Долго и по-разному, очевидно, будут вспоминать недавнее февральское воскресенье участники развернувшихся в тот день безобразных событий на льду пруда у бугульминской деревни Старое Сумароково. Одни, должно быть, равнодушно или с ухмылкой. Другие – со стыдом и гордостью, как эти трое, которых я попросил рассказать и о случившемся, и, по возможности, о себе.

Алексей

Прошлым летом я подорвался на мине в Чечне, где служил по контракту. Тяжело раненный, контуженный, я валялся на госпитальной койке в полной растерянности и тоске: выяснилось, что в довершение ко всему я ослеп. Но стреляться и вешаться – это не по мне. Вернулся к родителям во Владимир. А поскольку не терплю жалости к себе, то и отгородился от всего мира. Месяцами не выходил из дому, безвылазно сидел в своей комнате, даже родителям не каждый день дверь открывал. Встречался только с приятелями, которые мне водку приносили. Выпивал все чаще и больше, чтобы как-то преодолеть депрессию. И, наверное, спился бы в конце концов, если бы не приехала ко мне моя девушка Таня.

Познакомились мы случайно в Москве, где она гостила у подружки. Поехала по магазинам да и заблудилась малость. Вот и подошла ко мне (какое счастье, что я ей тогда подвернулся!) с вопросом, как добраться до Третьей Владимирской. Вижу – девушка красивая, в моем вкусе, и времени у меня полно. Поэтому сразу же предложил ее проводить – Москву я хорошо знаю, с детства туда к родственникам езжу.

Однако до нужной улицы Таню сознательно не довез, вышли на остановку раньше, у кинотеатра “Байкал”. Втайне надеялся, что она согласится фильм какой-нибудь со мной посмотреть, очень уж не хотелось мне с ней расставаться. Таня в кино пошла, потом мы долго гуляли и на следующий день встретились, а потом еще и еще. Было это в позапрошлом августе, Таня была в отпуске, а я – после срочной службы. Потом мы еще к бабушке моей уехали под Владимир, где провели чудеснейшие две недели, купаясь и загорая. В общем, к концу ее отпуска решили мы пожениться.

Таня уехала в свою Бугульму, куда я должен был через недельку подъехать, с родителями ее познакомиться. И тут у меня, довольно авантюрного по натуре, родился шальной план. Вместо поездки к невесте я подписал контракт и поехал спецэшелоном в Чечню – деньжат заработать на свадьбу и на первое обустройство совместной жизни. Ее и мои родители люди небогатые, вот и не хотелось им на шею садиться, а приличной работы во Владимире я не нашел…

С Танюшкой мы, разумеется, переписывались часто. Пока я в госпиталь не залетел. А там, как только вынырнул с того света и понял, что со мной случилось, твердо решил, что Тане жизнь ломать не буду. Не хотел, ослепший, быть ей обузой. И перестал отвечать на ее письма. И ребятам запретил читать мне ее встревоженные послания, рвал конверты, не распечатывая.

Письма от невесты продолжали приходить. И, чтобы не растягивать боль разрыва с ней, я попросил своего друга по роте написать Тане, что времени отвечать на ее письма у меня нет, поскольку я свой досуг провожу со штабной связисткой, влюблен в нее по уши. Там еще много было обидного для Тани… И стыдно мне было, и горько диктовать этот текст, но тогда мне казалось, что иного выхода нет.

Спустя десять дней приехал за мной брат и увез во Владимир. Сюда и подоспела так вовремя Таня, не дав мне погибнуть. Обмануть ее мы с дружком не смогли, хоть поначалу она над тем письмом поганым поплакала горько. Однако каким-то глубинным женским чутьем поняла, что тут не все чисто. Сделала запрос в военный округ, написала моей матери и узнала, что со мной произошло. Удар, конечно, был сильнейший: ведь ни о своем ранении, ни о слепоте я ей ничего не писал. Но после нескольких бессонных ночей она, опухшая от слез, заявила своей матери, что все равно выйдет за меня замуж…

Короче, в конце прошлого года мы сыграли свадьбу. Живем пока во Владимире, но собираемся перебраться в Бугульму, недавно вот приехали погостить к родителям жены. И тут я наконец решился порыбачить.

