Важнейшим атрибутом правового государства, принципы которого исповедует российское общество, является судебная система. И то, что в суды люди обращаются сегодня намного чаще, чем в прежние годы, говорит прежде всего о возросшей роли судебной системы в нашей жизни.

А как оценивают ее состояние сами судьи? Наш разговор – с Председателем Верховного суда Татарстана Геннадием Барановым.

– Геннадий Михайлович, в судебной системе вы уже более сорока лет. Давайте сравним те годы, когда вы начинали работать судьей, и нынешнее время.

– Разница, конечно, колоссальная. Я бы не сказал, что небо и земля, но, тем не менее, различие судебной системы сорок лет назад и системы сегодняшней поразительное. Ну, хотя бы потому, что тогда суд назывался просто судебным органом. А в принятой Конституции 1993 года прописано, что государственная власть в Российской Федерации осуществляется на основе разделения на законодательную, исполнительную и судебную. Эти власти самостоятельны и имеют равные значения. То есть суд из просто “органа” трансформировался в самостоятельную ветвь государственной власти, которой в Конституции отведен целый раздел.

Иногда суд называют третьей властью. Но это, как минимум, некорректно и юридически неграмотно. Нет ни первой, ни второй, ни третьей власти.

Конечно, изменился и порядок формирования судебных органов. Допустим, сорок лет назад я был сначала избран народным судьей гражданами на выборах, затем судьи стали избираться государственным представительным органом субъекта – Верховным Советом или Государственным Советом. А сейчас федеральные судьи вплоть до районного назначаются Президентом Российской Федерации.

– Как вы отметили, суды у нас полностью независимы, но кто-то все же должен регулировать их деятельность?

– Сегодня, в отличие от советского времени, действуют органы судейского сообщества – советы судей и квалификационные коллегии судей. Последние играют значимую роль, поскольку, учитывая их рекомендации, Президент принимает решение о назначении судьи, а также они дают свои заключения при рассмотрении вопроса о присвоении судьям очередных классов и представлении к наградам или званиям. Эти же коллегии решают вопрос о лишении судьи полномочий, если он совершает какой-то проступок, порочащий судейское сообщество. Президент только назначает судей, снять их он не вправе.

– Не секрет, что год от года нагрузка на суды растет, зачастую судьи не справляются с большим объемом работы. Где выход из положения?

 – Когда я пришел в Верховный суд еще в должности судьи, здесь было всего двадцать три судьи, а по всему Татарстану трудилось сто девять судей. Сегодня в одном только Верховном суде республики восемьдесят три судьи, в районных же – а теперь есть и мировые суды – всего около шестисот пятидесяти судей. Такой существенный рост обусловлен прежде всего тем, что увеличилось число обращений граждан в суды. К примеру, лет десять назад во всей республике за год рассматривалось около тридцати – тридцати пяти тысяч гражданских дел. За прошлый же год наши суды рассмотрели их двести семьдесят тысяч. Если к ним добавить сто шестьдесят тысяч административных и тридцать тысяч уголовных, то будут видны и масштабы нагрузки.

Где выход из положения? У нас всегда выход ищут в простых решениях: нагрузка увеличилась, значит, надо добавить судей. Но этот процесс не может идти бесконечно. На одного судью по нормативу положено двести квадратных метров площади рабочих помещений. Согласитесь, мы не можем застроить все дворцами правосудия.

Выход нужно искать в другом: например, при рассмотрении уголовных дел стоит применять более упрощенные процедуры, они в УПК заложены. Допустим, если обвиняемый полностью признает свою вину, можно применить особый порядок рассмотрения дела, то есть без судебного разбирательства. Экономия времени колоссальная: не нужно вызывать большое количество свидетелей, назначать экспертизы и тому подобное.

Есть еще один вариант. В Госдуме в настоящее время уже обсуждается вопрос о так называемой сделке с правосудием. Суть в том, что еще в ходе предварительного следствия обвиняемый, прокурор и адвокат пытаются “договориться”. Прокурор, допустим, предъявляет обвинение по более жесткой статье, а обвиняемый говорит, что вину свою признает, но не по этой, а, скажем, по другой, более мягкой. Затем они все это должным образом фиксируют, оформляют и представляют суду. Сегодня в США девяносто процентов приговоров выносится по такому принципу.

Это по уголовным делам. Что касается административных, то можно передать полномочия судов другим органам, когда дело касается наложения штрафа. К примеру, человек сам признает свою неправоту, а когда суд его обязывает оплатить штраф, тот без возражения идет и платит. Все просто, никаких споров. Но, тем не менее, это сопровождается судебной процедурой. Поэтому предлагается такие вопросы решать административным комиссиям или самим должностным лицам контролирующих органов – это те же Госавтоинспекция, санитарные службы или налоговая инспекция. А суды будут вмешиваться только там, где есть спор.

Третий способ – это система преддоговорного урегулирования споров. То есть стороны еще до обращения в суд встречаются в присутствии юристов и пытаются прийти к единому мнению без привлечения суда. Мне кажется, эти способы более рациональны и более реальны, чем постоянное расширение судейского корпуса.

