Жизнь деревенского тыла глазами земляков-очевидцев

Около семисот тысяч татарстанцев ушли в годы Великой Отечественной войны на фронт, оставшиеся работали на Победу в тылу, у станков и на полях колхозов. Есть расхожая фраза: «У войны не женское лицо». У Великой Отечественной много лиц. В том числе лица детей. К ним относится и моя мать – ей осенью 41-го исполнилось восемь лет. Память о пережитом осталась на всю жизнь…

СУНДУК ИЗ ЛИХОЙ ГОДИНЫ

Мы с мамой проходим в мазанку, сложенную из саманного кирпича. В ней в прежние времена хранили продукты – в мазанке и в жаркий день прохладно. В углу притаился большой старинный сундук, окованный железными фигурными пластинами.

Открываем увесистую крышку сундука. Бросаются в глаза его светлые, будто свежие, внутренние доски. Мама бережно поглаживает гладкий шлифованный край сундука.

«Он в нашей квартире в Казани стоял, – начинает она свой рассказ. – В раннем детстве мы с мамой и сестрёнкой Шурой переезжали с места на место вслед за папой, он офицером был. Когда папа служил в Казани, мы переехали к нему. Летом жили в военном лагере в лесу под Казанью, где у военных проходили учения. Помню, в бидонах молоко привозили, нам выдавали. Запомнились ещё гамаки – развлечение для нас, детей.

На фронт папа ушёл из Ульяновска в первый же день войны, а мы на пароходе – мне запомнились укутанные в зелень крутые волжские берега, медленно плывущие вдали, – вернулись в Казань на свою квартиру. Жили на четвёртом этаже в угловом четырёхэтажном доме недалеко от Булака. Туда, на Булак, к тёте Дусе Калашниковой ходила в гости. Недалеко от нашего дома был музей, я часто там бывала – детей пускали бесплатно.

В начале войны в Казань стало поступать много раненых. Из домашних окон горожане часто видели, как машины скорой помощи везли их. Мы раненым носили передачи. Вскоре нас выселили из дома, ведь мама нигде не работала – у неё на руках были две маленькие дочки. А в нашем доме госпиталь устроили – все больницы в городе были ранеными заполнены.

Мы переехали в село Ульянково Кайбицкого района к родственникам папы Ветлугиным. А сундук этот нам помогал перевозить дядя Ваня, мамин брат. На пароме через Волгу переправлялись. Дядя Ваня не вернулся с войны, как и трое его братьев…

Голодное время было. Помню, пришла мама с работы, а у неё ноги и руки опухли от голода. Обняла она меня, и плакали мы с ней вдвоём на крыльце… Хлеб с лебедой пекли. С третьего класса я уже лебеду серпом жала. Сушили лебеду, потом растирали и смешивали с ржаной мукой. Суп также из лебеды варили…

В Ульянкове всю войну мы прожили в доме дяди Егора – папиного брата и его жены тёти Тани. Они нас хорошо приняли. Дом их стоял в конце улицы Сногорки на берегу оврага. Через овраг по тропке я ходила в школу. У нас был огород, мазанка, в овраге около ручья стояла баня.

1 июля 1941 года призвали на войну дядю Егора. Я хорошо запомнила, как его провожали. На крыльце крепко обнял меня: «Ухожу, Маруся, туда, где твой отец воюет…»

Не вернулся домой дядя Егор, погиб. О его военной судьбе мало что известно. В архивных документах есть сведения, что 5 августа 1943 года он выбыл во второе Ленинградское училище в город Глазов. Присвое­но звание младшего лейтенанта. В справке указана дата окончания службы: февраль 1944 года. Видимо, тогда он и погиб. У него осталось четверо детей.

Так и жили тётя Таня, мама и мы, шестеро детей».

