ОТ РЕДАКЦИИ

Наш земляк, ныне проживающий в Подмосковье, писатель Айдар Сахибзадинов является автором нескольких книг прозы. В 2012 году его вклад в российскую словесность отмечен литературной премией имени Гавриила Державина.

Айдар Сахибзадинов

Рассказ

Было слякотно, грязно, и уже совсем стемнело, когда Дрона подхватили под руки. И сразу стало легче шагать. Благодарно склабясь, он повернулся к провожатому – в прыгающей мгле увидел рога, хорошие, высокие рога, загнутые назад. Вдруг поскользнулся – хотел было схватиться за них, как за сук, но сбил чужую фуражку в грязь. И получил в бок копытом.

– Уф-ф! Я ж только за рог хотел… За че?

Его еще раз лягнули.

Привели в преисподнюю, бросили на пол. Он так и лежал, как бросили, сопел, не разлипая тяжелых век.

Дальше он не помнил.

Под утро разодрал глаза – и будто прочь отлетела навязанная галактика. В мороке пробила сознание яркая вольфрамовая нить. Зеленые стены, топчаны, полуголые мужики. Валяются, как после Куликовской битвы, – стонущие и хрипящие…

Покачиваясь, сглатывая сухоту в горле, побрел к железной двери, ударился об нее, начал стучать.

Послышались шаги, скрип поворачиваемого ключа, дверь отворилась.

Прикрывши веки, выдвинул вперед шею, как верблюд:

– Я где?

– В вытрезвителе.

– Дайте попить!

– Иди.

Насосавшись из крана теплой воды с привкусом бронзы, опять опьянел.

– А за что меня?

– За то. В тюрьму пойдешь.

Дрон добрел до топчана, упал на него. Когда проснулся, мужики уже не спали, галдели, разбирали, кто, где и за что загремел.

Дрон сел, морщась и дер­жась рукой за бок.

Все же допекла, дура, своей загранкой…

Оксана с детства мечтала жить за границей. В выпускном классе дала объявление: «Красивая девушка, 17 лет, ноги и волосы длинные, 90-60-90, выйдет замуж за иностранца».

Позвонил англичанин по имени Джонни, представитель зарубежной фирмы. Говорил на ломаном русском, что родился в Ливерпуле на улице, где жил сам Джордж Харрисон, что у них лучшая в мире футбольная команда, а у него двухэтажный дом, и он давно мечтает жениться на русской девушке. Это случилось так неожиданно, что Оксана растерялась, ей казалось, что с ней говорит сама Англия. Когда немного пришла в себя и пыталась вставить в разговор что-то  на инглиш, Джонни искренне смеялся и повторял ее фразы по-другому, добавляя к ним неизвестные ей слова. Договорились, что она перезвонит ему через два дня.

Боже, что творилось в душе выпускницы школы! Она не могла сидеть дома, бродила в скверах, прощалась с родными местами, зашла в школьный двор и благословила каждый кустик, тропинку. Представляла, как приедет сюда знатной дамой-англичанкой и будет угощать детей дорогими конфетами…

Прошли два трогательных дня. Оксана набрала номер позже оговоренного срока: ждала, пока уйдет мать, которая во время разговора могла бы громко матюгнуться, а то и произнести тираду в поисках запропастившегося башмака. Джонни поднял трубку, и не успела девушка поздороваться, как тот затараторил: «Милая Катья! Как я тебя ждать, жду! Надо приезжать в гостиницу! Сейчас! Я тебя очень хочу!»

Когда Оксана вешала трубку, слезы, будто кровь из вены, обильно текли на телефон и саму трубку… Такого она не ожидала. Ведь англичане такие джентльмены! Носители языка! Английский она просто обожала… Джонни! Она его никогда не видела, но если бы ее увидел он… Он бросил бы эту «Катью»! Единственное, чего она боялась в эти два дня, – то лишь того, что он увидит, какая маленькая у нее грудь. И теперь в глубине души ощутила нечто, похожее на успокоение, – он уже никогда ее не разденет.

Она получила много писем от соотечественников, желающих познакомиться с «красивой девушкой». Ходила на свидания к женихам и в возрасте, садилась в авто, где седовласые мужчины в уюте роскошного салона под усыпляющую музыку и мерцающие индикаторы, предлагали ей стать оплачиваемой любовницей. На что она отвечала: «Я не бедная. Только замуж!» – личико ее при этом становилось белым, как из алебастра, тонкий носик заострялся. Открыв дверь, она неумело выбиралась из глубокого кресла.

