Я пишу… И да будет известно имя той, что не стала женой.
Поэт-фронтовик Вячеслав Кондратьев
Недавно я познакомился с генеалогическим древом казанской семьи Чернышевых. Этот многолетний труд охватывает более чем двухвековую историю рода. Но прежде всего меня в нем заинтересовала трагическая судьба 20-летнего Александра Блюмштейна. Призванный в Красную Армию весной 1940 года, он был отправлен сначала в Киев, затем в Овруч и бывший польский город Тарнополь. Войну встретил на Западной Украине и, по-видимому, погиб в Киевском котле в конце сентября – начале октября 1941-го. Достоверных сведений о том, при каких обстоятельствах сложил голову младший сержант 67-й механизированной бригады и где он захоронен, нет.
Зато сохранились письма (их больше тридцати), которые он присылал со службы и фронта, большая часть их адресована однокласснице и первой любви Александра Любови Кивалкиной. Можно было бы, конечно, посчитать эту переписку всего лишь трогательным эпистолярным романом влюбленного парня, если бы в ней так остро и ясно не отразилась неотвратимость надвигавшейся войны, горестная тревога за страну, судьбы родных и близких. Поражает зрелость суждений и прозорливость первокурсника мединститута – это мысли не мальчика, но мужа!
Это отмечает и один из авторов древа Алексей Иванович Чернышев, инвалид Великой Отечественной войны, заслуженный ветеринарный врач Татарстана; Александр – троюродный брат его жены Натальи Васильевны: «Способности Саши, его высокий духовный и интеллектуальный уровень, кроме генетических предпосылок, воспитания в семье, обусловлены и его самообразованием и самосовершенствованием. Ум его работал постоянно».
Я читал эти письма с той же горечью и состраданием, как когда-то чудом сохранившиеся фронтовые «треугольники» погибшего отца. Прочтите же их и вы…
«Тарнополь. 10 сентября 1940 г.
Здравствуй, моя дорогая!
Вчера получил твое письмо. Но ответить не смог, так как очень устал. Пришел с суточного дежурства на кухне, где не спал ни минуты. Ругаю себя за то, что послал предыдущее письмо. Оно вызвано плохим настроением, которое держалось не очень долго. Теперь все в порядке.
…Помнишь, вечером ты была у нас. Все ушли, мы сидели и слушали пластинки. Было полутемно. Тихо, приятно шумел давно откипевший самовар. В тот вечер я хотел тебе сказать все про наши отношения, в общем, то, что тебе написал, но почему-то ничего не сказал, да и ты ушла довольно быстро, хотя я и просил тебя остаться… И вот сегодня я вспомнил этот вечер с особенной остротой. Вот теперь далеко друг от друга мы любим друг друга, а когда были близко – так стеснялись…»
«Тарнополь. 16 сентября 40 г.
Здравствуй, Люба! Получила ли ты мое письмо-треуголочку? Там маленький цветок последнего теплого осеннего дня. Не попортился ли он по пути?
Вы еще, вероятно, не осознали настоящего международного положения. Международная обстановка сейчас напряженная, война бушует, но это еще не ее апогей. Она, возможно, развернется еще сильней. Исход ее не предсказываю. Надо думать, что это будет нечто страшное и ужасное…»
«Тарнополь. 7 июня 41 г.
Суббота. Вечер.
Итак, лето налицо. Недавно был на занятиях в поле и по привычке набрал букет ранних полевых цветов. Голубенькие, всякие. Такие пахучие. Невольно вспоминаются слова Апухтина из «Сумасшедшего»: «Все васильки, все васильки,/Сколько мелькает их в поле…» Если бы я был в Казани, ни на миг не остался бы в городе, а поехал бы в Обсерваторию, куда угодно. Пока это мечты и фантазии. Но я думаю, что они должны осуществиться, верно ведь?
Мне кажется, я мало работаю над собой. Не видно хотя бы небольшого роста. А все же придется подзаняться. Особенно много мне дали долгие зимние ночи. За одну ночь можно так много прочитать, написать. Знаешь, я иногда от скуки делаю записи в блокнот. Получается довольно интересно, когда читаешь записи, сделанные 2–3 месяца тому назад, – становится иногда смешно, а иногда – грустно.
