Серебряный екатерининский рубль хранится в нашей семье два десятка лет. Знакомый собиратель монет, увидев его, посоветовал: «Выбрось ты его, он никакой коллекционной ценности не представляет»…

Сквозное отверстие над профилем Екатерины II и вправду давно низвело нумизматическую стоимость монеты до цены лома. Но для меня это не имеет значения. Монета  досталась от бабушки. Да и дырка, обезобразившая аверс екатерининского рубля, когда-то была пробита мной, сопливым третьеклассником, собственноручно – лишь бы угодить любимой абике…

Было это в конце шестидесятых. После уроков я прибегал к ней домой на казанскую улицу Шмидта, где чадила керосинка и всегда пахло пирогами, а над телевизором, уже вполне современным, еще висела тарелка громкоговорителя. Громкоговоритель бубнил беспрестанно и выключался лишь когда бабушка начинала молиться – она была человеком очень набожным. Бабушка неспешно перебирала четки, сделанные из финиковых косточек, а я терпеливо дожидался, когда она закончит намаз.

В перерывах между молитвами она рассказывала про свою жизнь. Про то, как к ним в деревню в восемнадцатом нагрянули белочехи, дед хотел схорониться на сеновале, но она уговорила его бежать в лес; а всех мужчин, которые спрятались в деревне, белочехи нашли и расстреляли… Про то, как их «по ошибке» раскулачили в тридцатые годы – отобрали все, и они с пятью детьми, все мал мала меньше, отправились выживать в город. Как двое ее братьев ушли на фронт в сорок третьем, и все, что от них осталось, – это коротенькое письмо: мол, завтра в бой…

Бабушкины истории все были какие-то невеселые, выходило, что светлая жизнь у нее была совсем недолгой, до замужества. Вспоминая об этой поре, бабушка рассказывала, что у нее в то время были длинные-предлинные черные косы, и по моде тех лет она вплетала в них ленту с серебряными монетами. Когда шла на речку за водой, монеты,  задевая о ведра, нежно звенели, заставляя парней оборачиваться.

Косы у бабушки были и в старости, и я решил, что три-четыре кусочка серебра могут снова сделать ее счастливой. «Екатерину» и три советских полтинника 1924 года я купил у одноклассника за два эскимо – его родители, узнав о моих благородных намерениях, не стали аннулировать сделку. А потом я несколько часов пробивал отверстие в рубле царской чеканки, перепортив кучу гвоздей…

Про свой «царский» подарок я скоро забыл. У бабушки бывал все реже, повзрослев, уже не находил времени на то, чтобы послушать ее воспоминания. Она три года не дожила до своего столетия. После ее смерти мне передали серебряный екатерининский рубль. Говорят, она так распорядилась. 

Г. ВАЛИУЛЛИН