ВЕЧЕРНЕЕ ЗАСЕДАНИЕ 25 ЯНВАРЯ
ДОПРОС ПОДСУДИМОГО МУРАЛОВА
Вышинский: Скажите о своем участии в западно-сибирском подпольном центре.
Муралов: В начале 1931 г., будучи в командировке в Москве, я увиделся с Иваном Никитичем Смирновым. Он мне рассказал, что был за границей и виделся там с Седовым, рассказал о новых установках Троцкого относительно применения террора отношении к руководству коммунистической партии и правительства. Смирнов посоветовал восстановить наш сибирский центр в составе известных ему и мне лиц, тех, которые в 1929 г. опять вошли в партию. Эти имена были указаны — Сумецкий и Богуславский. Первой задачей этого центра было собирание троцкистских сил и организация крупных террористических актов. Приехав в Новосибирск, я постарался повидаться с Сумецким и Богуславским и передал им то, что предложил Иван Никитич Смирнов и что я воспринял, как должное. Они тоже согласились со мной, и в таком составе начал функционировать троцкистский контрреволюционный центр в Сибири. Я—руководитель, Сунецкий должен был собирать кадры, главным образом, среди молодежи высших учебных заведений. Троцкисту Ходорозе я поручил организовать террористическую группу. Он сформировал ее в 1932 г. Объект террористического акта — секретарь краевого комитета ВКП(б) Эйхе.
В этом же 1932 г. в Новосибирск приехал Шестов и привез письмо от Седова. Это письмо содержало в себе много беллетристики и было написано обыкновенным способом, но то, что было не беллетристикой, было расшифровано антипирином, а именно — директива Троцкого о переходе к террористическим действиям. Письмо подтверждало то, что сказал Смирнов.
В 1932 г. я получил еще одно письмо от Седова, которое мне привез Зайдман — троцкист-инженер. В нем предлагалось ускорить террористические акты по отношению к Сталину, Ворошилову, Кагановичу и Кирову.
В 1933 г. я опять получил письмо от Седова, в котором говорилось, что “старик доволен нашей деятельностью”. В 1934 г. я связался с Пятаковым и информировал его о нашей деятельности. Пятаков осведомил меня о том, что вошел в соглашение с правыми. Меня сначала удивило, что правые встали на наши позиции и в смысле террора, и в смысле вредительства, и что у них есть свой центр в составе Томского, Рыкова и Бухарина. Эта новость меня удивила, во-первых, потому, что я считал их оппортунистами, а, во-вторых, трусливыми людьми, не способными на острые действия. (Движение в зале). Пятаков мне заявил, что они изменились. Тут же я узнал о составе заявленного центра, в котором состояли Пятаков, Радек, Сокольников, Серебряков.
Что касается организации террористических групп и действий, то первая группа была организована Ходорозе под моим непосредственным руководством в составе 3—4 лиц в Новосибирске: затем — группа в Томске из Кашкина (директор Индустриального института) и Николаева (его ассистент), с которыми я видался, дал указания, одобрил их план покушения на случай приезда туда Эйхе. Группы были организованы Шестовым в Прокопьевске и в Анжере. В Прокопьевске пытались в 1934 г. совершить террористический акт против Молотова, но акт оказался неудачным.
Вышинский: Не удалось потому, что вы отказались от этого?
Муралов: Нет, тогда просто не удалось.
Вышинский: Расскажите подробно, как была организована попытка совершить покушение на жизнь товарища Молотова?
Муралов: Я поручил это Шестову. Он сказал мне, что у него есть уже подготовленная группа, во главе которой стоял, кажется, Черепухин, и что подготовлен шофер, который готов пожертвовать своей жизнью для того, чтобы лишть жизнь Молотова. Но в последний момент шофер сдрейфил, не рискнул пожертвовать своей жизнью и, таким образом, сохранилась жизнь Молотова.
Вышинский: В чем выражалась самая попытка покушения?
Муралов: Автомобиль должен был свернуть в канаву на полном ходу.
Вышинский. (к Шестову): Вы подтверждаете эти показания Муралова?
Шестов: Да, припоминаю еще, что в начале июня 1933 г. ожидался приезд в Кузбасс Орджоникидзе, и я получил от Муралова установку на совершение террористического акта против Орджоникидзе.
Вышинский: Что вы сделали практически?
Шестов: Я сделал распоряжение Черепухину о немедленном выезде в Прокопьевск для личного руководства террористическим актом против Молотова. Он так и поступил. Как потом он мне сообщил, он поручил Арнольду совершить этот террористический акт путем устройства автомобильной катастрофы в удобных для этого местах. Там не канавка, как говорил Муралов, а овраг метров в 15.
Вышинский: “Канавка” в 15 метров! Кем был тогда Арнольд?
Шестов: Арнольд был заведующим гаражем. Он опытный шофер. Черепухин предусмотрел дополнительную перестраховку: если почему-либо Арнольд сдрейфит, тогда вторая – грузовая машина, идущая навстречу, должна ударить в бок легковую машину, так что обе машины должны были полететь в овраг.
Действительно, Арнольд вез Молотова, повернул руль недостаточно и тем самым дезориентировал тяжелую машину, которая проскочила в надежде, что Арнольд попал в овраг. На самом деле он, хотя и повернул руль в овраг, но повернул недостаточно решительно.
Вышинский(к Арнольду): Вы слышали показания Шестова? Правильно он показывал? Факт такой был?
Арнольд: Да, был.
Подсудимый Муралов оспаривает показании Шестова в части, касающейся организации покушения на Серго Орджоникидзе.
Шестов: Я самым решительным образом настаиваю на своих показаниях. Черепухин не совершил этого террористического акта лишь потому, что группа, которая должна была стрелять из револьвера в шахте “Коксовой”, дрогнула, а машиной в то время Орджоникидзе не воспользовался.
Вышинский (к Муралову): Не было у вас разговора с Пятаковым по поводу убийства С. М. Кирова?.
Муралов: Был разговор, что все-таки директива приводится в исполнение одного человека уже убрали.
Вышинский: Одного убрали! А не говорил Пятаков, что теперь очередь за остальными?
Муралов: Подтверждаю, говорил.
Вышинский: А не говорилось ли, что террор вообще не дает результатов, когда убьют только одного, а остальные остаются и что поэтому надо действовать сразу?
Муралов: И я и Пятаков — мы чувствовали, что надо организовать так, чтобы сразу произвести панику, растерянность партийных верхах и этим способом придти к власти.
Отвечая на вопрос государственного обвинителя, Муралов рассказывает, что лишь на 8-м месяце своего ареста он понял, чго надо кончать, что он не захотел стать знаменем для контрреволюции и поэтому полностью сознался в совершенных им преступлениях.
