Отправной точкой для нашей встречи с начальником первого отдела Вахитовского РУВД города Казани Михаилом Федотовым стала новая поправка к Уголовно-процессуальному кодексу Российской Федерации, по которой сроки задержания подозреваемых в преступлении граждан ограничиваются двумя сутками. Прикиньте, это всего-то сорок восемь часов. Конечно, закон (каким бы он ни был!) надо уважать, но настроение оперативным сотрудникам милиции он сильно подпортил. По их мнению, эта поправка сродни удару ниже пояса: нашей милиции нечего и мечтать за столь короткое время успеть предъявить подозреваемому обвинение.

Впрочем, как выяснилось в разговоре, это не единственная причина для головной боли милиционеров, деятельность которых регламентируется новым УПК.

– Михаил Дмитриевич! Кажется, вы тоже не в восторге от новой поправки?

– А как она может нравиться, если даже из сорока восьми часов задержания восемь отпущено на судебные процедуры? Возможно, я человек старого закала, ретроград, но меня возмутило в новом УПК то, что целая глава в нем посвящена тем, кого вообще нельзя привлекать. Теперь в перечень неприкасаемых входят не только депутаты. Как милиционеру, мне не нравится и 24-я статья главы 4, регламентирующая “прекращение уголовного дела в связи с примирением сторон”. Судья, прокурор, а также следователь или дознаватель, с согласия прокурора, вправе на основании заявления потерпевшего или его законного представителя закрыть дело. Речь идет о прекращении уголовного преследования граждан, совершивших преступления небольшой и средней тяжести, если они помирились с потерпевшими и возместили причиненный им ущерб. Но, представьте себе, статьи, рассматривающие преступления небольшой и средней тяжести, составляют едва ли не половину уголовного кодекса! Скажем, я расквасил вам нос в общественном месте, или сорвал шапку, или избил, и за это мне по закону ничего не будет, если я уговорю вас забрать свое заявление из милиции.

– То есть возместил ущерб – и, как говорится, гуляй, Вася?

– Даже если не возместил, можешь гулять спокойно. Мало ли как хулиган или разбойник сможет заставить свою жертву написать отказное заявление. Иному трусливому человеку ведь достаточно пальцем пригрозить, мол, смотри, еще хуже будет. А милиция в этой ситуации выглядит просто как марионетка, а не страж порядка и законности. Да, нас сделали марионетками. Написал гражданин заявление или забрал его обратно – это сугубо его личное дело, получается. А я, как государственное лицо, хоть и нашел преступника, привлек его к уголовной ответственности, но должен отпустить его на все четыре стороны да еще извиниться. Где же тут справедливость? Преступник на свободе, дело летит в корзину.

Я начал изучать эту книжку (УПК. – прим. ред.), дошел до 35-й статьи и понял: воспринять, согласиться с этими “новациями” не смогу. Статей там четыреста семьдесят три. В старом кодексе, по которому я работал четверть века, было на сотню статей меньше, но они помогали ловить преступников, а не гладить их по головке. За это время вносились, конечно, изменения, но принцип оставался тот же – зло наказывалось.

– Выходит, насмарку может пойти половина вашей работы?

– Да. Поскольку принцип: если у меня есть деньги, то я могу откупиться, разрешен законодательно. Сотрудников поставили в такие условия, что работать хорошо нет смысла, поскольку любое дело может развалиться по причинам, от них совершенно не зависящим. Криминогенной обстановкой, получается, правит капитал, так?

– Но даже в такой ситуации, вероятно, можно стараться, работать. Ведь недаром говорят: сколько веревочке ни виться, а конец будет. Ну раз откупится человек, два, а на третий раз попадется на тяжком преступлении…

– Это неправильная философия. И вот почему. По сути, милиция сейчас поставлена на колени, да еще с протянутой рукой: подайте Христа ради! Такая власть долго не продержится. У наших водителей-милиционеров средняя зарплата составляет 1600 рублей. Чуть больше она у патрульно-постовой службы, следователей, участковых инспекторов, оперуполномоченных уголовного розыска. Да сейчас любая уборщица, повозив час-полтора тряпкой по полу в каком-нибудь офисе, не меньше 2000 рублей получает. Это обидно, понимаете? Почему народ и валит валом из органов.