Почему я с особым нажимом произнес последнюю фразу? Попробую объяснить. И в госпитале, и потом дома, когда водка уже не лезла, я, чтобы поменьше о Танюше думать, совершал мысленные походы на рыбалку, которой увлекся с детства. Закрыв глаза, представлял, как я, будто и не ослепший, одеваюсь, не включая света, чтобы не разбудить родню, прихватываю приготовленный с вечера рюкзак, снасти, тихо закрываю дверь, выхожу на улицу. Иду по ней мимо магазина, аптеки, школы, заворачиваю на ведущую из города автомагистраль… И настолько втягивался в игру, что словно действительно видел и гравий по краям асфальтового полотна, и покрытые пылью лопухи, и темнеющие вдали перелески… На следующую ночь я так же, до деталей, представлял, как приехал с друзьями на одно из озер…

А когда такие многочасовые походы заканчивались, я грыз подушку от горькой мысли, что в реальной жизни мне их никогда не повторить. Но однажды, когда ко мне уже Танюша приехала, подумал неожиданно: а почему бы нет? Разволновался необыкновенно, курил сигарету за сигаретой, снова и снова “прокручивая” в голове пришедшую мысль. При этом внутри меня что-то словно бы таяло, снимая длительное напряжение.

Повеселел я заметно, оживать начал. А потом задал себе следующий вопрос: а так ли все безнадежно у меня и в другом? Ну, к примеру, с работой, что я считал самой серьезной своей проблемой. Впервые за долгое время спокойно, собранно, без надрыва прикидывал, чем бы мог заняться. Так сложилось, что до армии я никакой профессии не обучался. Правда, числился станочником на одном из заводов, но к станку и близко не подходил, а играл в футбольной команде. Да, заняться электроникой, как собирался по истечении контракта, мне уже не придется. Но Танюшка моя отчаянная рожать собралась, значит, у меня настоящая семья будет, за которую я ответствен и которую кормить должен. Короче, на ощупь набрал запомнившийся номер одного салона, где знакомые мужики, потерявшие зрение в Афгане, других “горячих точках”, лечебным массажем на хлеб зарабатывали, и напросился к ним в ученики. А на учебу должен был ехать, как только из Бугульмы вернусь.

Распланировал я это, бодрился, а на душе тревожно: сумею ли справиться со всем задуманным? И, чтоб тревогу эту прогнать, надо было скорее сделать первый из намеченных шагов – то есть, как прежде, порыбачить. Поэтому предстоящая рыбалка для нас с Таней наполнялась особым значением, поскольку должна была стать для меня как бы мосточком от тяжкой тоски, апатии, бездеятельности к нормальной активной жизни, понимаете?

Все необходимое для зимней ловли у тестя нашлось. Он, конечно, тоже со мной засобирался, но я твердо сказал, что поеду один, совсем один. Но Танюшка так умоляла взять ее с собой, что я сдался.

День поначалу складывался хорошо. И снег накануне перестал идти, и автобуса долго ждать не пришлось, и в салоне было тепло. Настроение портила группа парней на задних сиденьях – судя по голосам, достаточно взрослых – которые, все громче разговаривая между собой, стали материться. Я сам далеко не ангел, могу крепко выразиться. Во время боев в Чечне у нас другого языка и не было. Но вот терпеть матерщину в общественных местах, особенно где есть женщины и дети, – выше моих сил. Я по-хорошему попросил сквернословов выбирать выражения. Реакция была ожидаема: парни, зло подначивая друг друга, загалдели в мой адрес. И так грязно меня обозвали, что я, заведясь, ответил им яростно и грубо. Слово за слово – конфликт разгорался, и я понял, что эти отморозки ко мне по проходу двинулись. Я вскочил в бешенстве, думая, что все равно двух-трех уложу, – еще в госпитале научился бить обидчиков на голос.