Писали ей и сверстники, почти каждое письмо обещало хороший секс, и Оксана их выбрасывала. Обратила внимание лишь на одно – от Дрона. Он писал: «Зачем тебе уезжать? Села в „тойоту“ – и ты в Японии, прыгнула в «кадиллак» – по Америчке катишь». Письмо было веселое, парень имел высшее техническое образование, работал с иномарками. Возможно, это была та самая ниточка, которая уведет ее за кордон, и Оксана решила на чудака посмотреть.

Дрон был с двумя вихрами на макушке, с треугольными ушами, невысокий, нескладный, на вид тяжеловатый, но очень подвижный. Покрасневший до ушей с первых минут встречи пригласил в кафе, но Оксана отказалась. На тротуаре сгреб с ящика старухи охапку роз, Оксана вновь оборвала: «Нет! Они сорванные. Их убили, чтобы продать». Дрон был понятлив, предупредителен, легок в общении и с поцелуями не лез, когда во дворе прощались.

Мать Оксаны, приняв Дрона у себя на квартире и поговорив с ним, сказала дочери: «Хватай!»

Когда Оксана впервые вошла к нему во двор, увидела гору «тойот» и «фольксвагенов», ржавых и без колес, наваленных друг на друга в старом яблоневом саду. В то время, когда иномарки ценились на весь золота, Дрон приобретал эту рухлядь, ремонтировал, продавал. Теперь же авторынок был перенасыщен, и он ленился свезти все это в металлолом; сам же работал в автосервисе.

На выбор Оксаны повлияло и то, что у Дрона был свой дом, доставшийся от родителей, а в нем целых четыре комнаты, и каждая с окнами в сад! Оксана с ума сходила от счастья, бегала по саду, лазила в глуши кустарников, ополаскивалась под навесом в душе по несколько раз в день. Душ закрывал тело только до шеи и колен, снизу и сверху продувался потоками свежего воздуха, идущего из-под склона, и она чувствовала острым обонянием, как пахнет рекой сохнущая на ее теле вода. У нее никогда не было дачи, в детские лагеря ее не отправляли, она так и выросла с матерью и бабушкой в хрущевке без балкона с окнами на север, где сквер будто кони вытоптали, а напротив подъезда вечно громоздились навалы мусора.

Через полгода Оксана и Дрон поженились.

Прожили восемь лет.

Оксана, прежде страдавшая комплексом худобы, превратилась в нормальную женщину. По отцу была хохлушкой, все ее тети на Украине имели узкую талию и мощный зад, что со временем унаследовала и Оксана. Она с удовольствием побыла пышкой года три, отомстила судьбе за свои подростковые страдания, а после начала соблюдать диету. Корпус у нее опять сдулся, но не спускал зад, будто сработала система ниппель. Мужчины-стрелки в транспорте мгновенно схватывали несоразмерность ее тела – талия с колечко, а основание – как у богини плодородия! И, проходя, пытались, как бы невзначай, ее пощупать, а один парень, покраснев, сказал на выходе дрогнувшим голосом: «Девушка, извините, но Джей Ло против вас отдыхает!»

На работе Оксана спросила, кто такая Джей Ло? И ей ответили, что это Дженнифер Лопес.

И матюгаться Оксана стала не хуже своей мамы. Стоило ей перед уходом на работу затерять кофточку или шарфик (с вечера она вещи из-за лени не приготавливала), то все содержимое из шкафа с сочным матом летело на пол. «Так мама делала», – резюмировала Оксана, перешагивая через одежду.

И все же это не беда! Мужья любят чудачества своих жен и с нежностью все им прощают, ощущая ладонью весомость своего счастья.

Беда Дрона состояла в другом. Та рана, что нанес Джонни Оксаниной душе, которая, несмотря ни на что, все еще оставалась мечтательной, детской, – та рана не закрывалась. Нет, она зажила, и Джонни был ей до фени, но рана обросла кожей и превратилась в свищ – в загрубевшую трещину, через которую уже который год проникал холод в семейные отношения. Оксана хотела жить за границей! Мало того, она постепенно возненавидела свой городок, саму Россию. Мечта превратилась в болезнь, подпитывалась информацией из телевизора, Интернета и росла в ней, как раковая опухоль. Оксана и детей не хотела иметь, обузу в случае отъезда. Дрон же грешил на себя, но проверяться боялся.

Разговоры о загранице в последнее время не прекращались ни на день. В выходные, выспавшись днем, Оксана вставала среди ночи, заваривала чай и, если поднимался Дрон, начинала издалека:

– Дура я, в модели не пошла… Знакомая мамы звала меня в школу манекенщиц. Но у меня титечек не было, я сильно комплексовала. Сейчас бы давно за границей жила…

Случались периоды депрессий, которые сопровождались раздраженными выходками, порой истериками, что Дрону изрядно отравляло жизнь.

