В лесу
Бывает, туманным осенним утром затеряешься в лесу, пропитанном грибным терпким ароматом. И исчезают привычные ориентиры: изгиб дороги, приметное деревце или придорожный куст. Куда идти?
И серебристая нить паутинки, скользнувшая нежно по щеке, словно указывает тебе путь.
Поймаешь губами хрустальную капельку, сорвавшуюся с острия липового листка, и растворишься на несколько минут в тумане вместе с рыжими брызгами солнечного света, вдруг пробившегося сверху через вершины темноствольных лип. Почувствуешь запах прелой дубовой коры, проникающий волнами сквозь мокрый густой воздух. Услышишь гулкую дробь дятла. Шелест падающих кленовых листьев. И едва различимые встревоженные шорохи в отдалении, будто голоса заблудившихся в лесу.
А потом выберешься из сизой пелены, выплывешь наверх к свету, и вновь все вокруг прояснится. Как маленьким чудесам, обрадуешься расцветшим беспечно на пригорке под мимолетным сентябрьским теплом одуванчику и веселой ромашке с белыми ресничками. Не оторвешь завороженного взгляда от ярких переливов подлеска с полыхающими кустами шиповника и волчьего лыка, со стройными осинками в золотистых платьях. Долго не сможешь покинуть поляну, плененный ее очарованием, наблюдая, как дождевые капли срывают желтые и багряные листья кленов и прилепляют их к серой траве. Будто на память. А на траве, прибитой дождями, увидишь поздние дикие яблочки, намытые небесной водой до зеркального блеска.
Мелькнет среди стволов комочек – ищет убежища зайчишка, начавший белеть. Боится любого шороха, вздрагивает от зашелестевших листьев, шлепанья капель, треска сучьев, пролопотавших крыльев сороки.
…Стою на дальней окраине Старой рощи среди огромных темноствольных лип. Перед лесом по стерне снуют, готовясь к отлету, грачи. Вдалеке, в низине, лосиха на коленях подбирает опавшие листья.
Синь разлилась над рощей. Заволакивает небо со стороны Мохового болота, а в отдалении под низким серым небом, наполненном дождевой влагой, убегает вдаль березовая роща. Кажется, вот-вот от порыва ветра караван белоснежных березок взлетит в небо и, обернувшись лебединой стаей, отправится в далекое путешествие.
На Байкале
Ранней осенью, в период переменчивой погоды Байкал показывает себя во всей красе.
В ясный день зеркальная голубая тишь четко отражает небо, и не поймешь сразу: где что. Приглядишься – нет, вода в озере более насыщенных тонов, столько сине-зеленых оттенков! И дышит оно свежестью и прохладой, колышется, готовое волнами выплеснуться на берег… Слева и справа огромные, устремленные вершинами в небо горы. Облака, будто ватные, свисают и цепляются за деревья на берегу.
Снимаю обувь и ступаю в воду – холодную, чистую до синевы. Дно у берега покрыто отполированной до зеркального блеска галькой. С берега, поодаль, стоя по колено в воде, какой-то мужчина пьет с ладони.
Я тоже пробую байкальскую воду – свежая, пресная, вкус дождя, лиственничной хвои, кедровых семечек и еще
В стороне на берегу сидит крепкий старик с темным загорелым и обветренным лицом. На голове – такая же серая потрепанная шляпа. Замечаю на берегу за камнями моторную лодку. Старик перехватывает мой взгляд:
– Хочешь прокатиться? Недорого возьму. Николаем меня зовут…
Лодка отчаливает от берега, и мне кажется, что плывем в невесомости по небу. Разрезая острым носом байкальскую гладь, лодка уносит нас все дальше от берега. Над озером плывет еще не рассеявшийся утренний сизый туман, прижимается к поверхности, медленно отплывает к заливу.
Старик показывает свободной рукой вниз:
– Смотри, косяк омуля! Он идет к устью реки, где чистая вода.
Начинается нерест, значит, наступила осень. Ловить омуля сейчас можно только на удочку с берега. Не больше двух крючков. А самый лов бывает зимой на «камчатках». Тогда можно взять крупную рыбу: селенгинского или посольского омуля, хариуса, сига… Если есть сноровка и опыт.