Жду ответа. Пиши, если, конечно, есть время. Думаю, это лето многое решит в моей жизни армейской…»
«Тарнополь. 17 июня 1941 г.
Добрый день, Люба!
Как живешь? Как кончила год?
Я только два раза был за городом. Все работа, нет времени. Когда начнут давать увольнительные, то обязательно пойду за город, в лес, который расположен неподалеку. Читаю поразительно мало – нечего, и душа болит, как у курильщика, у которого отняли папиросы.
…Помнишь зимний вечер, когда я тебе сказал, что пойду в медицинский институт? Никто и не думал, что Шура – и вдруг медик. А теперь здесь я еще раз убедился, что не ошибся и путь, выбранный мною, – верный путь. Но как и когда осуществятся мои мечты, мои надежды? Завтра? Послезавтра? Через год? Или вовсе никогда? На это я затрудняюсь ответить, этого никто не знает. Но могу сказать одно: только когда мой мозг перестанет работать, потеряет способность мыслить, тогда я не в состоянии буду творить, тогда я откажусь от своих мыслей о медицине.
Получила ли ты мою фотокарточку? Как твои родители? Каковы новости твоей жизни? Смотри, сколько вопросов! Только отвечай!
Будь бодра. Жизнь впереди, она не прошла! Нет! С приветом, Шура».
«27 июня 41 г.
Дорогая Люба!
Как кратки стали теперь мои письма, да и редки! Я пишу тебе и не знаю, дома ли ты или где-нибудь воюешь. Ведь ты, кажется, училась на курсах медсестер?
Я послал тебе последнее письмо вместе с письмом домой из Киева. Ты, наверное, узнала мой последний адрес: действующая Красная Армия. Почтово-полевая станция №118. Батальон связи дивизии. Красноармейцу А.Б. Теперь пиши чаще.
Живу неплохо, работы достаточно, но она интересная. Сплю под открытым небом. Ведь сейчас лето – жарко. Ход событий ты сама знаешь. Я же их свидетель. Думаю, что скоро немцу будет конец, хотя он и готовит газовую войну. Основания для этого есть все.
Мое настроение нормально-деловое. Это не значит, что я забыл всех вас. Нет, мне это лишний раз напоминает, что работать надо хорошо, так как ведь мой небольшой и скромный труд – доля той армии, той силы, которая защищает и вас, и весь наш народ. Именно теперь я еще и еще раз могу сказать, что в работе нужны не только знания, но и старательность, аккуратность, преданность и любовь. И все – ты работаешь на совесть!
Ну а как живешь ты? Ведь ты не знаешь и не можешь отличить по виду и звуку ни «юнкерсов», ни «мессершмидтов», ни даже наших самолетов. Но не беспокойся. Если придется быть под бомбами и пулеметным обстрелом с самолетов хоть раз, то ты все будешь знать. Мне иногда кажется, что я еще встречусь с тобой где-нибудь на фронте. Ведь все возможно! Шура».
«10 августа 1941 г.
Здравствуй, дорогая!
Прости за молчание, не было времени. Я постараюсь написать побольше, если позволит время: помнишь, Демон сказал (это из 1-го посвящения): «Я буду петь, пока поется, пока волненья не забыл». Я здоров, самочувствие хорошее. Дни, конечно, проходят в работе. Ведь ты сама знаешь, что мы отдаем все для победы.
Я тебе писал раз или два – точно не помню. Получила ли ты? Как ты живешь? Пиши подробно-подробно. Прости за краткость. Твой Шура».
«26 августа 41 г.
Здравствуй, дорогая Люба!
Прости за долгое молчание, но ведь и от тебя нет ни слова. Возможно, что и у тебя есть причины, но написать все же можно было. Но это не укор, это вопрос.
Что сказать о себе? Здоров. Самочувствие мое хорошее. Работаю нормально. Жизнь идет своим чередом. Только она стала очень напряженная. А так все по-старому. Правда, ничего не читаю. Нет времени.