Особенно злой Оксана была после работы, ходила из комнаты в комнату и твердила: «Никаких перспектив!»

Когда она была доброй, лицом походила на отца с тонкими чертами, будто с иконы, а когда злилась, то – на мать, лицо в пятнах, нос востренький, будто клюв.

– Неужели ты не понимаешь, – кричала, – в какой стране ты живешь? Рашка-парашка! От слова «па-ра-ша»! Помойка!

– Молчи! – предупреждал он. – У меня дед за эту страну на фронте погиб.

– У меня тоже! – кланялась она с ненавистью в глазах. – Да не за то воевал! Я тебе сколько раз говорила: цвет нации выбит в той войне. Осталось одно дерьмо, которое пряталось в тылу, и вот их отпрыски сейчас рулят. Ты понимаешь, тупой, что мы до пенсии тут не доживем? Читал, какие законы хотят провести? Чтоб 40 лет стажа… Я тут на пенсию выйду в 70 лет!

– Не выйдешь, – произносил он мрачно.

– Почему?

– Я тебя раньше прикончу.

– Тупой!

– Щас встану…

Он знал, что просто так ее не поймать, слишком ловкая. Если прыгнуть сейчас, убежит через раскрытое окно. Окна не закрывали, – сад большой, наглухо зарос древними яблонями, и если кто мог их слышать, то лишь старуха Дуня, которой было под восемьдесят, и они ее не стеснялись. Жил еще по переулку пенсионер Хмырь с женой, но они оба были туги на ухо, да и спать ложились рано, в восемь вечера, как раз тогда, когда в семье Дрона разгорались ссоры.

Поймал он Оксану, когда она увлеклась монологом и потеряла бдительность. Она недавно ездила в областной центр делать загранпаспорт, потратилась, заплатила пошлину в две с половиной тысячи, но там сказали, что в отделе кадров ей не поставили печать. К тому времени Дрона уже раздражало любое слово, даже выражение лица жены, по которым он безошибочно определял, о чем сейчас пойдет речь.

– Злобные свиньи! – кричала Оксана. – От зависти готовы на любую подлость! Всякий прыщ норовит унизить и обобрать. Неужели я должна сгнить в этой стране? Как я их ненавижу! А ты им задницу лижешь…

– Я? – Дрон в одно мгновение оказался возле жены. Поднял, сжал ее под мышкой, как гитару, и вышел в сени; покрутился среди разбросанной обуви, наконец, увидел калошу, надел. Второй калоши не нашел, сунул ступню в полуботинок и пошаркал к выходу.

– Ты что хочешь? – кричала жена за спиной.

– Сейчас узнаешь.

Узкая талия позволяла
держать ее, как в клещах. Он присел на корточки, задрал ей юбку.

– Ты что – дурак?! – Оксана била кулаками в его поясницу.

– Давно уже. Твоими стараниями!..

Осмотревшись, Дрон поднял с земли огарыш сварочного электрода, прочертил на земле линию.

– Вот граница, а вот заграница. Так, ву-у!.. – зарычал придурковато, изображая звук трактора, и двинулся вперед так, что задница жены пересекла черту, «границу».

– Ощущаешь свободу? – он стянул с ноги калошу и, склонив вихрастую голову с пунцовыми ушами, начал охаживать супругу по ягодицам.

– Тут граница, а там заграница! Тут граница, а там заграница!

От шлепков кожа покраснела и вздулась, будто ее хлестали матерой крапивой.

Когда отпустил, Оксана, уронив подол, слегка попятилась к забору, как пьяная. И со слезами на глазах, кусая губы, чуть присела, ладонями как бы оглаживая болезный зад. И еще раз горько и жалобно поморщилась:

– Бог тебя накажет!

А затем вдруг схватила прислоненную к забору штыковую лопату:

– Гад!

– Щас отниму и по тому же месту нахлопаю, – молвил тихо муж, не шелохнувшись. Его красные, треугольные уши напоминали что-то  от черта.

Дрон ушел пить к Хмырю, самогон у того водился. Хмырь, тощий, быстроглазый пенсионер, в прошлом ворюга и пакостник, не раз сидевший в тюрьме.

Они выпили. Обожгли нутро и по второму разу. Хмырь знал, что Дрон зря пить не станет, ждал…

Дрон сидел, опустив голову.

– Отмутузил я Оксанку, – сказал наконец.

– Иди ты!.. – восхитился Хмырь.

– Калошей по заду.

– От души?!

Дрон кивнул.

– И трусы снимал?!