– В чем причина увеличивающегося с каждым годом количества обращений в суд? Может, у нас не хватает правовой грамотности?

– О юридической грамотности говорят давно. Утверждают, что ее нужно повышать, устраивать лекции, семинары, приглашать юристов. Но давайте посмотрим с другой стороны. Если человек совершает кражу, он не может не знать, что это противозаконно и чем это может закончиться. Потому как нравственные принципы идут еще от основ бытия, в том числе и библейской заповеди “не укради”. Поэтому, я думаю, упор нужно делать прежде всего на нравственное воспитание. В детском саду, в школе, в трудовом коллективе. Еще Пушкин приводил слова Горация: “Где нравственности нет, что пользы принесут напрасные законы?”

На одном из судейских семинаров перед нами выступал известный драматург, писатель Виктор Розов. И на эту тему привел показательный пример из своей жизни: голодные послевоенные годы, ему 7-8 лет, жили плохо, постоянно хотелось есть. И вот они идут с матерью по улице, а у мужчины, что шел впереди, вдруг из кармана выпадает монетка. Мальчишка ее подобрал, обрадовался, что наконец-то поест. Но мать его заставила догнать того мужчину и возвратить деньги. Вот как надо воспитывать детей! А у нас все держится на страхе перед наказанием. Хотя ученые выявили около трехсот факторов, влияющих на принятие решения о совершении преступления. И боязнь наказания даже не в первой половине списка, а ближе к концу.

А по поводу растущего числа обращений в суды могу сказать, что больше гражданам идти некуда. В СССР существовали райкомы, горкомы, обкомы, органы партийного контроля, органы народного контроля. Именно они и решали вопросы обратившихся к ним граждан с претензией на ущемление каких-то прав. А сейчас практически на каждом шагу: “Не согласны? Идите в суд!”

– В стране периодически проводится изучение общественного мнения о деятельности судов. И не всегда можно  увидеть положительные оценки. Как к  этому относится судейское сообщество?

– Думаю, при подобных социологических опросах обязательно нужно указывать, среди кого они проводятся. Смотрите: четыреста тысяч дел. По каждому из них, минимум,  две стороны, а по гражданским бывает и пять, и больше. Решение согласно закону и справедливости может быть вынесено в пользу одной стороны. То есть все остальные, получается, деятельностью судов остаются недовольны. Вот вам и статистика. Или, например, если провести опрос среди освободившихся из мест лишения свободы – та же картина. А чтобы можно было говорить о доверии или недоверии судам, нужно опять-таки обратиться к статистическим данным. В минувшем году двести семьдесят тысяч обращений граждан в суды было по поводу защиты своих прав. Замечу, что это на восемнадцать процентов больше, чем в 2007 году, – и более девяноста процентов требований судами удовлетворено.

– Геннадий Михайлович, ваше отношение к смертной казни?

–  Вообще, я противник этой меры наказания. Когда-то за совершение изнасилования несовершеннолетних была введена смертная казнь. Я посмотрел статистику за десять лет, так вот количество этого рода преступлений не снизилось, а увеличилось. То есть эта мера на снижение уровня преступности не влияет. Даже, наоборот, когда человек совершает преступление и понимает, что за это ему грозит смертная казнь, он старается не оставлять свидетелей. Да и помимо этого я вижу множество аргументов против смертной казни. Ну, к примеру, даже такой, что жизнь человеку дана Богом и не человеку решать, когда и как ее отнять.

К тому же пожизненное лишение свободы намного страшнее смертной казни. Осознание того, что ты уже никогда в своей жизни не выйдешь за стены этого сооружения, что никогда не вернешься к прежней жизни, к близким, к родным, – это очень здорово влияет на психику. Ну и самый, наверное, веский аргумент – никто не застрахован от судебных ошибок. Помните, по делу Чикатило были осуждены два невиновных человека. Но потом все же приговоры отменили, когда установили настоящего преступника. А вот если человека лишить жизни, эту ошибку исправить уже невозможно.

– В интервью одной из центральных газет Председатель Верховного суда РФ Вячеслав Лебедев сказал, что в России отменяются 40 процентов приговоров судов присяжных. Какова ситуация в Татарстане?

– Во-первых, надо заметить, что процессов с участием присяжных заседателей очень мало. К примеру, в Татарстане в один из годов было семь подобных дел – это много. В прошлом году присяжные рассмотрели три дела, все они оставлены без изменения. А, во-вторых, если бы хоть один их приговор отменили, то в статистике бы значилось, что у нас отменяется больше тридцати процентов приговоров с участием присяжных. Поэтому и по России такой процент. Вообще, я считаю, к статистике нужно относиться осторожно, особенно в нашей сфере. Недаром ведь говорят, что одно убийство – это трагедия, а два – уже статистика.

