Обоз уходил все дальше и дальше в темную, зловещую полночь. На больших и грузных подводах, тщательно окутан­ных потрепанными брезентами, по-двое — по-трое сидели люди; но ночью нельзя было видеть — кто они, куда они едут.

Вышел Василий из заросшей кустами ложбины, поднялся тяжелый, взлохма­ченный и почувствовал, что в голове его ваплетены точно клубки какие, распу­тать которые скоро никак нельзя. Про­вел рукой по потному лбу, припомнил что-то, зло выругался…

—   Сволочи…

Припомнил Василий ночь, зловещую, вчерашнюю, такую же, как сегодня, только с вином, с самогоном, с песнями. Они сидели в десяти верстах от деревни, вспоминали прежние времена, дни, в ко­торые никто никогда не называл Васи­лия в лицо кулаком.

Они долго сговаривались, пока не при­шел Пашка, деревенский гармонист, кулацкий сын, пока не донес полуночный ветер бойкую залихватскую песню: Отворяй, отец, ворота,

Сын отчаянный идет,

Грудь изранена кинжалом,

По рубашке кровь течет.

Ты? Спросил, Василий.

—Я,— бросил «отчаянный» и передал отцу бережно сложенную бумажку.

—   Чиво это?

—   Читай.

Развернул лист. Газета. Маленькая, пе­редвижная, крестьянская.

—      Что за новая мода… Злобой загоре­лись глаза прочитал.

…”Кулак еще не добит. Тот, кто задер­живает темпы большевистской уборки, тот помогает кулаку в его гнусной анти­советской работе”. 

Зло усмехнулся Василий, посмотрел на товарищей, на веселого своего сына, пробурчал:

—      Васейка, хотели мы кое-што подки­нуть колхозникам, и подкинем, и будем подкидывать, будем драться за землю, которая досталась нам от дедов и пра­дедов наших…

Замолчал…

Так и гуляли целую ночь в ложбине, в кустарнике, так и попиликивал им на гар­монике тихо «отчаянный», так и про­снулся Василий на вторые сутки под вечер один у кустов с бутылками.

Вышел на дорогу он поздно ночью, долго вглядывался, вслушивался в ти­шину.

Обоз идет.

Друзья-ли, враги-ли?

—      Можно, братцы, подсесть? Мне до Тетюш бы.

—   Отколя будешь?

—   Мы здешние.

—   А мы отселева не видать.»

—   Что же, садись…

II.

В с. Три Озера есть, конечно, озера. Они расположены по всему селу. Дядя Степан рассказывал нам, как в прошед­шем году зимой сюда приезжали какие- то люди, называвшие себя строителями колхозов.

Дядя Степан рассказывал, улыбаясь.

Смешно, ведь, вместо колхозов люди в заячьих «ушанках» предлагали мужикам из трех озер соорудить четыре путем реконструкции и реорганизации тако­вых.

Может старик шутил, или просто напу­тал. Но Луку Богдановича, бухгалтера, я знаю сам превосходно и могу с уверен­ностью подтвердить, что хотя он и без утайки ездил в деревню, но в период головокружения, когда у всех таких бух­галтеров кружились, так сказать, голо­вы, он после обобществления кур ста­вил вопрос о воронах.

В Тетюшах нам пришлось присутст­вовать на совещании председателей сель­советов. Это было в то время, когда на полях уже загудели жнейки, вышли со­бирать урожай бригады колхозов.

—      Единоличники отстают, — говорили на совещании представители с мест.

—      Даже хуже, — поддакивали другие, некоторые колхозы не подготовились к уборке хлебов, во многих местах нет планов, не готовы машины.

И вот здесь на совещании, в то время, когда с мест шли тревожные вести о ку­лаке, поднявшем голову, о кулаке, кото­рый повел бешеную агитацию против уборки сева и хлебозаготовок, здесь на совещании почти никто из председателей сельсоветов не говорил о главной опа­сности, о наступлении классового врага.

