Татарский академический театр им.Г.Камала высказался на животрепещущую для большей части его публики тему – что есть татарский мир и почему сегодня, как никогда, остро стоят вопросы сохранения родного языка.

ТОК-ШОУ В ДВУХ ДЕЙСТВИЯХ

Речь идет о новом спектакле Фарида Бикчантаева «Мой белый калфак». Премьере предшествовали пресс-показ (за что театру отдельное спасибо) и обсуждение спектакля, в ходе которого прозвучала мысль, что, дескать, наконец-то Камаловский театр внял критике и заговорил о злободневном и насущном… Признаться, слышать это, мягко говоря, странно. Даже в самые трудные  времена Татарский академический театр был тем местом, куда люди шли не только и не столько за какими-то эстетическими откровениями, сколько ради тех живительных токов, которые несет в себе само звучание родной речи – чистое, не замутненное бытовизмами. И в этом смысле камаловцев абсолютно не в чем упрекнуть. Другое дело, что даже в девяностые годы, на волне постперестроечных суверенитетов им удавалось творчески мотивировать  себя, не прибегая к уличной риторике тех лет.

Согласно мифу, Эдип, став марионеткой в руках судьбы, не стал смиренно дожидаться кары богов и сам для себя выбрал орудие возмездия. У Антигоны – тот же «эдипов стержень», и ей просто хватает мужества не противиться своей человеческой природе

Приблизительно в это же время, в начале девяностых, написана пьеса Ильдара Юзеева «Ак калфагым тошердем кулдан» («Выпал из рук мой белый калфак»), которая вобрала приметы меняющейся реальности, когда после падения железного занавеса в СССР набирала силу очередная волна эмиграции и входили в моду телемосты, ставшие предтечей нынешних ток-шоу. Гипотетически такой телемост мог бы «собрать» в телевизоре татар, живущих в Казани, и их соплеменников, волею судеб оказавшихся вдали от исторической родины. Именно такой фантазийный  сюжет из условно девяностых и предлагает пьеса Юзеева. Вместе с тем ее прямолинейная публицистичность вкупе с бьющим через край мелодраматизмом уходят своими корнями, скорее, в семидесятые годы, которые были ближе и понятнее автору. Поэтому можно понять желание режиссера как-то дистанцироваться и от явно скороспелой пьесы, и от времени, когда она была написана.

Помочь в этом должен пролог, в котором сами актеры, прежде чем войти в образ, объясняют зрителям, что вся эта история с телемостом, конечно, могла случиться когда-то давно, но мы-то с вами – здесь и сейчас, поэтому и воспринимать происходящее надо через призму сегодняшнего дня. Иными словами, это такая игра, когда зритель видит и слышит со сцены не только то, что написано драматургом, но и что-то еще. Это еще «подтекст» называется.

Сама по себе игровая стихия, сквозь которую прорастают новые смыслы, – вещь в театре замечательная, и надо сказать, что данный прием уже не раз выручал Бикчантаева в работе с татарской классикой. Но на этот раз, к сожалению, что-то не срослось. И, на мой взгляд, именно потому, что такое вот буквальное проговаривание смыслов, по большей части так и не проявленных спектаклем, – вещь в театре обоюдоострая.

Перед нами проходит череда более или менее типичных для своего времени персонажей: от несгибаемой сталинистки, которой легче считать своего сына погибшим, чем вдруг увидеть его живым и невредимым в далекой Америке, до художника-авангардиста, потерявшего вместе с родиной и веру в свой талант. Но при всей закрученности «жизненных» коллизий, кроме проговаривания (опять же!) горьких сентенций  о разобщенности нации, актерам, причем хорошим актерам, играть, по существу, нечего. Поэтому кто-то впадает в патетику, кто – в мелодраму, а кто – и в оперетту.

Безусловно, в спектакле есть удачные моменты, в част-ности попытка навести мосты с военным прошлым персонажей, которые по сюжету познакомились в последние дни войны и спустя полвека узнали друг друга. На одном из многочисленных мониторов, которыми заставлена сцена, мы видим как бы документальные кадры той первой их встречи  и самих героев в молодости (в исполнении молодых актеров Ильнура Закирова и Эмиля Талипова). И эти несколько минут «кинохроники» обрушивают на зрителя такую мощную и заразительную волну актерской энергетики, которой, к сожалению, хронически недостает остальным исполнителям.

