«Не похожие на других» – под таким заголовком 24 июля мы опубликовали заметки журналиста Евгения Ухова. Тогда же «РТ» предложила читателям поделиться своими воспоминаниями о встречах с людьми, которые чем-то удивили, поразили их, а может быть, даже оказали влияние на выбор профессии. По-настоящему интересными могут оказаться и ваши рассказы о встречах, которые просто запали в память.
Первая подборка откликов увидела свет 28 августа. И вот – очередное послание, на этот раз от известного казанского писателя Владимира Лавришко. Впрочем, людей, пишущих профессионально – литераторов, журналистов, мы, если помните, тоже приглашали принять участие в этой рубрике. Разумеется, наряду с нашими читателями. Так что ждем ваших откликов, впечатлений о людях, не похожих на других, об их необычных судьбах.

В конце девяностых я впервые заглянул в галерею «Эбиволь» в центральной части Казани. Набрел на нее случайно, внутрь зашел скорее от скуки. И от живописных работ, развешенных на стенах, не ожидал ничего особенного. Но именно здесь меня ждали два открытия.

Кажется, кто-то специально направил мой взгляд в правый угол, где у двери висели два удивительных холста. Они были до того нежно сделаны, так светились изнутри, словно написаны были не маслом, а какой-то чудодейственной пастелью.

Имя Александра Шадрина, чья подпись стояла под работами, было мне незнакомо. Оказалось, молодой, никому не известный художник недавно перебрался к нам на жительство из Ижевска. И два эти холста оказались едва ли не первыми его работами, выставленными на суд зрителя. Но мне сразу стало ясно, что Александру Шадрину пребывать в безвестности остается недолго. Так и оказалось.

Ныне, после многих лет, минувших с той памятной встречи с его работами, он один из лучших художников России, знаменит и (тьфу-тьфу, чтобы не сглазить!) благополучен. Стали фактом его персональные выставки в Казани, Москве и многих европейских столицах. Работы Александра Шадрина приобретают музеи, а также коллекционеры и банкиры, его картины дарят президентам…

Я не однажды и с большим удовольствием писал о нем. Но сейчас речь о другом моем открытии, сделанном в тот счастливый день. С трудом оторвавшись от созерцания шадринского чуда, я осмотрелся вокруг. И тут взгляд остановила висевшая в дальнем углу еще одна картина. Подошел ближе. И простоял возле нее, помню, не меньше получаса. На картине был изображен человек с саксофоном, идущий из глубины холста прямо на зрителя по мощеной улице то ли безлюдного, то ли спящего города: ни единого лица за закрытыми ставнями, ни одной собаки в подворотнях.

Музыкант извивался в усилии извлечь из своего инструмента звук, чтобы пробудить спящих, но ни одно окно не распахнулось. Бледные, пустынные краски: то ли раннее утро, то ли поздние летние сумерки… Глухо, безлюдно, и только музыкант, уходящий мимо тебя из города. Что-то полузабытое напомнила мне та картина. Конечно же, это Алексей Аникеeнок! И фигура, и лицо – все его! Было время, когда этот художник, чтобы прокормиться, играл по вечерам в ресторане. Да так, что казанские меломаны валом валили сюда «на Аникеeнка».

Безусловно, это Аникеeнок! И тема художника, изгоняемого изощренной травлей из города, – его тема и судьба. Просто автопортрет! Правда, живописная манера чем-то меня смутила, это был какой-то новый Аникеeнок. Более трагический, излучающий с холста тревогу, вселенский холод одиночества. Ощущение было такое, что почему-то вспомнилось знаменитое «Ночное кафе» Ван Гога.

Раньше об этой картине с саксофонистом я ничего не знал. Нагнулся к обрезу полотна и поискал ожидаемую подпись, но ее не было. Не оказалось и на оборотной стороне холста. Аникеeнок же, как всякий уважающий себя Мастер, личные работы непременно подписывал. Чье же это полотно?

Расспросы привели меня в большой, еще не так давно весьма престижный, но теперь запущенный, неухоженный дом с окнами на Черное озеро. Долгие годы это место было знаменито соседством непроницаемого здания КГБ, заливаемого зимой городского катка с гремящей музыкой и памятного старикам цирка с борцами и клоунами. Здесь и жил автор заинтриговавшей меня картины. Здесь он и умер, как я узнал. А картину выставила на продажу его вдова – очень нужны были деньги, чтобы выжить в то непростое время.

Но то ли к разочарованию ее, то ли к облегчению покупателей на картину не нашлось: новые «хозяева жизни» еще не пообтесались, не перешли еще от малиновых пиджаков и массивных золотых цепей к собиранию настоящих ценностей. Те же коллекционеры, что понимали цену искусству, не покупали неподписанных картин никому не известных художников.

