Публикацией стихов казанца Глеба Михалева наша редакция начинает знакомство читателей “РТ” с творчеством молодых татарстанских поэтов. Кто-то, может быть, и засомневается в этом проекте: до поэзии ли сегодня, в наше прагматичное время? В извечном споре “физиков” и “лириков” последние сегодня явно проигрывают. Но это, думается, не их вина. Хорошие поэты у нас есть. Только не всегда их творчество доходит до широкого писателя. При кажущейся простоте выпустить нынче книгу стихов сложно, особенно молодому, еще не состоявшемуся поэту.
Надеемся, публикации на страницах “РТ” в какой-то мере компенсируют этот пробел. А стихи наших современников найдут своих благодарных читателей, объединенных любовью к языку в высшей его форме – поэтической.
Глеб Михалев родился в 1967 году в городе Юрга Кемеровской области. Учился в Казанском авиационном институте. Окончил физфак Казанского госуниверситета. Публиковался в республиканской прессе, журнале “Идель”. Участник казанских коллективных сборников “Стихи казанских студентов”, “Казанская кают-компания”, “Хочу летать”, “Как время катится в Казани золотое” . Финалист конкурса им. Н.Гумилева “Заблудившийся трамвай” (Санкт-Петербург, 2005, 2006). Участник ЛИТО им. Марка Зарецкого (Казань).
* * *
Есть женщины,
похожие на пиво…
Нет, скажем – на хорошее вино,
без них так одиноко и тоскливо,
когда идешь в театр или в кино.
Есть женщины –
совсем как калорифер,
об них погреться хочется зимой.
Есть женщины-такси,
но о тарифе
ты узнаешь, доехав…
Боже ж мой,
как просто с ними все,
так несерьезно
их, как в горсти монетки, теребя…
Ты – женщина, похожая на воздух.
Я задыхаюсь, если нет тебя…
* * *
Сегодня родина в окне,
и завтра будет снова
тяжелый век, тяжелый снег,
тяжелый сок сосновый.
Уедешь в легкие края
под теплые созвездья,
и только родина твоя
останется на месте.
Пусть страны на краю Земли
кружатся мотыльками,
и только родина вдали
лежит тяжелым камнем.
* * *
Александру Брятову
…о жизни комаров
и прочих насекомых
не вспоминаешь до…
когда во мраке комнат
начнут они в ночи,
в прохладе старой дачи
смятение свое, и пение, и плачи.
Мужайся и терпи,
и не суди их строго.
Мы все, как комары,
жужжим под ухом Бога,
он вертится во сне
и слушает, и глохнет,
но терпит до поры…
того гляди – прихлопнет…
* * *
Там, за окном, – Борис и Глеб,
и улица дождем умыта.
А здесь, на кухне, – рис и хлеб,
и прочие приметы быта.
И если форточку открыть,
ворвется в комнаты цветущий
прохладный май. И может быть,
проветрит этот дом, где – тучи,
где черен чай и черен хлеб,
а белый рис и белый сахар
еще теряются во мгле,
наполненной полночным
страхом…
* * *
Когда друзей –
по пальцам на одной,
зато тревог – куда ни посмотри,
писать стихи – становится войной,
одна строка считается за три.
Все грезился прелестный завиток,
беспечный ангел
в травке луговой,
но в результате – короток итог,
и горек, словно дым пороховой.
* * *
Такие черные и злые
живут в твоей подушке сны,
и ты всю ночь проводишь с ними,
а днем – когда они одни –
под белым хлопком белым пухом
в какой-то бездне или тьме
все продолжается разруха,
и голод, и беда, и смерть.
* * *
И сентябрь на исходе,
легким дымом из трубы…
Просыпаемся и ходим
мы под небом голубым.
Голубым, холодным, чистым –
словно лезвие ножа.
И на тротуарах листья,
словно беженцы лежат…
* * *
Когда уже под небом серым
я окажусь не ко двору,
я заболею эсэсэсэром
и от него потом помру.
Не то чтоб месть или расплата,
но просто в памяти всплывет,
что он родил меня когда-то
и только он меня убьет.
* * *
Тощий, словно карандаш,
и такой же деревянный…
Знаю – ты меня предашь,
знаю… Поздно или рано.
Что ты мне ни говори,
ни доказывай упорно…
Стержень у тебя внутри –
тонкий-тонкий.
Черный-черный.
Пессимистическое
Однажды почувствуешь остро,
так, словно под ребрами – нож:
как суп из пакетика – просто
и очень невкусно живешь.
А жизнь (хоть сравнениям грубым
ты сопротивлялся всегда)
уходит по фановым трубам,
как всякая, впрочем, еда.
И хмуришься, высоколобый,
от мысли, что это – твой крест:
жить, словно лапша из столовой,
пока тебя время не съест…
Немузыкальное
…и воздух так вокруг остист,
что даже хрипнешь. У крыльца
уж музыка звучит,
но стих – не вытанцовывается.