ХЛЕБ С ТРАВОЙ БЫЛ ВКУСНЕЕ

«В 1941-­м я в первый класс пошла в Ульянкове, – вспоминает мама. – У меня были свои туфельки приготовлены для школы, но за лето я подросла, и они оказались мне малы. Мама лапти купила, заставляла их надеть, а я ни за что не хотела. Забилась на печку и плакала горько, ведь городская девчонка, а тут в лаптях в школу идти! Но деваться было некуда. До сих пор помню те лапти. Потом уже у местного портного дяди Васи Порышкина мама заказала кожаные сандалии.

Книг и учебников не было. Учительница по вечерам собирала нас и читала нужные книги. Чернила из сажи готовили. Задачки по математике решали на полях книжек, их мы покупали на почте за одну копейку.

Голодное время было. Помню, пришла мама с работы, а у неё ноги и руки опухли от голода. Обняла она меня, и плакали мы с ней вдвоём на крыльце… Хлеб с лебедой пекли. С третьего класса я уже лебеду серпом жала. Сушили лебеду, потом рас­тирали и смешивали с ржаной мукой. Суп также из лебеды варили. Ещё пекли желудёвые лепёшки. Не любила я их, вкус неприятный, сладковатый. Хлеб с травой был вкуснее. Сварят пустой по­хлёбки из лебеды и конёвок в чугуне, нахлебаешься – полный живот, а есть всё равно охота. Ладно хоть в школе детям из многодетных семей на большой перемене выдавали по стакану молока.

За селом на берегу речки Берли был колхозный огород, где в войну выращивали капусту, морковь, лук, огурцы. Там работала тётя Таня. Мы приходили ей помогать. В обед нам выдавали по блюдечку заварухи – сваренной на воде ржаной муки. Вкусная была похлёбка. В конце войны стали картошку добавлять в муку. Картошку мы тёрли до крови на руках.

Летом было легче. Перья лука нарвём, натолчём и едим без хлеба. За нашим домом на пригорке клеверок рос, когда он зацветал, мы ели сладенькие головки его цветка. На краю оврага росла черёмуха – сладкие у неё были ягоды…

Зимой 41-­го эвакуированные с Украины и из Белоруссии рыли за селом окопы. Поселили их в дома, где жили небольшие семьи. Потом прибыли военные специалисты строить блиндажи в лесу. И сейчас ещё там сохранились от них ямы. Военные жили в школе, а ученики занимались в пустом доме.

Находили мы, девчонки, как-­то время и для игр. Простыми они были. На пустой телеге устраивали дом, играли в самодельные куклы. Ещё «доили коров»: сыпем песок – это было «молоко», сверху белой глины добавляем – это «сметана».

ВДАЛИ ОТ РОДИНЫ

Просматриваем с мамой альбом со старыми фотографиями. Она вспоминает: «На этой фотографии, сделанной в Казани до войны в 1939 году, я стою между папой и мамой. Мне пять лет. Не знала, к кому руку положить – к папе или маме? Положила к маме, папа служить уезжал, а я оставалась с мамой. Наверное, папа запомнил тот момент…»

На долю отца мамы Михаила Константиновича нелёгкая судьба выпала. В первый же день войны, 22 июня, выехал на Западный фронт в район Орши. В августе его часть попала в окружение. Михаилу удалось уйти в леса, где он до 1942 года воевал в партизанской группе на территории Смоленской области. В апреле заболел тифом, и товарищи отправили его в городок Малые Хиславичи. Там его положили в больницу, в которой он пролежал всего десять дней, когда в Хиславичи вошли немцы и забрали его в плен. Михаила отправили в Германию в лагерь Хаммерштайн на берегу Рейна. Пленных заставляли работать при этом лагере – пилить лес, колоть камни, рыть канавы для водопроводов.

13 апреля 1945 года в Хаммерштайн вошли союзные американские войска. Американцы убеждали освобождённых пленных остаться на Западе, пугая их расстрелом в России. Но Михаил даже мысли не допускал остаться, сразу отправился на Родину. Выехал он в Уфу, где после проверки был зачислен в 40­й запасной полк. А в декабре 1945 года был демобилизован.

