Сложила депутатские полномочия Ирина Ларочкина. На прошлом заседании пленарной сессии Госсовета РТ она была избрана членом Совета Федерации Федерального Собрания РФ.

Не знаю, как сама Ирина Андреевна Ларочкина расценивает избрание ее российским сенатором, но со стороны этот стремительный взлет вызывает в первую очередь изумление. Ведь еще каких-то два года назад имя бугульминской ученой Ларочкиной широкой общественности было неизвестно. В Казани оно стало появляться в прессе в связи с избранием ее народным депутатом Республики Татарстан. На первой же пленарной сессии (в январе 2000 года) коллеги выдвинули Ирину Андреевну на пост заместителя Председателя Госсовета РТ. Она весьма активно включилась в законотворческий процесс, возглавляя ряд согласительных комиссий по доработке проектов, не раз представляла наш парламент на международных научно-практических конференциях. Словом, скучать в роли парламентария ей никак не приходилось.

Как сложится работа в Москве, и сложится ли она удачно? Сие, как говорится, одному Богу известно. А если учесть, что этому органу российский обыватель сегодня не отводит особой роли, то, на взгляд сторонних наблюдателей, наш парламент как бы принял условия игры, обозначив своего человека в Федеральном Собрании.

Но вернемся к Ларочкиной. Какой она человек, чем живет, что любит и что не приемлет в других? Что мы вообще знаем о ней? Оказалось, почти ничего…

– Ирина Андреевна, маленькую девочку Иру в детстве холили и лелеяли?

– Конечно. Мама чаще всего звала Иришкой, Иринкой. Она умерла – восемь лет уже прошло. Папа, слава Богу, жив-здоров. Семья была небольшой, мы росли с братом. Я корнями из нефтяных краев и всю жизнь жила и работала там. Знаменитому ТатНИПИнефти отдано почти тридцать лет…

– Сегодня вы – профессор Казанского государственного университета, доктор геолого-минералогических наук, член-корреспондент Российской академии естественных наук. Выходит, что все в вашей жизни происходило логично именно благодаря тому, что вы пошли в нефть. Так?

– Наверное, я по жизни отличница (смеется). Когда-то закончила школу с медалью и университет с красным дипломом. Помню, когда я поступила в шестьдесят седьмом на геологический факультет, в республике проходил какой-то советско-японский форум. И вот после сдачи экзаменов всех абитуриентов-отличников Казани собрали на стадионе, и мы под марш Салиха Сайдашева недели три, наверное, репетировали физические упражнения. Вот таким было мое первое знакомство с Казанью и вступление во взрослую жизнь. А выбор впоследствии именно нефтяной специальности сказался, вероятно, потому, что родной мой город жил нефтью. Хотя, честно говоря, я и не думала о ней, поскольку в школе очень любила математику и вообще увлекалась наукой. В те годы, помните, были в моде физики-лирики. А когда распределялась, мне предоставили выбор от Сахалина до Прибалтики (в Калининградской области тогда только-только начинались поиски нефти и газа). Там требовались практики, а я выбрала науку – поехала в Бугульму.

Многие мои бывшие сокурсники, посвятившие себя практике, сделали прекрасную карьеру – стали начальниками, главными геологами в различных нефтегазодобывающих управлениях Западной Сибири, Башкортостана. Даже заместитель федерального министра был в наших рядах.

– Насколько я знаю, на этом блистательном фоне вам тоже есть чем гордиться – быть членом ученых советов (причем именно докторских советов!) сразу двух научно-исследовательских институтов (ТатНИПИнефти и БашНИПИнефти) не всем удается, вероятно. Это от того, что у вас мужской склад ума?

– Гм-м… Когда я защищала докторскую, мне сказали: ваша работа какая-то… мужская. Речь идет о стратиграфии, литологии. Диссертация действительно начинается по-мужски – с этих дисциплин – и заканчивается методикой, хотя обычно работы завершаются рассуждениями о перспективах нефтеносности. Моя же работа направлена на совершенствование методики поисков, разведки месторождений. Я человек вообще дотошный. Если уж начинаю чем-то заниматься, пытаюсь предмет рассмотрения раскрутить изначально, от корней. Чтобы найти наиболее совершенную форму, которая давала бы ответы. Наука – дело специфичное, она, если хотите, любит честолюбивых.

– А как на предмет вдохновения?

– Вот ходила на премьеру “Сказание о Юусуфе” и разговорилась с Ренатом Харисом. Он говорит: я не признаю вдохновения! “А что же вы признаете?” – спросила я. Он сказал: труд и только труд. Хотя меня в нем это удивило. Потому что по натуре он как раз тот самый художник, в котором вдохновение должно играть доминирующую роль. Но в науке, действительно, труд – это главное.

– А озарение?

– Бывает и озарение, конечно. Есть вещи, которые приходят как наитие, как какое-то шестое чувство. Случается, бьешься над чем-то, бьешься, а на ум ничего не приходит. Например, у нас не было методики поисков залежей нефти в отложениях девона. Там очень мелкие ловушки, и хотя мы каждый год выявляем месторождения в республике, они все небольшие. И вообще, все, что связано с девоном, идет тяжело, потому что нет пока современных технологических методов, которые бы с высокой эффективностью позволили искать и выявлять нефть. Хотя геофизика сейчас работает, но она не выявляет месторождений, она мало эффективна на девоне.

– А овчинка стоит выделки?

– Разумеется! И вот когда я, работая над этой методикой, совсем было отчаялась (ну нет ничего! Не видно, хоть умри), в какой-то момент пришло озарение: так есть же закономерности геологические! Они позволяют не только сейсморазведкой, но и вкупе с комплексом всех геологических, геофизических методов подойти к решению этой проблемы. Пусть не столь уж эффективно, как хотелось бы, но, по крайней мере, подойти ближе, чем оно есть сегодня.