А музыка смеется – Врешь! –
и вьется вихрем у дверей…
И кажется – сейчас умрешь
от безъязыкости своей.
* * *
О чем ты говоришь? Слова
раздавят подлеца?
Он – как пружинная кровать –
продавливается.
Как календарь перекидной –
махнул рукою – рраз! –
все изменилось: он – герой,
а ты, увы, – дурак.
И на тебя, на дурака,
он смотрит тяжело…
“Слова раздавят…” я пока
не знаю этих слов…
* * *
Киношный снег. Или клочья ваты
из мультипликационной ленты.
Как будто куклы стоят солдаты –
стоят рабочие и студенты.
И вдруг, кусочком –
цветная пленка,
прощальный месяц,
шальное лето,
скупые слезы, и смех ребенка,
и наша песня еще не спета…
Лишь парой кадров
мелькнет “гражданка”.
Как строчки в титрах:
“был призван”, “холост”.
Киношный снег.
И опять “Славянка”
звучит нам вслед,
словно мамин голос…
* * *
Как отвратительно честны
безденежье и безнадежность!
Еще полжизни до весны.
Еще томительна
безбрежность зимы…
Возвышенно легка
судьба, покуда баловница,
шалунья, бабочка-строка
над тощей свечкою кружится.
И если стоило трудов
веселой бабочки порханье –
ее короткое дыханье
куда длиннее холодов…
* * *
Как здорово смеяться и писать,
пока стакан наполовину полон.
Покуда пиво есть и колбаса,
и верится что все –
пучком и колом.
Люблю тебя. Все прочее – пустяк,
белиберда, пустые разговоры…
Гора с горой не сходятся. Никак.
Так здорово, что мы с тобой –
не горы…
* * *
Эпоха пляжная прошла,
и тянет холодом от Волги.
Сентябрь без бабьего тепла
такой невыносимо долгий.
Такой холодный и сырой,
хоть иногда красив по-царски…
Даже от губ твоих порой
вдруг веет холодом январским…
* * *
Словно шахматной
королевы трон –
черно-белый двор.
На дворе – зима.
Приглушенный стон.
Колокольный звон.
Черно-белый пес сторожит дома.
И согражданам не найти следов
тех, кто знать хотел
посложнее цвет.
И у каждого – свой набор ходов
до исхода дней, до скончанья лет.
Черно-белый мир,
где хмельной дурак
на художника подымает дрын…
Не люблю – за что,
не пойму никак –
черно-белый свой
телевизор “Крым”.
Снова сентябрь
…Как будто мышь в своей норе
сожмешься и дрожишь.
А куст осенний во дворе
так светел, жив и рыж.
Все смерть вокруг и темнота,
пожар, война в Крыму…
А он – сгорит. Но ни черта
не боязно ему…
Акынское
1.
едешь средней полосой
так светло и холосо
дождь идет и снег идет
и никто тебя не ждет
не читает не хотит
только ангел твой летит
где-то рядом наверху…
да нам татарам все равно
от этого не легче
2.
у меня больна жена
у меня больна страна
что-то мне на этом свете
не уютно ни хрена
сердце екает в груди…
знаю знаю господи
это присказка конешно
сказка будет впереди
3.
нам акынам – все легко
пить кобылье молоко
над раздерганною жизнью
подыматься высоко
степью еду – степь пою
смертью еду – смерть пою
не гляди, Литература,
даже в сторону мою
На один мотив: Казань
В тысячелетнем городе – зима.
Холодные дворы.
Февраль кромешный,
где “пазика” квадратная корма
болтается, как щепка,
в струях снежных.
Где жизнь идет.
И скоро выйдет вся.
И не вернется – хоть кричи…
хоть спейся.
А тучи, что над городом висят,
тяжелые, как паруса ахейцев…
* * *
“…вот объясни,
ты чувствовал… хотя
наверно, нет
(какой же ты счастливый!),
что сзади по пятам идет сентябрь
и как Малюта –
все глядит пытливо…
…а в голове – другие города,
дождавшиеся своего героя…
Москва – столица.
А Казань – горда. Как Троя.
…и бабье лето на твоем дворе,
и ты идешь,
ни в чем не виноватый.
А листья умирают на жаре,
как брошенные
родиной солдаты…
…все мысли так нелепы
и страшны…”
“Мне это ощущение знакомо.
Когда живешь
предчувствием войны,
пожалуйста, не выходи
из дома…”
* * *
“Да брось ты!
Мне давно все нипочем!”
Вся похвальба куда-то испарится,
как только ночь тяжелым кирзачом
наступит на татарскую столицу.
И кремль, и Зилантова гора
беззвучно под подошвою сомнутся.
И снова умирая до утра,
я не надеюсь, в общем-то,
проснуться.
Глеб МИХАЛЕВ