III.

Обоз, о котором мы рассказывали вначале, все еще шел к городу. На одной из последних подвод сидел Василий.

—       Так вы сказывали, что не тутошние? Так… так… У нас здесь положение бедо­вое, ни один, братцы, мужик хлеба сда­вать не хочет и уборка хлеба проходит ой-как плохо…

Четыре фигуры на подводах молчали и только кто-то позади тихо запел:

Тучка плавала по небу —

Постояла, да пошла…

Привезли обозы с хлебом

Три колхоза — два села.

—      Что это, — удивился Василий,—вы разве колхозники?

—       Нет, он просто так мурлыкает — сказал молодой парень, шагающий поза­ди подводы.

—   Ты, Васька, больше не пой, — шеп­нул он запевале — парень, видать, зна­комый; кулак, или, в крайности, подку­лачник… Надо, чтобы сюрпризом…

IV.

Кулак обнаглел.

Алое зарево подымалось высоко к не­бу. Зарево видели жители Тетюш, Буин- ска, видели за Волгой в деревнях и кол­хозах, видели охотники, засевшие на вечерней тяге.

Горело…

Но это был не простой пожар, не не­чаянно оброненная спичка, или окурок.

Горел хлеб…

Хлеб колхозников, пятьдесят пять во­зов необмолоченного зерна, собранного людьми, начавшими жить по-новому.

Горел хлеб…

Его подожгли в колхозе Бюрганы ку­лаки.

Зачем?

Кулак обнаглел. Он видел силу весен­него сева, он слышал недавно веселый рокот жнеек колхозников, он видит сейчас приближающиеся к городу кра­сные обозы с зерном.

Зорче глаз постовые колхозных полей, смелее разоблачайте кулацкую провока­цию, показывайте на деле, что мы стро­им новую жизнь, что кулак — это самый гнусный наш враг.

И колхозы стали доказывать, колхозы, закончившие уборку хлебов, громко на всю страну заявили:

— Товарищи, наша победа.

Так заявил и один из многих колхозов, колхоз «Рассвет» в Трех-Озерской воло­сти, Спасского кантона.

Простые подсчеты:

В среднем доходность от каждого хо­зяйства колхоза равна 750 руб., каждый колхозник получает в среднем 170 руб. дохода.

А вот единоличник: доход на хозяй­ство 350 руб., на едока 83 руб.

«Рассвет» опередил единоличников в два раза.

…И злится враг.

V.

Обоз подходил к города. Уже светало. Василий, задремавший в дороге, спрыг нул с телеги и теперь, на рассвете, бли­же познакомился с попутчиками.

Это были веселые старики и молодые ребята

Василий приподнял брезент и спросил:

—   Что везете?

—       Хлеб. Только ты никому не расска­зывай.

—      Да я разве скажу, — буркнул Васи­лий, — я завсегда стою за вольную про дажу, потому государство — обдира­ловка.

—   То-то, засмеялись ребята, — смотри.

И вдруг Василий, уже почувствовав­ший, что рядом с ним своя «шайка-лей­ка», вздрогнул, позеленел весь.

У Тетюш «тайных сплавщиков» хлеба встречали с знаменами, знамена выкину ли и люди с передних подвод.

—      Товарищи, прогремели слова, това’ риши, принимайте хлеб в амбары совет­ского государства. Киятский совхоз рапортует.

Василий быстро отбежал в сторону, скрылся в толпе, горели его глаза нена­вистью. Это была злоба, ненависть, зависть.

Хлеб поднимали в амбары.

Навстречу ярости классового врага поднимается ярость масс, ярость пере­довиков, новой перерождающейся де­ревни.

Тонет в болоте песня «отчаянного ку­лацкого сына» и подымается ей навстре­чу наша новая, бодрая песня про трак­торы,про комбайны, про растущие и креп­нущие колхозы. Виктор Малышев.

Село Три Озера,

Спаского кантона.