Допрос подсудимого Радека
Из показания Радека выясняется, что В партию он вернулся двурушником и вскоре после возвращения из ссылки восстановил свои троцкистские связи и по коренным вопросам политики продолжал придерживаться троцкистских взглядов.
Вышинский: С кем из троцкистов вы сохранили связь?
Радек: Я был связан дружбой с Мрачковским, был связан старой дружбой с Н. Н. Смирновым, связан с Дрейцером, с его ближайшим помощником Гаевским, не говоря уже о моих старых личных друзьях, с которыми я был связан, — с Пятаковым, Преображенским, Смилгой, Серебряковым.
Вышинский: Это было в 1930—31 году?
Радек: Да, это была в 1930 и 1931 году. Уже тогда, в 1931 году, я переоценивал силу сопротивления кулачества, испугался затруднений и стал, таким образом, отражением к враждебных пролетариату сил.
Вышинский: Когда вы узнали о существовании и деятельности объединенного центра?
Радек: Я узнал о возникновении его в ноябре 1932 года.
Вышинской: От кого?
Радек: Предварительно о том, что готовится, я узнал из письма Троцкого ко мне в феврале—марте 1932 года. О самом факте возникновения организации я узнал от Мрачковского в ноябре 1932 года.
Вышинский: Что же Троцкий вам тогда писал?
Радек: Троцкий, примерно, говорил: “Вы должны учесть опыт предыдущего периода и понимать, что нет у вас возврата в старому, что борьба вошла в новый фазис и что новое в этом фазисе состоит в том, что или мы будем уничтожены совместно с Советским Союзом, или надо поставить вопрос об устранении руководства”. Слово террор не было брошено, не когда я прочел “устранение руководства”, то мне стало ясно, о чем Троцкий думает.
Вышинский: Как вы приняли это письмо?
Радек: Приблизительно к концу сентября или октября 1932 года я принял решение о возвращении на путь борьбы.
Произошел разговор между мною и Мрачковским, которому я сказал: “Я решил идти с вами совместно”. В свою очередь, я спросил его, как они себе представляют борьбу и как далеко продвинулось дело сближения с зиновьевцами.
Вышинский: Что вам ответил Мрачковский?
Радек: Он ответил совершенно определенно, что борьба вошла в террористическую фазу и для реализации этой тактики мы теперь объединились с зиновьевцами и возьмемся за подготовительную работу.
Как показывает затем Рядек, Мрачковский сказал ему, что на случай провала объединенный центр хочет сохранить Радека, Пятакова, Серебрякова для руководства в дальнейшем антисоветской борьбой.
Далее Радек признает, что ему задолго до убийства Кирова было известно о подготовке к этому покушению со стороны зиновьевцев. Такое же покушение готовили и троцкисты, при чем здесь виднейшую роль играл сам Радек, выдвинувший для организации террористической группы в Ленинграде Пригожина. Знал он и о том, что общее руководство террористической дедтельностью у зинивьевцев осуществлял Бакаев, как Мрачковский в организации троцкистов, а в Москве руководил Рейнгольд.
Вышинский: Что вам известно о террористической деятельности других групп?
Радек: Я знал в 1934 году о формирование группы под руководсвом Фридлянда. Заместитель Дрейцера Гаевский меня известил, что формируется группа серьезных людей, что она теперь не будет действовать, а это будет резерв на случай провала. Пятаков сказал о том, что украинский центр — он назвал Коцюбинского, Голубенко и, кажется, Логинова — формируаг терроритическую группу, которая будет действовать против руководителей коммунистической партии и советского правительства Украины.
Что касаетси сибирской группы, то Пятаков мне сказал, что она там формируется, как будто назвал при этом и фамилию Муралова.
Кроме этого он говорил, что в Туле возникла или взоникает какая-то террористическая группа…
Вышинский: Пятаков назвал вам фамилии?