Но тут несколько мужиков наконец проявились, пригрозили хулиганам, что выкинут из автобуса, за ними бабы заорали, ну те и отступили, вернулись на места, однако до конца дороги все что-то бубнили. А выйдя вместе с нами и другими рыбаками, повернули в сторону Старого Сумарокова и на “прощание” прокричали, что я, слепошарый, напрасно с ними связался. И без того уже взволнованная Таня стала уговаривать меня тут же вернуться в город. Но я лишь засмеялся в ответ, обнял ее и попросил вести за остальными рыбаками на пруд.

Дальше я пробурил лунку, очистил ее от ледяного крошева, размотал снасти, насадил на маленькую блесну мотыля. При этом руки мгновенно вспоминали, что и как делать, а душа пела! И вот наступил самый волнующий момент, который еще недавно казался мне невероятным: я – подумать только! – начал ловить рыбу. И не во сне, не в воображении, а наяву. И вот уже Таня, горячо и категорично заявляет, что теперь хочет поймать рыбку она.

Я немедля откликнулся на ее просьбу. Жена хоть и попискивала брезгливо, цепляя на крючок червячка, но сделала все самостоятельно. И окуня вытащила довольно быстро. То-то восторга было! Начали мы дергать из лунок рыбу одну за другой. Но примерно часа через два клев совсем ослаб, и не только у нас. Приехавшие с нами рыбаки, судя по голосам, отправились в сторону большака – на автобус. А мы с Таней решили задержаться, больно уж денек был хорош: теплый, солнечный. Кроме нас, по словам жены, остались на льду несколько стариков, подошедших сюда позднее.

Решили мы перекусить, а потом еще раз рыбацкого счастья попытать. Но только Таня бутерброды достала, кофе по кружкам разлила, как появились автобусные хулиганы. И начали меня бить. Больше обидно, чем больно, кроме первого удара в лицо, которым меня с ног сбили. А потом просто не давали подняться. Плачущую навзрыд и рвущуюся помочь мне Танюшку с гоготом отшвыривали, и она, как я слышал, тоже падала. И это было самое страшное: ведь Таня уже ждала ребенка. Но не мог я, слепой, ее защитить, не видел, с какой стороны следующий удар на меня обрушится. И в такое я бешенство пришел, что смог все-таки достать ногой одного из нападавших. Удачно, думаю, потому что в тот же миг на мою спину обрушился удар ледорубом. Стиснул зубы, чтобы боль превозмочь, и слышу, вроде кто-то еще бежит к нам. Отморозки, видимо, тоже на них отвлеклись, что позволило мне вскочить на ноги и сгрести ближнего к себе вражину, местоположение которого определил по дыханию. Держу эту тварь за горло и из последних сил сдерживаюсь, чтобы шею ему не сломать…

Татьяна

Я, конечно, догадывалась, какое значение придавал Алеша той рыбалке. Видела, с каким волнением собирался, как, словно мальчишка, радовался первой рыбе, пойманной им. И была счастлива оттого, что это февральское воскресенье станет для Алеши как бы вторым днем рождения.

Все, в общем-то, шло просто чудесно. Пока не нагрянули те мерзавцы. Муж, я знаю, вам все уже рассказал, а мне вспоминать до дрожи не хочется. Скажу только, что плакала я тогда не из страха и уж не из жалости к себе или боли. Я ведь понимала, какую муку испытывает Алеша, будучи не в состоянии постоять ни за меня, ни за себя. Он – прошедший Чечню, отмеченный боевыми наградами, сильный, “накачанный”. Как-то в Москве трех здоровенных амбалов “по стенке размазал”, как говорится, за то, что они в мой адрес какую-то гнусность отпустили. А тут катают его, слепого, ногами по льду. Такое унижение для Алеши…

Метрах в пятидесяти от нас четверо стариков рыбачили. А когда те мордовороты окружили Лешу, они стали торопливо собирать свои удочки. Я, близкая к истерике крикнула им: “Не мужики вы, бабы трусливые, дезертиры!”. А вот сейчас мне очень неловко пред этими седовласыми ветеранами, поскольку именно они нас с Алешей и выручили.

