни… Война на всём оставила свой след. У молодёжи потух тот огонёк в глазах, что был у моих сверстников до войны.

ПОСЛЕСЛОВИЕ ОТ АНВАРА МАЛИКОВА

Когда началась советская история бывшего Карафуто, до 1946 года восстановление хозяйства велось советскими военными совместно с японскими органами управления. Необходимостью поддержания порядка на новых территориях можно объяснить запоздалую демобилизацию. Указ о её второй очереди вышел 25 сентября 1945 года, в неё попали родившиеся в 1906–1915 годах. Но сюда включили и специалистов народного хозяйства, учителей и студентов высших учебных заведений.

Так мой отец Адиб Маликов, 1921 г. р., имея учительское образование, попал в эту волну. Правда, документ об образовании он получил из дома только в январе 1946 года. Вернулся в отчий дом лишь 1 марта.

В общей сложности он находился в армии шесть с половиной лет. И такой срок службы для многих был обычным. Так, даже в сентябре 1949 года в армии ещё оставалось свыше миллиона тех, кто отслужил уже более 6 лет. И лишь осенью 1950 года все они наконец смогли вернуться домой.

Мой отец после войны выполнил свои главные желания – приехал в Казань, стал журналистом, а затем уже в Альметьевске – профессиональным писателем. В 1948 году вышла его первая книжка – «Сахалин язмалары» («Сахалинские очерки»).