Радек: Он не назвал фамилии руководителей, но сказал, что эта группа связана с Дитяевой. Кроме того, мне лзначительно позже, в 1933 году, было известно о формировании Белобородовым группы в Ростове-на-Дону. Было также известно, что Мдивани сформировал группу. В 1933 году я узнал о зиновьевской группе, это была группа Закса-Гладнева, с которой был связан в Москве мой сотрудник Тивель.
Вышинский: Какие вы можете назвать конкретные факты о связях с группой правых?
Рядек: У меня была связь только с Бухариным. Томского я видел только в 1933 году, когда он говорил в очень острой форме о внутрипартийном положении.
Вышинский: Какие у вас были разговоры с Бухариным.
Радек: Если это касается разговоров о терроре, то могу перечислить конкретно. Первый разговор был в июне или июле 1934 года послле перехода Бухарина для работы в редакцию “Известий”. В это время мы с ним заговорили как члены двух контактирующихся центров. Я его спросил: “Вы встали на террористический путь?”. Он сказал: “Да”. Когда я его спросил, кто руководит этим делом, то он сказал об Уланово и назвал себя, Бухарина. Во время разговора он мне сказал, что надо готовить кадры из аакадемической молодежи. Технические и всякие другие конкретные вещи не были предметом разговора с нашей стороны. Мрачковский при встрече пытался поставить этот вопрос Бухарину, но Бухарин ему ответил: “Когда тебя назначат командующим всеми террористическими организациями, тогда тебе все на стол выложим”.
Вышинский: Дальше какие у вас были разговоры?
Радек: Дальше наши разговоры касались политических последствий убийства Кирова. Мы пришли к убеждению, что это убийство не дало тех результатов, которых от него могли ждать организаторы убийства. Оно не оправдало себя, не было ударом по ЦК. не вызввало сочувствия в народных массах, как рассчитывали троцкисты-зиновьевцы, а, наоборот, дало объединение народных масс вокруг ЦК, оно привело к аресту большого количества зиновьевцев и троцкистов. Мы уже тогда сказали себе: или это акт, как результат тактики единичного террора, требует окончания террористической акции, или он требует идти вперед к группову террористическому акту. Бухарин мне сообщил, что у них в центре многие думают, что было бы легкомыслием и малодушием на основе результатов убийства Кирова отказываться вообще от террора, что наоборот, нужно перейти к планомерной. продуманной, серьезной борьбе, от партизанщины к плановому терррору. По этому вопросу я говорил в июле 1935 года и с Бухариным, и с Пятаковым, и с Сокольниковым.
Вышинский: Придя к заключению о том, что необходимо перейти к групповому террору, вы приняли какие-либо меры к тому, чтобы эту борьбу организовать?
Радек: Принял, поставил в июле 1935 года сначала перед Пятаковым, а после в разговоре перед Сокольниковым вопрос: мы продолжаем борьбу или ликвидируем ее?
Вышкинский: Каков был ответ?
Радек: Ответ был: “Продолжаем”.
При дальнейшем допросе выясняется, чю троцкистским центром предпринимались с этой целью попытки объединить руководство террористическими группами, руководителем их намечался Дрейцер.
Вышинский: Подсудимый Радек, сообщите, пожалуйста, суду о содержании вашей переписки с Троцким, касающейся вопросов, если можно так выразиться, внешней политики.
Радек: У меня было три письма Троцкого: в апреле 1931 года, в декабре 1935 года и в январе 1936 года. В письме от 1934 года Троцкий ставил вопрос так: приход к власти фашизма и Германии коренным образом меняет всю обстановку. Он означает войну в ближайшей перспективе, войну неизбежную. Троцкий не сомневался, что эта война приведет к поражению Советского Союза.