Поселок Слюдянка, удаляясь, превращается в разноцветную полосу на горизонте.
По склонам на берегу плывут лиственницы с посветлевшими краями, ярко-желтые кроны берез, потемневшие ели, строгие кедры…
Обжигает лицо тугой северо-восточный ветер с Ангары – верховник. Небо затягивают низкие тучи. Все вокруг преображается. Лес тускнеет, темнеет вода. Мы приближаемся к берегу, и я замечаю старые деревья с вывороченными из земли корнями. А некоторые деревья стоят на одних корнях… Впечатляющее зрелище.
– Медведь здесь нередкий гость, – кивает в сторону тайги Николай. – Запросто может встретиться. Был случай. Пошел я
Я загляделся на потемневшее волнующееся озеро, раскинувшееся в беспредельном пространстве. Какая мощь!
– В такую пору баргузин может дуть всю неделю, – комментирует Николай, – но рыбакам радость: принесут волны к берегу озерный корм, а вслед за ним придут косяки омуля…
Мы высаживаемся на берег. Между камней приготовлено кострище.
– Если не попробуешь поджаренного омуля, – поясняет Николай, – считай, что и не побывал на Байкале. Слышал присказку? Заболевшему сибиряку омулевым хвостом помажешь губы, и он сразу оживет…
Запасливый старик! У него в лодке оказались и омули свежие в ведерке. Он разводит неспешно костер, подсаливает пару серебристых рыб. Одну насаживает на тальниковый прут:
– Деликатесный омуль – немного подсоленый и пропеченный у огня без дыма. Второго на углях поджарим…
На Байкал надо приезжать в начале осени.
В Болдино
Бреду по пушкинской усадьбе в Болдино под моросящим дождем… Пушкин любил такую погоду – туманов, сереньких туч, дождей ждал он, как своего вдохновения. Шумят вековые липы и дубы, прямо перед верандой растет лиственница; по преданию она была посажена самим Пушкиным во второй приезд в Болдино.
За бледно-оранжевым домом тянется парк, а в просветах между березами и липами виднеются пруды, над которыми склонились ивы.
На берегу первого пруда – просторная поляна, по ее краям идут строения: кухня, рядом с домом конюшня с каретником и амбаром, справа поодаль в кленовых зарослях, прямо на берегу приютилась банька. Слева убегает вдаль березовая аллея. Ощущение такое, что Пушкин
Выхожу на окраину усадьбы. На возвышенности стоит деревянная потемневшая церковь. Срублена по образцу церквей в Кижах, без единого гвоздя. Рядом с нею – старинные ворота с деревянной куполообразной башенкой. А за ними внизу среди зеленеющих еще деревьев расстилается село Большое Болдино с аккуратными ухоженными избами.
Спускаюсь по тропе к мостику. С него хорошо просматривается развесистая ива со стволом в несколько обхватов. По преданию ей более 230 лет, она, должно быть, помнит Пушкина. Когда-то в нее ударила молния, срезала вершину, расщепила ствол, но дерево выжило. Переливается на ветру серебристая листва. Неподалеку от ивы растут два дуба. Они чуть моложе ивы, но тоже из пушкинского времени.
В последние годы жизни поэт мечтал переселиться в Болдино с семьей. Не осуществилось. Но навсегда поселилась здесь его знаменитая Болдинская осень.
Подбираю с еще зеленеющей травы кленовые листья. На память. Хочется увезти с собой частичку чарующей Болдинской осени. От нее останется закладка в томике «Евгения Онегина».
…Люблю песчаный косогор,
Перед избушкой две рябины,
Калитку, сломанный забор,
На небе серенькие тучи,
Перед гумном соломы кучи,
Да пруд под сенью
ив густых…
В синеющей дымке трепещут на ветру позолоченные кроны берез, лип, кленов. Всплывают в памяти строки из повести «Станционный смотритель», написанной Пушкиным в первую Болдинскую осень: «Это случилось осенью. Серенькие тучи покрывали небо; холодный ветер дул с пожатых полей, унося красные и желтые листья со встречных деревьев…»
Меня провожает моросящий дождь. В такую погоду легче расставаться. Прощаюсь с прекрасной болдинской сказкой со светлой грустью и надеждой на новую встречу.