Я бы c радостью приобрел ее и без подписи, да было не по карману. А вот удивительная история ее автора досталась мне бесплатно.

В шестидесятые годы прошлого века жили в этой квартире четверо: хозяин – ведущий инженер крупного завода, его жена, его сестра и муж сестры – бывший фронтовик-танкист, талантливый художник-самоучка Алексей Аникеeнок. Начинал Аникеeнок с вполне традиционных пейзажей, но однажды взбаламутил официозную Казань картинами, ни на что не похожими. То ли это был формализм, то ли постимпрессионизм, то ли абстракционизм – с определением художественного направления местные критики так и не определились. Пока глава государства не высказался относительно подобного творчества вполне определенно.

После этого критикам все стало ясно с художественным направлением Аникеeнка. На него набросились дружно и яростно. Местные законопослушные творцы против этого особо не возражали. Действительно, кому нужен лишний конкурент на рынке госзаказов и милостей Худфонда в виде бесплатных мастерских, путевок в дома творчества, холстов, красок и прочего?

Полагаю, что Аникеeнок, для которого художественная манера, возмутившая ортодоксов, была, скорее всего, следованием бунтарской моде, эпатажем, пробой кисти в «запретной» сфере творчества и игрой от избытка богатырских сил, в конце концов сам бы разобрался что к чему. Но шансов и времени разобраться ему не оставили, шпыняя и пиная где только можно и даже где нельзя. Когда репродукцию его картины «Клоун» (на мой взгляд, не лучшая вещь художника) журнал «Курьер ЮНЕСКО» поместил на своей обложке, травля Аникеeнка в Казани достигла апогея.

Его живописные работы не принимали ни на одну выставку. О членстве в Союзе художников он мог забыть навсегда. Никаких госзаказов, ни малейшей возможности заработка. Даже в ресторан вход с саксофоном ему был закрыт. А персональную выставку в Доме ученых, устроенную поклонниками Аникеeнка, закрыли на второй же день. С большим скандалом.

Как жить? Как выживать? Лишенный возможности реализовать себя как художник и средств к существованию, он вынужден был уехать в Псков. Жилье им с женой определили в цокольном помещении городского стадиона – сыром и промозглом. Первой, согретая такой «заботой», ушла из жизни жена Аникеeнка, тоже талантливая художница. Сам Алексей протянул подольше. Он делал на заказ витражи, до сих пор украшающие город, но ядовитый свинец, неизбежный в этом рукомесле, сделал свое дело.

С изгнанием бунтаря и возмутителя спокойствия в чиновничьих кабинетах Казани вздохнули свободно: теперь никто во вверенном художественном пространстве не смел отклоняться от утвержденных свыше изобразительных методов. Вот только в наполовину опустевшей квартирке на Черном озере по выходным дням, по праздникам да в пору отпуска ведущий инженер крупного казанского завода менял кульман и рейсшину на кисти и мольберт.

…Я перебирал десятки запыленных странных холстов и картонов, извлекаемых из укромных мест, и не мог прийти в себя от изумления. Если Аникеeнка вдохновлял, как утверждают теперь его исследователи, другой самоучка – Ван Гог, то вдохновленный Аникеeнком ведущий инженер казанского завода превзошел своего вдохновителя! Работы, извлеченные на свет, продолжали жить. Их автор давно ушел из этого мира, а они по-прежнему радовали глаз, как любое подлинное искусство.

Я не большой поклонник авангарда в искусстве… Слишком много халтурщиков, бездарей и шарлатанов подвизается здесь: не всякий «авангардист» сумеет даже просто что-то нарисовать, не говоря уже о том, чтобы освоить волшебную светотень Рембрандта. Однако эти картины были совсем другой историей. Они сумрачно глядели в самую душу, они дышали и кричали, сочились болью красок, будоражили сгустками энергии, как полотна знаменитого Эдварда Мунка, ныне оцененные в миллионы долларов и евро…

Как бы хотелось закончить это повествование неожиданной концовкой в духе рассказов О,Генри, где нашего неизвестного художника настигла, хотя бы и посмертно, заслуженная слава! Но, увы, из этих удивительных работ не была продана ни одна. Коллекционеры не покупают неподписанных картин.

Почему же явно талантливый автор предпочел творить анонимно, тайно? Почему не подписывал холстов своих и картонов? Почему ни разу не выставил их при жизни? Из скромности? Или все время помнил о судьбе, постигшей и несчастную сестру его, и не менее несчастного зятя? И потому не оставил ни на одной картине даже намека на автора?

Но мы назовем это имя – Борис Романов. Давно ушедшему из жизни художнику это уже ничем не поможет. Но ничем и не навредит.