В решении ЮНЕСКО ежегодно, 21 марта, отмечать Всемирный день поэзии говорится: “Поэзия может стать ответом на самые острые и глубокие духовные вопросы современного человека – но для этого необходимо привлечь к ней как можно более широкое общественное внимание. День поэзии призван служить созданию в СМИ позитивного образа поэзии как подлинно современного искусства, открытого людям”. Однако сами люди порой глухи к поэзии; вот и нашему прагматичному времени такая глухота свойственна… Но, думается, поэзия как гудайера – древнее растение, которое пережило ледниковый период. Одна из редких в нашей стране орхидей первые четыре года ведет подземный образ жизни. Лишь на пятый появляются зеленые листья, а зацветает она на седьмой-восьмой год. При сильном затенении может перейти к подземному образу жизни. При осветлении вновь появляется над землей…

А как у вас с величием души?

Более полувека живу на свете, и, сколько себя помню, девочки и мальчики, начиная класса с седьмого, выписывали понравившиеся стихи в особые тетрадки. В 60-х годах прошлого века у моей старшей сестры тоже была такая, и у ее друзей, и у меня. Называлась она – “стишатник”… Там были стихи Ахматовой и Пастернака, Волошина, Мандельштама, Цветаевой. Книг этих авторов мы в глаза не видели, их не издавали. Переписывали тайно – в годы оные было немало пострадавших за распространение “вредной” поэзии… Ввиду этого мы догадывались о главном: если Мандельштам погиб из-за стихотворения, если за стихи убивают, они – сила, а не только “любовь-бровь”, “березки-слезки”…

В 70-х Евтушенко, Ахмадуллина, Рождественский, Вознесенский и другие собирали целые стадионы желающих послушать живое поэтическое слово…

В 80-х уже сама пишу стихи, выступаю в общежитиях, учебных заведениях, пионерлагерях, санаториях, колхозах, цехах КамАЗа – везде есть слушатели, их много, их интерес к поэзии неподделен. КамАЗ – стройка века – с самого начала заговорила поэтическим голосом. Поэты – в чести…. Еду в поезде ЦК ВЛКСМ “Дружба” от Ашхабада до Каспия по кромке Каракумской пустыни и в каждом городе, селении читаю – и как слушают!

Что случилось в последние десятилетия? Интерес к поэзии схлопнулся с быстротой, с которой могла закрыться бакалейная лавка, но никак не насущная духовная потребность человека, не традиционная форма самосознания народа…

Отрицание поэзии – открытое, отношение к поэтам – пренебрежительное. В 90-х уже и газеты (в Костроме, куда переехала к тому времени) как по команде перестают печатать стихи и…гордятся этим. Они – выше поэзии! Поэзия – безделка, удел “тронутых”. Умные и трезвые делают “бабки” в процессе распада страны и отдыхают от этого не на нарах, как Мандельштам и Чичибабин, а на Канарах. “А как у вас с величием души?” – обыденным прозаическим тоном спрашивал некогда поэт Слуцкий. Что тут ответить?

Кому нужна поэзия

Бескорыстие неестественно, заметил поэт, при этом добровольцем ушедший на фронт. Война его “достала”, как иных достает каторга. Короткая жизнь его была примером бескорыстия – вопреки его жесткой сентенции. О Москве 46-го года он написал:

В квартирах печи холодны,

как полюс,

на улицах слезятся фонари.

Кто это выкрикнул

“за что боролись”?

За родину. Понятно? Повтори!

Их напечатали в “Правде”. Периодика тогда не брезговала “виршами”. Этого поэта звали Владимир Львов.

Другой поэт, Владимир Леонович, был знаком с семьей Чуковских, и он рассказывал:

– Лидия Чуковская, воспитанная отцом как великий знаток поэзии, начинала день с просмотра периодики, ища в новых стихах высоту, с которой открывались наиболее внятные горизонты. Она правду искала. Не так много было стихотворцев, которые с помощью стиха забирались выше клотика и смотрели вперед. Но уже Пушкин настолько хорошо нас разглядел: “вшивый рынок”, “отвратительная демокрация”. Остается дивиться на такую прозорливость…

Прозорливость поэтов и впрямь иногда граничит с чудом. “В наше время, – писал знаменитый физик С.Вавилов, – рядом с наукой продолжает бытовать мир представлений ребенка и первобытного человека и намеренно и ненамеренно подражающий им мир поэтов. В этот мир стоит заглядывать как в один из важнейших истоков научных гипотез. В нем между явлениями природы смело перекидываются мосты-связи, о которых иной раз наука еще не подозревает”.