После ранения Владимира Мышева направили в госпиталь в Свердловск. Врачи хотели ампутировать у него ногу, но он не дал этого сделать. В разговорах отец часто с благодарностью отзывался о профессоре, который на консилиуме высказался за сохранение ноги

Мама вспоминает: «Папа не сразу домой пришёл, сначала отправился к тёте Тоне Стеряковой. Дело было вечером, электричества тогда не было, тётя Тоня в темноте не узнала его. А он начал расспрашивать: «Где теперь Елизавета Ветлугина? Как она живёт? Не вышла ли замуж?»

Тётя Тоня зажгла керосиновую лампу и, взглянув на неожиданного гостя, воскликнула: «Миша, это ты!» Только после разговора с ней отец пришёл домой.

Я в это время была школе, мы готовились к октябрьским праздникам. За мной прибежали, сказали, что отец вернулся. Я его не сразу признала, казался сначала чужим дядей. Потом папа устроился завхозом в школу.

Помню, учительница говорила мне: «Какой у тебя папа красивый…» Он был статный, красивый, особенно до войны. Офицерская форма, кожаные ремни, сапоги хромовые, начищенные до блеска, поскрипывают, военная выправка… Я гордилась папой!

О плене он ничего не рассказывал, тяжело переживал. Вскоре его вызвали в Казань на Чёрное озеро для проверки. Провожали мы его, как на войну, – многие тогда, кого вызывали, не вернулись. Но папу отпустили, признали невиновным.

А ещё запомнилось мне, как однажды папа взял меня с собой в Казань, куда он должен был поехать на лошадиной повозке за оборудованием для школы. Путь был дальний, пришлось даже ночевать в одной деревне. На другой берег Волги переправлялись на пароме.

Позднее папа работал ревизором, а в последние годы – на водяной мельнице, что стояла на берегу Берли. К сожалению, после войны он недолго прожил».

НЕ ВЕРНУЛИСЬ С ФРОНТА

Четверо братьев Елизаветы Васильевны, жены Михаила, не вернулись с войны – Филипп, Степан, Павел и Иван. Только недавно удалось немного прояснить их фронтовые судьбы.

Филиппа война застала в Гомеле, где он проходил службу в звании капитана. На родину пришло сообщение, что он пропал без вести. Выяснилось, что Филипп погиб в декабре 1943 года, похоронен в Белоруссии, в деревне Славань Полесской области.

Степан погиб в июле 1942 года в деревне Хрущёвка Воронежской области. Павел был призван в августе 1940го, пропал без вести в январе 1942­-го.

Четвёртый брат Иван ушёл на фронт в феврале 1943 года в 18-­летнем возрасте. К тому времени два его брата погибли. Иван воевал наводчиком миномётной роты. Судя по наградам, был настоящим героем. Награждён медалями «За отвагу», «За оборону Кавказа», орденом Красной Звезды, орденом Отечественной войны II степени. В приказе о награждении Ивана Ветлугина сказано: «В боях при форсировании реки Одер и расширении плацдарма мужественно поддерживал стрелковые подразделения. Первым со своим миномётом переправился на западный берег по уже расходившемуся льду и по пояс в ледяной воде».

Иван пропал без вести в самом конце войны в апреле 1945 года. По некоторым сведениям, подорвался на мине.

Мама вспоминает: «Дядю Ивана я хорошо помню. Добрый был, я постоянно около него крутилась. Он­-то и помог нам вещи привезти из Казани в начале войны. Дружил с односельчанином Алексеем Марфиным, вместе на улицу ходили. Алексей с войны без руки вернулся, а дядя Ваня погиб».

