Война – это нечто большее, чем гибель людей, невосполнимые потери почти каждой семьи. Это и незаживающие раны в душах вдов фронтовиков и их детей, которым в годовщину Великой Победы посвящаю свой рассказ-быль.

Утренний сон унес мальчишку в огромное синее небо, впервые он почувствовал себя парящим над незнакомыми просторами. Как наяву, дух захватило ощущение радости и восторга от свободного полета.

Но вот в долине он увидел столь знакомый силуэт своего Орлика, и неудержимо потянуло к нему, на землю. Неведомая же сила, вопреки желанию, уносила мальчишку вдаль, и он стал звать на помощь самого родного человека: “Мама! Мама!” – вырвалось из его уст.

…В то раннее утро она уже не раз подходила к кроватке, с нежностью и тревогой смотрела на улыбающееся лицо сына – единственную радость, утешение и надежду солдатской вдовы. Сегодня идет в четвертый класс, только вот школа, где будет учиться, за десять километров, на центральной усадьбе колхоза. “Как ты будешь жить без меня, ведь малыш еще, да и самой будет не легче”, – с грустью думала мать.

Сидя у кровати, вспомнила летнюю страду, когда они с сыном встречали восход солнца уже в поле. Она жала рожь, а малец небольшой, специально сделанной для него литовкой косил за матерью жнивье. Новый председатель колхоза не только сена или сенокосы колхозникам не выделил, но и запретил косить на корм личному скоту даже стерню.

Так, встав спозаранку и хоронясь от людского глаза, они спешили привезти для буренки тележку жнивья. Вдвоем – муж не вернулся с войны – заготавливали дрова, пахали огород, ухаживали за колхозными лошадьми. “Как-то и не заметила, что сынок уже полностью разделяет со мной заботы”, – удивилась она.

Мысли прервал сонный вскрик сына. Всем существом прижалась к нему и тихо, почти шепотом, спросила:

– Что с тобой, сынок, проснись, родной.

Он открыл глаза и в первое мгновение не мог понять, где он и что с ним. Когда пришел в себя, с тревогой, которая еще жила в нем, спросил:

– А Орлик дома?

– А где же быть ему, конечно, дома, – ответила мать. Хотя знала, что вопрос неслучаен. Мог председатель, живущий в другой деревне, по рассеянности и черствости забыть распрячь и даже разнуздать на ночь коня, оставив его непоеным и некормленым. Что случалось уже не раз, отчего Орлик худел на глазах.

Видел, примечал это паренек и как мог подкармливал любимца. “Что станет с ним?” – все острее перед отъездом в школу тревожил его вопрос. Не утешали и уговоры матери, что не даст в обиду коня. Вчера попросил разбудить пораньше, чтобы сегодня успеть самому накормить Орлика. Трудно будет им расставаться, ведь вместе росли и так привыкли друг к другу.

Паренек, вскочив, спешно стал собираться на конный двор.

– Ванюша, сегодня ведь в школу, тебе в дальнюю дорогу. А я сама потом накормлю Орлика.

– Успею, мама. Я мигом, только поглажу да овса насыплю. Целую неделю ведь не увижу.

Мальчонка, прихватив ломоть хлеба, привычной тропой быстро пересек огороды, пролез через известный только ему пролом в заборе и очутился у ворот небольшой конюшни. Еще не успев открыть дверь, он услышал, как Орлик в своем деннике встряхнулся, беспокойно заходил и, как всегда, поприветствовал своего друга ржанием.

Скормив хлеб, он насыпал в кормушку овса, задал сена, и пока конь ел, с грустью и смутной тревогой в душе смотрел на своего друга, стройного, с красивой осанкой, густой гривой. 

Паренек помнил его еще жеребенком, когда они подружились, хорошо знал непростую историю матери Орлика.

– Цыгане лошадей хотели украсть, их поймали и на конюшне заперли! – с быстротой молнии облетела весть деревню. Вместе со всеми к конному двору побежал и босоногий Ванюшка. Цыган он не увидел, их действительно заперли на замок до приезда милиции. А вот красивая гнедая лошадь, привязанная к незнакомой телеге, заворожила малыша. Откормленная, сильная, она никого к себе не подпускала, норовя лягнуть или укусить. Все же ее кое-как усмирили, завели в конюшню.

Позднее цыган, пытавшихся увести из колхоза двух лошадей, отпустили. Но их красавицу кобылу отобрали, оставили на конюшне и назвали Цыганкой. А через год от нее появился Орлик, резвый как ветер.

К тому времени мать уже работала конюхом, заменив заболевшего соседа, инвалида войны. Потому Ваня целыми днями пропадал около лошадей, которые благосклонно принимали заботу и ласку мальчонки. Но только не Цыганка, которая свой неукротимый нрав показывала довольно часто, оставив многим свою отметину. Но за независимость, силу и дерзость к Цыганке относились с почтением. А Ваня – с особым уважением за то, что подарила вороного Орлика, а затем по своему подобию – гнедую разбойницу Лыску. Особым характером и статью отличалось лошадиное цыганское племя.