Что же касается отсылок к сегодняшнему дню и аллюзий, анонсированных театром не только в прологе, но и в релизах накануне премьеры, то их можно усмотреть разве что в определении жанра спектакля – ток-шоу в двух действиях. Что ж, возможно, какая-то часть зрителей и отреагирует на эту скрытую иронию по отношению к бешеной популярности данного вида теле-досуга. Но, думается, большинство, к середине спектакля благополучно забыв об обещанном подтексте, будет просто следить за развитием сюжета.

АНТИГОНА – ДОЧЬ ЭДИПА

Возможно, обескураженность «главной» в этом сезоне камаловской премьерой не была бы столь сильной, если бы спустя буквально несколько дней на той же сцене Башкирский театр драмы им. М.Гафури  не показал «Антигону» Ж.Ануя в постановке Фарида Бикчантаева.

Допускаю, что кому-то такое сравнение покажется не совсем корректным, тем не менее трудно не заметить, что в «Антигоне» тоже мало дей-ствия и много разговоров, а самое главное, что и здесь имеет место попытка навести мосты Времени – от Софокла и оккупированной, зараженной коллаборационизмом Франции (место и время написания пьесы) в нашу самую что ни на есть повседневность, замешанную на размытых нравст-венных ориентирах и забвении главного постулата жизни «memento mori».

А предыстория такова. После смерти царя Эдипа его сыновья Этеокл и Полиник должны были поочередно править Фивами. Но Этеокл, старший, по окончании срока своего правления отказался уступить место брату. Полиник решает взять город и власть силой, однако во время битвы оба брата погибают. Новый царь Креон повелевает старшего из братьев похоронить с почестями, а тело бунтовщика Полиника оставить непогребенным. И всякий, кто осмелится предать его земле, будет обречен на смерть.

Антигона – дочь Эдипа, и ее священный долг – похоронить брата. Пойманная на месте «преступления», она предстает перед Креоном, который готов сделать вид, что ничего не было, и сохранить племяннице жизнь, но Антигона предпочитает идти до конца, то есть смерть.

Притушить нравоучительный пафос античного мифа помогает сценография главного художника Башкирской драмы Альберта Нестерова, изобразившего даже не сами Фивы, а, видимо, то, что от них осталось, – груду камней и руины триумфальной арки со следами вялотекущей реставрации. Еще более незавидна участь хора, в античной традиции символизировавшего глас народа. Хор представлен в одном-единственном лице – человека с внешностью то ли чудаковатого профессора-историка, то ли бухгалтера, пытающегося свести дебет мировой истории с кредитом по большей части бесполезного опыта человечества. Однако все это вместе – и «пыль веков», и одинокий голос хора, и щемящая, медитативная музыка – творят на сцене ту самую «другую реальность», которая парит поверх «вечного» сюжета, заставляя иной раз поеживаться от бьющих «не в бровь, а в глаз» аллюзий. 

Притушить нравоучительный пафос античного мифа помогает сценография главного художника Башкирской драмы Альберта Нестерова, изобразившего даже не сами Фивы, а, видимо, то, что от них осталось, – груду камней и руины триумфальной арки со следами вялотекущей реставрации

В той Антигоне (Лилия Галина), которую мы видим в спектакле уфимцев, нет даже намека на подвиг самопожертвования. На самом деле трудно понять, что движет этой угловатой девочкой в вязаной хипстерской шапочке и с кучей комплексов. Да она и сама себя не понимает, вернее, не успевает понять. И уж тем более ей, «худышке» и гордячке, ведом нормальный человеческий страх перед смертью. Но при этом не стоит все же забывать, что Антигона – дочь Эдипа. Напомню, что, согласно мифу, Эдип, став марионеткой в руках судьбы, не стал смиренно дожидаться кары богов и сам для себя выбрал орудие возмездия. У Антигоны – тот же «эдипов стержень», и ей просто хватает мужества не противиться своей человеческой природе, проявленной в обостренном чувстве собст-венного достоинства.

Все это не дано понять Креону (Олег Ханов), который в глубине души ощущает себя,  скорее, рабом на галере, чем вершителем судеб. Он и вправду мало похож на тирана, но быть самим собой уже не в его власти. Самое большее, что он может себе позволить, – это жить по двойным стандартам и верить в «ложь во спасение». И не факт, что смерть юной Антигоны, за которой добровольно последует ее жених, сын Креона, будет искуплена прозрением царя. Другие времена – другие нравы…