Истинное правосудие – это только конкретное преступление и конкретная личность. И при назначении наказания нужно исходить только из этого. А если мы будем принимать во внимание и статистику, то это уже не правосудие. Простой пример из моей практики: парнишка залез в сарай и стащил курицу. Уголовный кодекс РСФСР квалифицировал это деяние как кражу с проникновением и относил к разряду тяжких. От трех до восьми лет лишения свободы. Понятно, что ни один суд не даст реальное лишение свободы этому мальчишке, тем более что он ранее не судим, ущерб возместил, вину признал, раскаялся. А потом во время одного из партийных отчетов мы услышали, что в районе растет число тяжких преступлений, а суды за их совершение назначают наказание “условно”. Такая вот “статистика”.

– Как положено выбирать присяжных? Есть ли в этом вопросе “кадровые” проблемы?

– Каждый год мы сообщаем в Аппарат Президента, то есть орган исполнительной власти, что исходя из нашей практики нам необходимо определенное количество присяжных. Президент дает команду главам всех районов составить списки претендентов, они формируются из списков избирателей. Затем, после исключения всех, кому закон запрещает участвовать в суде присяжных – допустим, это ранее судимые или находящиеся на лечении в психиатрической больнице, – списки публикуются в местной печати. Зачастую люди не хотят участвовать в суде присяжных. Наиболее частая причина – начальство не отпускает с работы. Понять их можно. Хорошо, если дело несложное, на один-два дня, а было такое, что присяжные дело банды рассматривали полтора года.

Вместе с тем в последнее время наблюдается тенденция к сокращению дел, рассмотренных судами присяжных. Когда обвиняемый просит суда присяжных, то он ведь все равно надеется на снисхождение, а то и на оправдательный приговор. Но забывает о другом. Если присяжные скажут: “Виновен!”, то отменить этот вердикт не вправе и Верховный Суд России. А если вина полностью не доказана? А если в доказательствах ошибки? Наверное, сейчас люди стали это понимать.

– В последнее время возбуждается много уголовных дел коррупционной направленности. И в девяносто девяти процентах случаев назначается условное лишение свободы. Это снижает опасность данного вида преступлений в понимании обывателя и уж никак не служит профилактическим целям.

– Опять же надо вспомнить пример про “кражу с проникновением” и курицу. И задаться вопросом: кого мы судим и за какие суммы? В прошлом году у нас было три дела по взяткам в особо крупном размере, обвиняемые занимали солидные посты. Все они окончились реальным лишением свободы. А в остальных случаях уголовные дела возбуждаются в отношении работников среднего звена, мелких служащих, рядовых сотрудников госучреждений за, по сути, мизерные взятки. Эти деньги с осужденного потом в доход государства взыщут, с работы его уволят, человек будет иметь судимость, испытает позор. Надо ли его направлять в места лишения свободы, и без того переполненные?

– Сколько судей в прошлом году лишились своей мантии? С чем было связано прекращение полномочий судей?

– С удовольствием констатирую, что в прошлом году не прекращены полномочия ни одного судьи по каким-то порочащим основаниям. Мантии лишились двенадцать мировых и шестнадцать районных федеральных судей. Все в связи с уходом в отставку или по собственному желанию, другие в связи с переходом на другую работу, третьи по болезни и так далее.

– Приходилось ли судьям сталкиваться с угрозами, давлением или иными проявлениями недовольства осужденных?

– Поскольку такие действия являются уголовно наказуемыми, они все фиксируются в судебном департаменте. Но за последние несколько лет там нет сведений такого рода. Ну, поскольку я работаю судьей довольно долго, сам помню пару случаев. В суде Московского района осужденный сразу же после оглашения приговора схватил со стола секретаря ножницы и бросился на судью. Потом его, конечно, судили еще по одной статье. А в прошлом году женщина также после приговора стала нецензурно выражаться в адрес судьи. Так что она стала участницей второго дела, судили ее уже за оскорбление суда.

Эту ситуацию подвергнуть анализу нетрудно, в итоге получается, что угрожать судье или оказывать другое давление на него попросту нет смысла. Дело уже расследовано, там имеются доказательства, показания свидетелей, потерпевших и так далее. Не этот, так другой судья рассмотрит дело, не второй, так третий.

– Бывает ли так, что судья остается недоволен вынесенным самим собой приговором? Часто ли приходится задумываться о том, как судить – по закону или по совести?

– Закон, как правило, неоднозначен. Допустим, статья предусматривает наказание от двух до семи лет лишения свободы, часто выбор – на усмотрение судьи. У Анатоля Франса есть очерк “Неподкупный судья”. Один из его героев говорит: “Судья не должен доискиваться, справедлив ли закон, он должен его применять”. А второй рассуждает так: “Судья должен понимать, что закон несправедлив, чтобы исправить эту несправедливость при его применении”. Всегда нужно, кроме закона, руководствоваться здравым смыслом.

А по поводу недовольства своим решением могу привести пример. После окончания процесса судья сам подошел к адвокату и попросил обжаловать его приговор, поскольку он там допустил ошибку. Приговор обжаловали, ошибку исправили.

Вообще, изменение приговора или отмена решения суда, когда дело рассматривает уже Верховный суд, считается самым серьезным моральным наказанием для судьи. И если человек это понимает, если он таким образом пытается устранить свои ошибки, я считаю, что это уже состоявшийся судья. Потому как судья – это не просто работа, это состояние души.