В Коломенском
Бывая в Москве, обязательно приезжаю в Коломенское. Оно притягивает к себе магией удивительной природы, загадочной истории. Знаменитый храм Вознесения возвышается над красавицей Москвой-рекой, устремленный ввысь. «Гармония красоты законченных форм», – по выражению композитора Берлиоза.
Ровные уютные дорожки, бегущие среди яблоневых и грушевых садов, разведенных еще при Екатерине Второй. По сторонам – скошенная трава со знакомым густым ароматом. Сохранившиеся старинные постройки. Домик Петра, привезенный императором из Архангельска. Пушки, доставленные сюда после Полтавской битвы. Места царской охоты. И еще – захватывающие дух легенды. О знаменитой библиотеке Ивана Грозного, так и не найденной до сих пор. О загадочном Голосове овраге со странным зеленым туманом, в котором
Неохватный дуб, возраст которого – половина тысячелетия!
Но особенно очаровывает прозрачным осенним днем трезвон на колокольне святого Георгия Победоносца. Благозвучные переборы басовых, теноровых, альтовых и триольных колоколов вплывают гармонично в золотисто-голубое пространство, звучат с ним в унисон, заставляя зачарованных посетителей заповедника замереть.
А в наступившей после окончания небесного перезвона тишине вдруг раздадутся аплодисменты восхищенных иностранных туристов-слушателей…
Почему нас завораживает колокольный перезвон? Наверное, в нашем подсознании живет память о далеком прошлом, когда колокольный звон не только имел богослужебный смысл, но и был вест-ником важных событий: предупреждении о приближении врага, о пожаре, сообщал о свадьбе, казни, указывал дорогу путникам. Были звоны «метельные», «сполошные», «вечевые», «осадные», «позывные», «ратные»…
И еще, наверное, потому, что колокольный перезвон созвучен прозрачным золотистым сентябрьским дням – прон-зительным, светло-печальным, предвестникам увядания природы. И нового возрождения после долгих зимних холодов.
В Летнем саду
Холодный сырой ветер с Невы гуляет по дорожкам Летнего сада, усыпанным щедро листьями. Странно осознавать, что по этим дорожкам
На клумбах сиротливо застыли бледно-сиреневые флоксы. Рабочие упаковывают каменные статуи в серые коробки, готовя их к зимовке. Перед памятником баснописцу Крылову экскурсовод, стараясь привлечь внимание беспокойных школьников, рассказывает им забавную историю о лошади, которую скульптор Клодт хотел завести в свою квартиру, чтобы с нее лепить своих знаменитых коней.
В круглом пруду в начале сада плавают утки, шебуршатся на берегу голуби. Фонтан в центре уже отключили, вокруг него лежит лишь груда серых камней.
Как только присаживаюсь на зеленую скамейку – сразу слетаются под ноги голуби. Отщипываю им крошки булки. К голубям присоединяются такие же доверчивые воробьи. Где-то в стороне шумит приглушенно огромный город.
Порыв ветра вырывает из рук пожилой женщины, идущей мимо, зонтик. Успеваю схватить его. Женщина благодарно кивает в ответ. Не удерживаюсь от вопроса:
– Вы петербурженка?
– Да-да. Это мой любимый уголок… А вы знаете, что эту аллею называют Школьной? В войну во время блокады здесь школьники овощи высаживали. И сад был. А вон там стояла зенитка…
Знаете, в блокаду зимой дома был ужасный холод. Приходилось жечь мебель, книги. Только детские книги мама не решилась трогать. Но я их не могла читать, в них, казалось, все было про еду… Весной ходили с мамой к Александро-Невской лавре за крапивой и лебедой. А летом сорок второго была обязательная эвакуация женщин и детей. Мамы вскоре не стало… После войны отец меня разыскал. Он не сразу узнал меня. Думал, что я должна быть худющей, а я тогда поправилась. Помню слезы у него в глазах. Единственный раз видела у него слезы…
Женщина спохватилась:
– Ну, мне пора, я здесь недалеко живу, на Грибоедовском в старом доме, он чудом в блокаду уцелел…
Поднимаюсь со скамейки и замечаю на ее спинке нацарапанный
– Ты все-таки решился позвонить мне с нашей скамейки? Прости, но ты опоздал. Наше лето в прошлом, его не вернуть…
