Серые стены, маленькие окна с массивными решетками – здание, неприметное среди казанских многоэтажек. Горожане проходят мимо, едва ли догадываясь, какая жизнь течет за глухим забором.

Тюрьма это или приют? Если говорить о единственном в республике Центре временной изоляции несовершеннолетних правонарушителей – и то, и другое. Само это учреждение создано было еще в двадцатых годах прошлого столетия, после революции. Менялся его адрес, менялись название и статус, и вот уже двенадцать лет как обосновалось оно на улице Адоратского в Казани. За эти годы здесь побывало более десяти тысяч мальчишек и девчонок в возрасте от 3 до 18 лет.

Попадают сюда не по доброй воле – по решению суда. Кто-то живет здесь всего пару дней, кому-то приходится задерживаться на месяц. Одним достаточно один раз оказаться в этих стенах, чтобы образумиться, но некоторые становятся частыми гостями, и их судьба уже складывается по-другому.

Вот ведь как случается: растет ребенок в благополучной семье, но так называемая романтика и тяга к приключениям приводят его на улицу, и завертит, понесет его по просторам “свободной” жизни. Но такие в Центр попадают редко. Чаще здесь оказываются те, что растут у родителей-алкоголиков, в семьях, где главной проблемой становится поиск средств на очередную бутылку.

У каждого подростка свои судьба, внешность, характер, но на лицах – печать неприкаянности, замкнутости, обозленности. Кражи, хулиганство и даже убийства – вот что имеют в своем жизненном багаже ребята из ЦВИНП. Вместимость Центра – до пятидесяти человек, но в среднем тут живут от пятнадцати до тридцати подростков. Попадают сюда и девчонки, в основном за воровство, хотя их, конечно, не так много бывает.

Двенадцатилетний Фоат здесь уже в третий раз. Ему предстоит учиться в спецшколе закрытого типа, что в поселке Левченко. Другого выхода не видят ни педагоги, ни милиция. Родители опускают руки: ремнем угощать – уже возраст не тот, да и раньше это не приносило успеха. Как жизнь всех вместе свела, Фоат и не помнит, только сколотили они со сверстниками компанию и стали вымогать деньги. Ладно, если бы кушать хотели. Но нет, тратили добытое на игровые автоматы, в компьютерных салонах. И ведь дома у Фоата все вроде бы ладно. Родители работают, с деньгами на карманные расходы не жадничают, даже компьютер дома есть. Но, как говорит сам Фоат, это сильнее его:

– Азарт, что ли. Да и злой я немножко. Мне бы дома такой автомат игральный, может, ничего и не надо больше… Здесь неплохо, только курить хочется, да не разрешают. Скорее бы в спецшколу, там уж, точно, тайком буду. Я же сигаретами в четыре года баловаться начал. Нам из садика через окно от воспиталок смотаться удавалось. Старшие мальчишки записку писали якобы от папы. Ну мы к бабулькам, что курево продают. Бросал потом, а в восемь затягиваться научился.

Сколько всяких соблазнов окружает подростков! Но не каждый черту переступает. А у этих, видимо, в самом детстве стерлись эти границы. Олежка, например, в Центр попал за первое в своей жизни воровство. И опять-таки не голодом гонимый. Жили когда-то большой семьей, но родители пили “горькую”. Оказался он со старшим братом в Верхнеуслонском социальном приюте “Теремок”. Но там ему не сиделось, несколько раз убегал. Дорогу домой с восьми лет знает: сначала на “омике” до Казани, потом на электричке до Арска, а там сорок километров на попутном автобусе. Убегал лишь затем, чтобы мать повидать, та уже и не пьет, но с ребенком маленьким все равно приехать не может.

Три года прожил он как в сказке, пока не случилась эта история. Прошлым летом отправился на пляж гулять. А на берегу машин полно, хозяева в прохладных водах Волги плещутся. Семейная пара из “Жигулей” вышла, а дверцу закрыть они забыли. В салоне Олежка нашел сумочку, в ней – деньги… На то, как хозяева по берегу мечутся, он уже с пристани смотрел. Украденное все до копейки в компьютерном салоне проиграл. И это при том, что в приюте тоже компьютеры есть, но в очереди ждать больно уж не хотелось.

В Центре тишина, хотя класс заполнен до отказа: здесь говорят вполголоса и в туалет ходят строем. Так и стоят, переминаясь с ноги на ногу, ожидая своей очереди. Идут в столовую, отмеряя метры по коридору и делая остановки под строгие окрики воспитателя в погонах. Что поделать, дисциплину тут так поддерживают. Какие бы ни были, но это – дети, и применять к ним любые методы наказаний запрещается. В пустой темной комнате на железной кровати дисциплинарного изолятора коротают время, думая о смысле жизни, только самые отчаянные проказники.