Это поражение, писал он, создает реальную обстановку для прихода к власти блока, и из этого он делал вывод, что блок заинтересован в обострении столкновений. Троцкий указывал в этом письме, что он установил контакт с неким дальне-восточным и некими средне-европейским государствами, что он официозным кругам этих государств открыто сказал, что блок стоит на почве сделки с ними и готов на значительные уступки и экономического и территориального характера. Он требовал в письме, чтобы мы в Москве использовали возможность для подтверждения представителям соответствующих государств нашего согласия с этими его шагами.
Через Ромма, который в мае уезжал за границу, я послал Троцкому письмо, в котором сообщил о получении его директивы и о том, что мы между собой сговорились не выходить в наших шагах здесь дальше завизирования его мандата на переговоры с иностранными государствами. Кроме того, я добавил: не только мы официально, как центр, но я лично одобряю то, что он ищет контакта с иностранными государствами.
Вышинский: Это было в мае 1931 года?
Радек: Это было в мае 1934 года. Осенью 1934 года на одном дипломатическом приеме известный мне дипломатический представитель средне-европейской державы присел ко мне и начал разговор. Он сказал: “Наши руководители (он это сказал конкретнее) знают, что господин Троцкий стремится к сближению с Германией. Наш вождь спрашивает, что означает эта мысль господина Троцкого? Может быть, это мысль эмигранта, когда ему не спится? Кто стоит за эти мысли?”
Ясно было, что меня спрашивают об отношении блока. Я сказал ему, что реальные политики в СССР понимают значение германо-советского сближения и готовы пойти на уступки, необходимые для этого сближения.
Этот представитель понял, что раз я говорил о реальных политиках, значит есть в СССР реальные политики и нереальные политики; нереальные — это советское правительство, а реальные – это троцкистско-зиновьевский блок. И понятен был смысл того, что я сказаал: если блок придет к власти, он пойдет на уступки для сближения с вашим правительством и со страною, которую оно представляет. Давая этот ответ, я понимал, что совершаю акт, недопустимый для гражданина Советского Союза.
Вьшинский: Между апрелем и ноябрем 1934 года были у вас на темы, связанные с этим письмом Троцкого, разговоры с другими членами центра.
Радек: Я информировал об этом Пятакова, Сокольникова, Серебрякова.
Вышинский: Какие вопросы стояли в письме?
Радек: Победа фашизма в Германии, усиление японской агрессии, неизбежность войны этих государств против СССР, неизбежность поражения СССР, необходимость для блока, если он придет к власти, идти на уступки.
Вышинский: Значит, вы было заинтересованы в ускорении войны и заинтерсованы в том, чтобы в этой войне СССР пришел к поражению?
Радек: Мы были заинтересованы в поражении.
Пятаков, Сокольников и Серебрякоа на вопрос государственного обвинителя об их отношении к пораженчеству ответили, что они разделяли позицию пораженчества.
Вышинский (к Радеку): Вы сказали, что было и второе письмо – в декабре 1935 г. Расскажите о нем.
Радек: Если до этого времени Троцкий там, а мы здесь, в Москве, говорили об экономическом отступлении на базе советского государства, то в этом письме намечался коренной поворот. Ибо, во-первых, Троцкий считал, что результатом поражения явится неизбежность территориальных уступок и называл определенно Украину. Во-вторых, дело шло о разделе СССР. В-третьих, с точки зрения экономической и он предвидел следующие последствия поражения: отдача не только в концессию важных для империалистических государств объектов промышленности, но ии передача, продажа в частную собственность капиталистическим элементам важных экономических объектов, которые они наметят.
Троцкий предвидел облигационные займы, т. е. допущение иностранного капитала к эксплуатации тех заводов, которые формально останутся в руках советского государства.
В области аграрной политики он совершенно ясно ставил вопрос о том, что колхозы надо будет распустить, и выдвигал мысль о предоставлении тракторов и других сложных с.-х. машин единоличникам для возрождения нового кулацкого слоя.
Наконец, совершенно открыто ставился вопрос о необходимости возрождения частного капитала в городе.Ясно было, что речь шла о реставрации капитализма.