Дрон опять кивнул.

– Вот курва! – воскликнул Хмырь.

Слово «курва» у него означало все что угодно: судьбу, случай, жизнь, удачу и неудачу.

– Слушай, а заявит?

– Пусть.

Дрон бросил на клеенку сотенную и пошел.

Пропадал пять дней. Жил у двоюродного брата, спал у него в сарае, пил до чертиков.

Когда возвращался домой сменить обутку (где-то  потерял полуботинок и шагал по грязи в носке), ковыляя, как инвалид с укороченной ногой, бабка Дуня стояла у ворот – поджидала. Для манеру широко раскрыла рот и двумя пальцами, большим и указательным, вытерла его уголки – приготовилась.

Увидев этот жест, Дрон направился к ней.

– Милиция ищеть, – прошептала старуха на ухо.

– Ага! – сказал Дрон понятливо и заковылял дальше.

– Сдаваться пойдешь?

– Нет.

– Сдавайся! – крикнула старуха. – Может, простят. А так больше дадут.

Сдаваться Дрон не собирался, чуял: не сдобровать. Значит, надо гулять, а поймают, будь что будет! Его не так беспокоило то, что жена заявила, сдала, а то, каким образом она властям предъявила свой ущерб.

…Оксана на другой же день пошла в милицию. Вошла в дежурку, гладко причесанная, в узкой блузке и широкой белой юбке, с чернеющими на ней, как крупные кляксы, розами. С людьми она работала давно, умела легко общаться, но милицию презирала как охранительницу «бардака».

Не поздоровалась.

– Где можно заявление подать? – спросила сухо у седого майора с повязкой на рукаве.

– По поводу? – спросил он, приняв ее тон.

– Муж избил.

– Свидетельства имеются?

– Нет, – сказала она.

– А как же мы проверим?

Оксана лишь на секунду побледнела.

– Ну тогда вот, – сказала, – вы уж извините…

И, повернувшись, задрала подол, показала гематомные ягодицы с впечатанными в них вьетнамскими узорами от подошвы калоши.

В дежурке находилось несколько стражей порядка. Кто-то разинул рот, кто-то  присвистнул. А молодой сержант охально воскликнул от окна:

– Какой товар!.. Страховать надо!

Майор, пожелавший сохранить лицо, предупредительно вскинул в сторону сержанта голову, как бы осекая наперед всякие пошлости, и обратился к посетительнице:

– Гражданочка, вы это… судмедэкспертиза не здесь. Идите сначала туда, к их заключению приложите заявление и после уже к нам…

– А где судмедэкспертиза? – спросила Оксана как можно равнодушней.

Ей объяснили.

– Благодарю, – сказала она. И, вскинув кончик бледного носика, с независимым видом направилась к выходу, пошевеливая на бедрах гофрами своей белой юбки с черными и ужасными в своей порабощающей символике розами.

Перед судом мужики в камере сказали Дрону: моли Бога, чтобы судья не бабой оказалась. Мол, фемина тебе врежет под самую завязку.

К счастью, судьей оказался мужчина, пожилой, на вид усталый человек.

– Ну что, – сказал он, вчитываясь в бумаги. – Дронов… Александр Дмитриевич? Симпатичный мужик, трудяга… Как же так?

– Там я все написал. За границу хочет. Достала.

– Выходит, за Родину пострадали? – произнес судья, горьковато усмехаясь.

Дрон только щекой дернул, глядел в окно на проезжающую «Газель».

– Уфу-фу-фу, – вздохнул судья. – Итак. Учитывая положительную характеристику и ходатайство с места работы, отсутствие приводов в милицию и личность обвиняемого, – штраф две тысячи рублей, – сказал он, переложил «дело» Дрона с левой стороны на правую, кивнул дежурному милиционеру, стоявшему у двери:

– Следующий!

* * *

В августовском небе белыми штрихами падали звезды, чертили во тьме беззвучным стеклорезом. Желтый свет из окна ниспадал на клумбу с цветущей календулой. Над цветами плескалась стайка мошек, рожденных всего на одну ночь, до рассвета, – мерцала кучкой, играя неистово, сгорая в мгновеньях любви…

А из окна время от времени доносились несвязные реплики двух усталых людей:

– Я все равно уеду…

– Езжай…

– Скоро зима, проклятый холод…

– Пойми, ты не приспособлена к жизни. Мать тебя вырастила, как цыпленка, передала мне. Ты не сможешь там жить. Там ты никому не нужна.

– Я знаю, что никуда не уеду.

– А зачем тогда паспорт делаешь?

– Не отнимай у меня мечту.

Октябрь 2012 г.