Так почему же сюда пишут письма те, кто обрел свободу? Почему “клетку” предпочитают дому?

Может, прозвучит это странно, но именно здесь, всего за месяц, они вдруг начинают чувствовать себя детьми. Кто-то впервые увидит компьютер, кто-то впервые возьмет в руки краски, кто-то, наконец, просто узнает, что такое сытно поесть.

На воле этим мальчишкам порой так не хватает обыкновенного внимания и заботы! А здесь светятся у ребят глаза, когда готовятся они к концертам. Уже не первый год Центр вывозит своих воспитанников с концертами к детям-сиротам, и все остаются довольны. Сколько песен с ними выучила Рашида Габдулхаевна Юзбашиева!

Она здесь старший педагог. Двадцать три года отдала работе с детьми, девять из них – так называемым трудным. И знает, что не напрасно. В рабочем столе бережно хранит письма от бывших воспитанников. Лена, например, после Центра попала в спецучилище. Оттуда и стали приходить первые весточки, причем не только от самой девочки. Писали и педагоги, радуясь успехам Лены.

Прошли годы, повзрослевшая, похорошевшая, приехала она в Центр и оказалась весьма кстати. Как раз в то время в спецучилище должны были отправить новенькую, девочка сильно переживала, пугаясь неизвестности. Несколько лет назад Лене пришлось пройти этот путь к согласию с собой и обществом, очень уж хотелось избавиться от влияния дурной компании. Вот и поведала она девчушке о жизни в неволе, успокоила, а сама живым примером стала…

Шестнадцатилетний Дамир в изоляции тоже не первый раз и сейчас, можно сказать, даже с радостью ожидает переезда в Раифское спецучилище. Родился мальчик в неблагополучной семье. Родители пили, не просыхая, и бабушка, уставшая бороться с этим, выставила их из дома. Так Дамир с матерью и сестренкой оказались в общежитии КАИ, где мать работала уборщицей. Отец, прав родительских лишенный, от них ушел.

Когда мать тоже лишили родительских прав, парня определили в казанский интернат №3, но странные преобразования внутри интерната сделали Дамира фактически бомжом: здесь оставили только круглых сирот, и Дамиру ничего не оставалось, как отправиться к бабушке.

Встретила она внука без радости. Дело в том, что в свое время мальчишка пристрастился нюхать клей, а привычка требовала средств, и несколько лет назад был случай, когда он украл бабушкины деньги. Тут и припомнилось воровство, да и жить с токсикоманом бабушке вовсе не хотелось. Дамир стал скитаться по городу, жил в колодцах и заброшенных домах, воровал, чтобы купить еду. Когда его привезли в Центр, медсестра долго его приводила в порядок, избавляя от вшей.

Одежды у парня не было. Как-то он попросил у бабушки денег на обувку, а та говорит: иди, мол, к родителям. Мать уж давно без копейки сидит, а отец твердит: отвяжись, я плачу алименты. “Деньги, – сказала старший инспектор по делам несовершеннолетних Ново-Савиновского района Лариса Николаева, – действительно исправно переводятся на сберкнижку, только вот не видел ее никто. Якобы к восемнадцати годам он все получит, но сейчас-то парень раздет и разут. Полгода уже как Дамир клей нюхать перестал. Ждет направления в училище. Мечтает специальность получить и начать работать самостоятельно. Мы за него как за родного переживаем: добились закрепления за ним жилплощади – в училище же вечно жить не будет. А вообще странно, конечно, что суд, лишая родителей прав, опекуна Дамиру не назначил”.

Не хлебом единым живы подростки, решил Фидаиль Хабибуллин – начальник Центра, и к детям стали приглашать интересных людей – спортсменов, артистов. Среди воспитанников есть и такие, что телевизор никогда не видели, какой уж там цирк или кинотеатр. Фидаиль Фаилович убежден, что встречи эти зажгут в ребятах присущее им жизнелюбие, дадут искорку надежды и стремление к правильным целям. Они ведь, хоть и преступили черту закона, были и остаются детьми – несчастными жертвами социальных катаклизмов.

Мне самой довелось читать сочинения после очередной такой встречи – сколько в них было восторга и порой недетской рассудительности! Но одно меня поразило. Это как же должна была жизнь покалечить ребенка, чтоб об артисте писать протокол: когда и во сколько пришел, во что был одет и о чем говорил. “Ушел он от нас в десять вечера…”

Так вот и живут детки в “клетке”: размышляя о добре и зле, наблюдая жизнь сквозь решетки на окнах.

Виктория ОСИНИНА.