В области политической новой в этом письме была постановка вопроса о власти. В письме Троцкий сказал: ни о какой демократии речи быть не может. Рабочий класс прожил 18 лет революции, и у него аппетит громадный, а этого рабочего надо будет вернуть частью на частные фабрики, частью на государственные фабрики, которые будут находиться в состоянии тяжелейшей конкуренции с иностранным капиталом. Значит — будет крутое ухудшение положения рабочего класса. В деревне возобновится борьба бедноты и середняка против кулачества. И тогда, чтобы удержаться, нужна крепкая власть, независимо от того, какими формами это будет прикрыто. Если хотите аналогий исторических, то это будет аналогия с властью Наполеона I, “это будет бонапартистская власть”. “Продумайте эту аналогию”, писал Троцкий. Он отдавал себе отчет в том, что хозяином положения, благодаря которому блок может придти к власти, будет фашизм, с одной стороны германский фашизм и военный фашизм другой — дальневосточной страны.
А новым в практических выводах было то, что придется согласовать специально эту деятельность, касающуюся вредительства, с тем партнером, при помощи которого блок только и может придти к власти.
Было еще одно очень важное в этой директиве, а именно — формулировка, что неизбежно выравнивание социального строя СССР с фашистким странами — победителями, если мы вообще хотим удержаться. Вот эта идея выравнивания, которая была псевдонимом реставрации капитализма, и была тем специфически новым, что бросилось сразу нам в глаза.
Вышинский: Значит, если коротко суммировать содержание этого письма, то к чему сводятся основные пункты?
Радек: Мы оставались на позиции 1934 года, что поражение неизбежно.
Вышинский: И какой отсюда вывод?
Радек: Вывод из этого неизбежного поражения тот, что теперь открыто был поставлен перед нами вопрос о рсставрации капитализма.
Вышинский: Значит, эта реставрация капитализма, которую Троцкий называл выравниванием социального строя СССР с другими капиталистическими странами, мыслилась как неизбежный результат соглашения с иностранными государствами?
Радек: Как неизбежный результат поражении СССР, его социальных последствий и соглашения на основе этого поражения.
Вышинский: Дальше?
Радек: Третье условие было самым новым для нас — поставить на место советской власти то, что он называл бонапартистской властью. А для нас было ясно, что это есть фашизм без собственного финансового капитала, служащий чужому финансовому капиталу.
Вышинский: Четпертое условие?
Радек: Четвертое – раздел страны. Германии намечено отдать Украину; Приморье и Приамурье – Японии.
Вышинский: Насчет каких-нибудь других экономических уступок говорилось тоггда?
Радек: Да, были углублены те решения, о которых я уже говорил. Уплата контрибуции в виде растянутых на долгие годы поставок продовольствия, сырья и жиров. Затем – сначала он сказал это без цифр, а после более определенно – известный процент обеспечения победившим странам их участия в советском импорте. Все это в совокупности означало полное закабаление страны.
Вышинский: О сахалинской нефти шла речь?
Раяои: Насчет Японии говорилось – надо не только дать ей сахалинскую нефть, но обеспечить ее нефтью на случай войны с Соединенными Штатами Америки. Указывалось на необходимость не делать никаких помех к завоеванию Китая японским империализмом.
Вышинский: А насчет Придунайских стран?
Радек: О Придунайских и Балканских странах Троцкий в письме говорил, что идет экспансия немецкого фашизма, и не должны ничем мешать этому факту. Дело шло, понятно, о прекращении всяких наших отношений с Чехославакией, которые были бы защитой для этой страны.
Вышинский: В этом письме содержались указания о необходимости расширения и активизации вредительской, террористической, диверсионной деятельности?
Радек: Эта деятельность увязывалась со всей программой и на нее указывалось, как на один из самых важных рычагов прихода к власти. В связи с войной говорилось о необходимости разложения троцкистами армии.