ОТЛИЧНЫЙ СТРЕЛОК

После войны сельская молодёжь собиралась вечерами у кого­-нибудь дома. Слушали гармошку, вели беседы, играли в карты. В один из таких вечеров познакомилась повзрослевшая Мария Ветлугина с фронтовиком Владимиром Мышевым. Он предложил проводить девушку. Марию тогда позвала жить в Свердловск устроившаяся там её школьная по­друга, но она осталась в селе, выйдя замуж за Владимира.

О войне отец нам, детям, почти ничего не рассказывал. Только позднее, когда его уже не стало, удалось кое­-что выяснить о фронтовой судьбе Владимира Мышева.

На войну он был призван в ноябре 1943 года. Было ему тогда всего семнадцать лет, год он себе прибавил. Сначала его направили во 2ю школу отличных стрелков (снайперов) в посёлок Кулебаки Горьковской области, где он был причислен к 8­й команде. Такие школы создавались для подготовки профессиональных снайперов. Бойцов готовили три­-четыре месяца и отправляли на передовую. Обучали будущих снайперов основам маскировки, скрытного передвижения, расчёту расстояния до цели. Полноценным снайпером боец становился после реальной проверки в боевых условиях, когда нужно было поразить немецкого офицера. На задание обычно ходили парами, поддерживая и подстраховывая друг друга.

Однажды, находясь на задании, Владимир был тяжело ранен в обе ноги. Ему долго приходилось укрываться в болоте в холодной воде, что потом сказалось на здоровье. После войны к отцу заезжал однополчанин из села Починки по фамилии Туртыгин, с которым они вместе воевали. Тот тоже был тяжело ранен, вместо ноги у него после войны был железный костыль. Возможно, отец спас его, вытащив с поля боя.

После ранения Владимира Мышева направили в госпиталь в Свердловск. Врачи хотели ампутировать у него ногу, но он не дал этого сделать. В разговорах отец часто с благодарностью отзывался о профессоре, который на консилиуме высказался за сохранение ноги. А после выздоровления отец служил в армии до 1950 года.

ВОПЛОЩАЯ МЕЧТУ ОТЦА

После окончания семи классов мама решила поступать в учётно-­кредитный техникум в Канаше. Подавать документы и сдавать экзамены ходили с двумя подругами пешком. Путь неблизкий – около шестидесяти километров!

«Как нас одних родители отпустили? – удивляется мама. – Ночевали мы в Канаше у одинокой бабушки. Экзамены я сдала, а моя подруга нет. Я не захотела оставаться одна в незнакомом городе и тоже вернулась домой».

У мамы немало наград и почётных званий за добросовестный многолетний труд в колхозе.

«Я работы не боялась, – говорит она. – И лошадь мог­ла с закрытыми глазами запрячь, и быка весом в три с половиной центнера на цепь привязать. Много лет на ферме телятницей проработала. У нас хороший привес телят всегда был. Работали добросовестно на пару с Марией Калашниковой. Нам, бывало, привес убавлял заведующий фермой, списывал на других телятниц. Говорил: «Вы что, хотите зарплату больше, чем у председателя, получать?» Обидно было из­-за несправедливости…»

Не сохранилась ныне улочка Сногорка, где жила в войну семья Ветлугиных. Перед домом – на его месте сейчас остался лишь заросший крапивой и лопухами мысок – росла до недавнего времени на краю оврага черёмуха, но и её теперь нет. Берега оврага заросли клёнами, крапивой, ивняком. Но на противоположный берег убегает по-­прежнему тропа, по которой ходила в школу в годы войны Маруся Ветлугина…

Летом прошлого года мне удалось побывать в Берлине. Отцу не довелось дойти до столицы Германии и хотя бы прикоснуться к зданию рейхстага, но мне удалось осуществить его мечту. И ещё довелось про­ехать по Рейнской области в район Хаммерштайна, где в апреле 1945-­го освобождённый американцами из плена дед Михаил не задумываясь принял решение возвращаться на Родину домой.