А как идет твоя жизнь? Что нового? Ведь я о тебе ничего не знаю. Из дома тоже не получал ничего с начала войны. Бываешь ли ты у нас, как там дела? Люба, пиши! Ты знаешь сама, что редкие письма мои не означают того, что я изменился. Наоборот, я еще чаще вспоминаю вас, и это обязывает ко многому.
Недавно было большое событие. Это было 22 числа сего месяца. Мне исполнилось 20 лет. И я в этот день перебрал свой жизненный путь и установил, что сознательная его часть прожита в основном не зря. А ты как думаешь?
Недавно мы получили подарок от ростовских женщин. Я получил кусок мыла. Но сама знаешь пословицу – не дорог подарок, дорога честь. Мы им послали ответное письмо. Вот и все новости. Шлю тебе горячий привет. Твой Шура».
«2 сентября 1941 г.
Здравствуй, Люба!
Думаю, ты уже дома и ответишь скорее. Я знаю, что ты получила мои письма, теперь все в порядке, решил написать подробнее. Правда, письма могут выглядеть несколько грязновато, так как пишу на работе, все на той же.
Из писем я узнал, что ты работаешь, вернее, работала в совхозе. Интересно, что ты там делала? Ведь ты не очень привыкла к физической работе. Это, конечно, необходимо, того требует обстановка. Моя жизнь в основном идет нормально. На здоровье пожаловаться не могу, т.к. и болеть-то некогда. Жизнь на открытом воздухе хорошо закаляет, и я с ней освоился. Живем в большом селе, зелено, яблоки, груши поспевают… За это время почти ничего не читал, так как все некогда. Недавно подвернулось «Воскресение», нашел случайно, прочел с удовольствием.
Много писать некогда, а вот когда увидимся вновь, тогда подведем итоги. Будь здорова, бодра. За меня не беспокойся – мы выполним свой долг. Шлю тебе горячий привет с полей и степей Украины. Желаю тебе успехов в учебе. Мне кажется, что мы еще встретимся. Не так ли? Твой Шура».
«Село В.
Добрый вечер, Любовь!
О дальнейших планах моих сейчас говорить трудно, но если останусь жив, постараюсь учиться дальше. Идей у меня много, но еще нет знаний ни в области физики, ни в медицине. А пока выполняем свое дело – защищаем вас всех, кто чем, т.е. своей специальностью. Так идут дни и ночи. Природа здесь отличная, луна не сходит с неба. Население здесь хорошее, встречают неплохо. Ну будь здорова, бодра. Шура».
«Дорогая Люба!
Что можно сказать о моей жизни в нескольких словах? Сегодня я жив, а завтра? Но не стоит об этом думать. Что будет, то и будет. Знаю, что ты беспокоишься, но что могу сделать?
Живу пока ничего, был и под бомбами, много видел, но это только начало. Буду писать чаще, но это не от меня зависит. Автомобиль трясет…
Как живешь? Наверное, в госпитале приходится дежурить? Это дело – нам помощь!
Ну вот и все. До свидания, а возможно, прощай навсегда. Остаюсь твоим… Шура.
P.S. Посылаю это письмо…»
На этом переписка прервалась. Точно по Симонову: «Уж ничего не сделать тут – /Письмо медлительнее пули./К вам письма в сентябре придут,/А он убит еще в июле».
Любиных писем никто, кроме Саши, не читал – они погибли вместе с адресатом. А его письма Люба сохранила, несмотря на частые переезды и ревнивца-мужа. Во время войны она с однокурсниками рыла окопы под Казанью, чистила заносы на железной дороге, выгружала раненых, трудилась на торфоразработках. После окончания геофака некоторое время оставалась на кафедре лаборантом. В 1949 году уехала в Ленин-
град, работала геологом. Встретилась там с выпускником КГУ Гаруном Юсуповым, вышла за него замуж. Родила дочь и сына. В Казани 18 лет заведовала технической библиотекой в ЦПКБ «Теплоконтроль».
Родители Саши долгое время не могли смириться с мыслью о гибели сына. В 1969 году они подали запрос в Министерство обороны СССР и получили ответ, что в архиве МО нет документов о дивизии, в которой воевал Саша. А его письма к Любе после смерти матери им передала ее дочь Софья Гаруновна Хамидуллина.