Орлик рос, набирал силу, красоту, и было решено оставить его на племя. Двух человек признавал Орлик – Ваню и его мать. Так и бежали дни – в бесконечных простых заботах и трудах на колхозном поле и скотном дворе. Трудности послевоенной поры переносили стойко и люди, и лошади. Однажды Орлика чуть было не забрали в кавалерию, куда отбирали наиболее породистых лошадей. Но как-то сумели его отстоять, оставить для разведения потомства.

Беда неожиданно пришла с появлением нового председателя уже объединенного колхоза. Прослышал он, что в малой бригаде есть красавец конь, и пришла ему мысль –

 запрячь его в свой тарантас.

Намерение председателя ошеломило мать.

– Мы же его испортим, возьмите рез-

вую Лыску,

 любую

лошадь, только не трогайте племенного жеребца, – горячо протестовала хозяйка конюшни.

– Да что ты жалеешь, ничего не будет вороному! Выйдет из конюшни для разминки пару раз в неделю.

– Попробуйте запрячь, к нему даже подойти непросто, – бросила она последний козырь.

– Подумаешь, не таких уламывал, – резко оборвал разговор председатель и вознамерился сам объездить и запрячь жеребца. Однако при первой попытке обуздать его председатель получил мощный удар копытом в бок и отлетел в сторону. Разозлившись не на шутку, покорять Орлика прислал мужиков с цепями из центральной усадьбы. Но и у тех ничего не получилось. Тогда вынес председатель решение – перевести непокорного коня в свою деревню.

Тут уж проявила характер мать. Она сказала, что поедет с жалобой в Москву, и председатель струсил. Но вскоре пошел на новую авантюру – решил кастрировать жеребца, лишить его потомства. И, чтобы сберечь коня, хозяйка конного двора вызвалась сама обучить и запрячь Орлика в тарантас заносчивого председателя, но с условием, что использовать коня для выезда тот будет не более одного-двух раз в неделю.

Увы, не предполагала женщина, что столько подлости и жестокости может быть в этом человеке. Председатель возненавидел гордого коня и решил сполна проучить его. Из первой же выездки Орлик вернулся весь в пене и ссадинах, со сбитыми предплечьями. Две недели мать не давала его на выезд, лечила, выхаживала любимца.

Потом, уже под давлением районного начальства, пришлось вновь запрячь Орлика в ненавистный тарантас. Потом еще и еще. И жеребец от нещадной эксплуатации стал сдавать, хиреть на глазах. И сейчас мать, провожая Ваню на конюшню, твердо решила, что через три дня в последний раз выполнит волю председателя, запряжет ему Орлика для поездки в райцентр.

…Конца недели Ваня не дождался – не покидала тоска по дому, угнетало непривычное многолюдье, а больше всего изнуряла тревога за Орлика, неосознанное предчувствие беды.

На третий же день, еле досидев последний урок, он быстро собрал книжки в старенький портфель и в резиновых сапогах двинулся в путь по осенней хляби.   

На середине пути настигавший сзади свистящий шум заставил паренька невольно оглянуться. Не веря своим глазам, он увидел Орлика. По трудной, вязкой дороге конь шел галопом, во всю силу. У коня от напряжения вздрагивало тело, ходуном ходили бока, на скошенной голове, глядя куда-то в сторону, безумно горели глаза, из взнузданной пасти клочьями падала пена.

– Орлик! Орлик! Остановись! – только и успел крикнуть Ваня. Конь хотел было сбавить бег, но тут же получил сильный удар кнутом и, хрипя, рванулся дальше. Мальчонка, облитый грязью из-под колес, еле успел отпрянуть в сторону.

С криком он рванулся за тарантасом, но споткнулся и упал прямо в грязь. В последний миг увидел прыгающий тарантас, размах кнута, могучие плечи председателя, крепкий затылок его низко посаженной головы.

С плачем, не чуя под собой ног, Ваня побежал что есть силы вслед за своим Орликом, которому ничем не мог помочь. Мокрый, в грязи, уже в поздние сумерки он, минуя дом, прямо направился на конный двор.

Только что задав корма, усталая, разбитая выходила мать из конюшни. Весь день ей нездоровилось, тоскливо ныло сердце. “Как там Ванюшка? Да и Орлику в такую непогоду, наверное, не легче, что-то опять задержались”, – подумала мать.

В этот миг она увидела силуэт шатающейся, хромающей лошади, а за ней тарантас. “Так это же Орлик!”, – пронеслось в голове, холодом дохнуло в груди.

– Родной ты мой, что же с тобой сделали? – Она рванулась к коню, и тут, словно кнутом, стегнула по сердцу жестокая, мстительная брань председателя:

– Чего кричишь, распрягай своего соколика. Наконец-то отлягался, гордец. Завтра другую подавай.

…Сына встретила у изгороди, на которую оперлась от усталости и горя. Увидев его, она почему-то не удивилась. Материнским сердцем сразу поняла, что сейчас ему никак нельзя быть у Орлика. Она распрямилась, прижала к себе его мокрое, заплаканное лицо и тихо произнесла:

– Идем, сынок, домой.

Два родных, осиротевших человека растворились в безмолвных объятиях тревожной осенней ночи…