Вышинский: А насчет оборонной промышленности не говорилось?
Радек: Говорилось специально. Диверсионная деятельность троцкистов в военной промышленности должна быть согласована с теми партнерами, с которыми удастся заключить соглашение, т.е. со штабами соответствующих иностранных госсударств.
Вышинский: Не было ли речи относительно железнодорожного транспорта?
Радек: Для транспорта не могло быть исключения.
Государственный обвинитель выясняет отношение подсудимого к письму Троцкого в декабре 1935 г. и директивам, привезенным Пятаковым от Троцкого.
Вышинский: Пятаков говорил вам о своей поездке в Осло?
Радек: Поездка Пятакова была результатом нашего совещания. Мы пришли к убеждению, что я должен использовать лежащее у меня троекратное приглашение для поездки в Осло с докладом студенчеству. Если бы Пятаков не имел командировки, я, имея это разрешение, поехал бы с этим докладом в Осло, чтобы, безусловно, повидать Троцкого.
Вышинский: Так что намечалась ваша поездка за границу?
Радек: Или моя, или Пятакова. И это было в тот момент, который для нас всех внутренне означал: пришли к барьеру.
Прерывали ли мы деятельность после того, как получили директиву? Нет. Машина крутилась и в дальнейшем.
Вышинский: Вывод какой?
Радек: Поэтому вывод: реставрация капитализма в обстановке 1935 года. Просто — “за здорово живешь”, для прекраснных глаз Троцкого — страна должна возвращаться к капитализму. Когда я это читал, я ощущал это как дом сумасшедших. И, наконец, немаловажный факт: раньше стоял вопрос так, что мы деремся за власть потому, что мы убеждены, что сможем что-то обеспечить стране.
Теперь мы должны драться за то, чтобы здесь господствовал иностранный капитал, который нас приберет к рукам раньше, чем даст нам власть. Директива Троцкого о согласовании вредительства с иностранными кругами означала, что в нашу организацию вклинивается резидентура иностранных держав. Мы перестали быть в малейшем мере хозяевами своих шагов.
Вышинский : Что вы решили?
Радек: Первый ход это было идти в ЦК партии сделать заявление, назвать всех лиц. Я на его не пошел. Не я пошел в ГПУ, а за мной пришло ГПУ.
Вышинский: Ответ красноречивый!
Радекк: Ответ грустный.
Вышинский: В 1934 году вы были за поражение?
Радек: Я считал поражение неизбежным.
Вышинский: В 1934 г. вы считали поражение неизбежным. В силу чего?
Радек: Считал, что страна не сумеет защищаться.
Вышинский: Значит, вы считали, что она слаба?
Радек: Да.
Вышинский: Значит, ссходя из предполагаемой слабости страны, вы принимали поражение?
Радек: Считал неизбежным, принял.
Вышинский: А в 1935 г. видели, что страна сильна и это не оправдается?
Радек: Что поражение неоправдывается, а что его не будет, что это нереальная программа, поэтому я был против программы, которая базируется на нереальных основах.
Вышинский: Вы говорили, что такая постановка вопроса, которая была дана Троцким в декабре 1935 года в разговоре с Пятаковым и письме, означала предложение об измене родине?
Радек: Да.
Вышинский: Вы признаете, что факт беседы с господином … в ноябре 1934 г. это есть измена родине?
Радек: Я сознавал это в момент разговора в квалифицирую теперь, как и тогда.
Вышинский: Как измену?
Радек: Да.
Вышинский: Чем можно доказать, что действительно после получения в декабре 1935 года письма от Троцкого и после разговора с Пятаковым вы не приняли тех установок, которые целиком и безоговорочно до того принимал? Есть у вас такие факты?
Радек: Нет.
Вышинский: У меня вопросов больше нет.
Объявляется перерыв до 6 часов вечера.
(ТАСС).