Трофимыч

Чего греха таить, это я увел своих друзей с пруда. Когда там появились пятеро сильно выпивших парней, я понял, что “запахло жареным”. За это, согласен, осуждение заслужил, но попрошу с ним не спешить, а попробовать меня понять. Ведь со мной на рыбалке были самые дорогие для меня после дочери и внучат люди – мои однополчане. С ними я прошел всю Великую Отечественную от Сталинграда до Германии. В таком “составе” мы собираемся ежегодно на пруду или 9 мая, или 23 февраля – и праздник отмечаем, и рыбку половить любим. В прошлом году весной по разным причинам съехаться не смогли, а в нынешнем один из нас в середине февраля на операцию должен был лечь. Вот и решили собраться пораньше, в начале месяца.

На ящиках у лунок мы с удовольствием посидели около полутора часов. Приняли, разумеется, по пятьдесят граммов и за наше здоровье, и на помин души однополчан, павших на войне и умерших потом в разные годы. Ряды наши редеют с каждым годом, вот почему я с каждым днем все больше дорожу теми, кто был в то воскресенье рядом со мной…

А тут черт принес на пруд этих вахлаков, явно с криминальными наклонностями. Понятно, какие мысли сразу пришли мне в голову. Ведь вокруг только и разговоров про разгул преступности, про то, как обкурившаяся или обколовшаяся шпана убивает, калечит ни в чем не повинных людей, не считаясь ни с полом, ни с возрастом. Конечно, я в первую очередь подумал, что друзей своих надо отсюда уводить. Видел, что ватага эта стала цепляться к какому-то парню с девушкой, и побоялся, что мои старички станут за них заступаться. А не с их здоровьем в “разборках” участвовать, ведь самому молодому из нас уже семьдесят шесть.

Вот и увел своих друзей от греха подальше. Они уже успели прикрикнуть на ту кодлу. Не дожидаясь ответной реакции, я сказал, что мне стало плохо с сердцем и надо поскорее в город возвращаться. Вскоре мы уже стояли на обочине автотрассы. А с пруда доносились все более громкие крики и женский плач… Поэтому я не мог больше врать, когда Сергеич, самый близкий мой друг, спросил напрямую, не придумал ли я байку про сердце? Пришлось сознаться, оправдываясь, что хотел беду от них отвести.

– Давайте уж и мы сознаемся, что слишком охотно поторопились ему поверить, – угрюмо произнес Михалыч, главный в нашей компании, – не больно хотелось в эту заваруху ввязываться. Ладно, проявили слабость, с кем не бывает. А теперь нам надо вернуться, иначе уважать себя дальше не сможем. Такого врага в сорок пятом одолели, бывало и в рукопашной с ним сходились, так неужели перед этим хулиганьем отступим?

Побросав рыбацкие ящики, мы побежали, как могли, на выручку молодой паре. Напавшие на них мерзавцы встретили нас смешками, снисходительными тычками, от которых мы попадали – много ли нам надо? Но мы встали и вновь ринулись “в бой”. И опять они нас посшибали ударами наотмашь. И опять мы поднялись, хоть и носы, и губы нам уже поразбивали. Но кровь утрем и – вперед! И так – раз за разом. К тому же мужественно оборонявшийся слепой парень знатным бойцом оказался, то одного противника каким-то чутьем настигнет и с ног собьет, то другого.

И не выдержали негодяи. С рож их глумливых ухмылки сползли, попятились сперва, попятились, а потом чуть не рысцой потрусили в сторону дороги…

Когда же сражение закончилось, парень, которого били, разулыбался вдруг, кровь с лица стер и сказал обнимавшей его спутнице: “А мосточек-то свой я все-таки перешел! Даже в более сложных, чем намечалось, условиях!” Та кивнула в ответ, одновременно смеясь и плача. Что они при этом имели в виду, не знаю…