Сейчас у нас не хватает шести участковых, четырех водителей-милиционеров. Замечу, в других отделениях положение намного хуже. У нас здесь некая “семейственность”, что ли, сложившаяся еще при прежнем руководстве – полковнике милиции Павле Геннадьевиче Гетманском. Он умер год назад, 6 марта…

– Кажется, это его портрет на столе?

– Да. Он был моим другом и товарищем много лет. Я начал работать с Павлом его напарником в 1981 году. И все это время был как бы на шаг позади него – он рос по служебной лестнице, а я заступал на его место. Мы с ним делили все – радость и несчастье. При этом ни разу не ругались – ни по жизни, ни по службе, чему многие удивлялись даже. Я если начну психовать – он давал задний ход, и наоборот. После работы играли в нарды. Вот за этим столом обсуждали планы на завтра… Мы ведь и семьями дружили. Сейчас его сын Саша собирается поступать в академию. У него два сына – еще Алешка есть, учится в школе. А у меня две дочери.

– Тоже в милицию хотят?

– Нет, я запретил. Cказал, меня одного хватит.

– А нет ощущения, что не тем занимались всю жизнь?

– Нет. Считаю, что правильно в милицию пришел, и всегда получал удовлетворение от своей работы (когда раскрыл тяжкое преступление, допустим, или вернул украденную вещь). Нравится сам процесс, кульминация, развязка расследования. Вот сидишь здесь день-ночь, вот вроде пошло-пошло-пошло дело… Нет, сорвалось! Опять день-ночь… И когда – к утру уже, а все к тому времени измотанные, издерганные – все получается… Такой кайф, не передать.

– Были ли предложения о взятке? Как вы вообще регулируете эти вопросы?

– Я серьезных случаев даже и вспомнить не могу. Может, повода не даю, оттого и не предлагают.

– А было, чтобы сотрудник, уйдя из милиции, заработав деньги и осуществив свою голубую мечту, возвратился обратно?

– Никогда. Многие уходят, зарабатывают деньги, даже знаю тех, кто осуществил свою мечту, но никто из них обратно не возвратился.

– Как вы отдыхаете?

– Я – охотник. Очень люблю это занятие.

– Стреляли ли вы на поражение в человека?

– Бог миловал (стучит по дереву). Как бы ты ни был прав, обнажая пистолет, смерть человека – это трагедия и для родственников убитого, и для самого милиционера. Это ломает людей, я знаю такие случаи. Сам тоже был под прицелом, но опять же Бог уберег, не без помощи Паши Гетманского, конечно.

– Вы всерьез верите в то, что Бог “ведет”, “охраняет”?

– Верующим человеком себя никогда не считал, но в последнее время стал похаживать в церковь – свечку поставить. В душе что-то такое есть…

– Простите, но вы, кажется, не русский, судя по акценту?

– Я крещеный татарин. До восемнадцати лет жил в деревне, в Пестречинском районе, русскому языку научился в армии.

– А было время, когда в милицию стремились?

– Во всяком случае, я в нее пришел, потому что именно стремился. Была какая-то романтика тогда, идейные убеждения были. Работали ведь не за деньги. Но, кстати, за тогдашние “оперские” 120 рублей я мог семью накормить и еще что-то купить. Рубашку, пиджак. Ныне я, подполковник милиции, отдавший органам четверть века, получаю зарплату 3300 рублей. Это с учетом всех льгот.

– Что будет, если все профессионалы уйдут из милиции?

– Через год-два это всем нам аукнется. Помните, “оборонку” как распустили, а теперь рабочий класс нужно заново набирать и учить работать. Но, как это у нас принято, осознают ошибку и начнут исправлять ее только лет через десять…