– Ваша железная логика помогает вам и в общественной, политической деятельности?

– Да, логика помогает мне и в новой моей работе. Пока эта работа во многом незнакома, приходится постоянно читать. Иногда я трачу время на то, чтобы подойти к первоосновам появления в принципе того или иного закона.

– Кстати, вас не спрашивают, зачем это надо вам, доктору наук, профессору?

– Спрашивают, но я знаю: чтобы продвинуться дальше, нужно знать глубже. И потом… сюда, в парламент, я пришла не по своему желанию, меня сильно попросили. Я очень люблю геологию, и для меня уход из науки был, можно сказать, своего рода катастрофой. Особенно в начале, когда я этим начала заниматься. Но попросили институт и город, в конце концов.

– Попросили лоббировать их интересы, это понятно. Но вы не жалеете, что наука-то стоит?..

– Да, я разрываюсь… Но, вероятно, естественный ход событий меня привел в парламент. Сколько могла, я сопротивлялась. А преподавать в университете теоретические основы я стала по просьбе Президента, там не хватает докторов наук. Но, знаете, в связи с парламентской работой я бы сама хотела поступить учиться – в финансово-экономический институт. Чувствую, не хватает знаний, хотя закончила в институте имени Плеханова в 1987 году трехмесячные курсы менеджеров.

– Мужчины в вашей жизни играют роль?

– Я как-то не выделяю, мужчины это или женщины. Главное, какой человек специалист и насколько ответственно относится он к делу. Впрочем, знаете, я пытаюсь не судить и не осуждать людей. А в личном плане… Мне бы не хотелось особо обнажаться. Я не замужем, детей нет.

– Вы феминистка?

– Не-ет, что вы! У меня всегда было много поклонников. Всю жизнь в геологии была среди мужчин. Глупых мужчин так же много вокруг, как и глупых женщин. Но с мужчинами легче работать. Женщины, как правило, работают более кропотливо, но чаще всего не видят масштабности и стратегического направления, не заглядывают за горизонт. А мужчины в этом плане – у них цельность в работе есть. Они не мелочатся, мыслят стратегически, поэтому и тактические ходы у них всегда объяснимы. Но, с другой стороны, таких мужчин мало. Ой, они все-таки тоже очень слабые, к сожалению. Поэтому я не выделяю кого-то.

Одно из важных качеств человека – это умение думать. От этого исходят все поступки нашей жизни, зависит наше здоровье. Мысль материальна. Если она плохая, значит, она сказывается на нашем здоровье. Если она хорошая – значит, мы здоровы.

– Ирина Андреевна, а когда плакали в последний раз, помните?

– Не помню, но я сентиментальная. Одно время, когда было тяжело, с удовольствием смотрела вот эти дурные бразильские сериалы. Хотя я тут же забываю их. А в позапрошлом году, когда была на геологическом конгрессе в Бразилии, гляжу, вот этот пляж мне знакомый…

– Вы увлекающийся человек?

– Скорее да, чем нет. Я три года была вегетарианкой. Обливалась зимой холодной водой. Вообще, люблю природу, знаю грибы, меня от них не оторвать. Дачи и огорода нет, но полоть я могу. Ученые нашего института всегда помогали колхозам и совхозам. Кулинарией увлекаюсь, даже рецепты сама придумывала, особенно тортов. А потом наступило другое время, когда все это появилось на прилавках. И вообще, я много чем увлекалась – делала икебану, играла в спектаклях. В Бугульме нас, молодых специалистов, собралось много, несколько потоков приехало сразу. И тогда-то при профкоме я была председателем культмассового сектора. Мы устраивали вечера художественного чтения – декламировали японскую поэзию шестнадцатого века. А какую прозу читали – просто волшебную! Тогда ничего подобного ведь не было, и мы, собственно говоря, занимались самовоспитанием. Помню, в Третьяковскую галерею специально поехала, чтобы воочию посмотреть картины Серова, потому что устроили его вечер. Тому же искусству икебаны я научилась там, в Бугульме, по публикациям в журналах. Когда готовились к выставке, я поехала в Москву и привезла полную сумку цветов. За три дня у нас, кажется, перебывал весь город.

– Вспоминаете Бугульму часто?

– Да. Я ведь ушла, будучи начальником отдела, а это – семьдесят пять человек. Хотя какое-то успокоение на меня уже нашло, почему я и говорю, что все, что со мной происходит, идет свыше. Ведь пребывание в Бугульме долгое время казалось мне временным. Это состояние ушло только лет через пятнадцать. И вот такая смена… я уже не ожидала. А с другой стороны, я ведь тоже ощущаю, что от нефти кто-то должен быть в верхах. Вот и настало время, чтобы испробовать свои силы в новой роли.

– Значит, ощущение, что вы все еще маленькая девочка, безвозвратно ушло?

– Да. Даже когда плохо, меня не понимают, я обычно ухожу в работу и не устраиваю разборок, кто прав, а кто виноват. Я ищу собственную вину и, как правило, нахожу решение. Недавно я увидела во сне, что вновь защищаю докторскую. Странно. Мне ученый совет, такой важный, говорит, ну, давай рассказывай свою диссертацию. А я отвечаю, так я уже рассказывала много лет тому назад. Нет, давай все снова рассказывай! Конечно, я не готова, говорю, но если вы так настаиваете и это так нужно кому-то, дайте мне минут десять на подготовку.

Это стресс, это моя новая работа. Сон по Сеченову – это небывалое стечение бывалых обстоятельств. А маленькая девочка во мне давно умерла…