За год до опубликования теории относительности Эйнштейна, в 1904 году, Блок в стихотворении “Моей матери” сжато и точно описал так называемый “парадокс часов”, одно из следствий этой теории:

Нам казалось: мы кратко блуждали.

Нет, мы прожили долгие жизни…

Возвратились – и нас не узнали,

И не встретили в милой отчизне.

И никто не спросил о планете,

Где мы близились

к юности вечной…

Каким образом удалось поэту предвосхитить одно из величайших открытий науки?.. Это одна из тайн поэзии, касающейся первооснов бытия.

– “Камень, отвергнутый зиждителями, встанет в главу угла”, – продолжает Леонович. – Библейской истины не помнят те, кто не знает, не понимает, не умеет читать поэзию. Это обличает не только бескультурье и отсутствие вкуса, но и то, что мы далеко отошли от народных нужд. Замечательная поэтесса Ксения Некрасова, полуюродивая-полугениальная, говорит: “Простые русские слова лежат в сиянье оболочек, они несут в строеньи строчек народов новые черты”. Поразительное легкомыслие – отвычка от поэзии как самой информативной новости, взгляд на нее как на праздное виршеплетство: что с них, с поэтов, взять! Таково ныне отношение к “стишкам” многих в России… Матушка Россия, нет ничего более обязательного, чем поэтическое слово. Нет ничего сравнимого с ним по артезианской глубине речевых потоков.

Кому поэзия не нужна?

Вернемся к пушкинским высказываниям об “отвратительной демокрации” и “вшивом рынке”. С последним все ясно из письма к сыну крепостного крестьянина Погодину: под “аристократическим поприщем”, каковым он называет литературу, поэт понимает не специфически дворянский ее характер в первой половине 20-х годов, а аристократию духа, серьезность и честность. “Вшивый рынок” – это господство Булгариных, беспринципные и продажные литература и журналистика…

В статье “Джон Теннер” Пушкин характеризует “демократию” словом “отвратительная”. В абзаце о США говорится, что несколько глубоких умов занялись исследованием американских нравов, и их наблюдения возбудили вопросы: “С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в жестоких предрассудках, в нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, возвышающее душу человеческую – подавлено неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort); большинство, нагло притесняющее общество; рабство негров посреди образованности и свободы…”. Пушкин очень интересовался социальной демократией в Соединенных Штатах и высказывал неприятие этой системы. Письмо к Чаадаеву помогает понять суть его резких нападок: они обусловлены страхом перед развитием социальной демократии в России.

Поэт предвидел ее “тиранство”, самодержавие для него не хуже того, что можно было ожидать от политической демократии. Как приверженец свободно-консервативной национальной традиции, в ряде публицистических работ поэт защищает от нападок новых демократов наследие Карамзина, снабдившего современников достаточными сведениями для выводов о системной самобытности России, однако вывода о принципиально особом месте России в составе христианского мира не сделавшего. Поиски в этом направлении были замечательным делом Пушкина, которое свидетельствует об его уникальной духовной полноте: Россия стоит вне Западной Европы, у нее своя историческая “формула”.

Тут нет ничего унизительного. Именно в этом пункте Пушкин критикует зародившееся западничество, не умевшее отделить духовного корня цивилизации от ее внешних правовых и технических проявлений. Пушкин выступил решительным защитником самобытности, призывая творить жизнь свободно, пеняя Н.Полевому, преклонявшемуся перед Западом: “Не говорите: иначе нельзя было быть…”

В книге современного реформатора Е. Гайдара “Государство и эволюция” главная мысль та же: иначе нельзя быть – Россия должна стать частью западного мира, по его образу и подобию. Отсюда следует: необходим слом традиционной духовной ментальности народа. Поневоле приходишь к выводу, что нынешнее изъятие поэзии из общественного сознания не является “издержкой” реформ или их непредусмотренным эффектом.

Сталинский зэк, поэт милостию божьей Борис Чичибабин, ушедший от нас в 1994 году, высказал мнение: “Позорная власть КПСС рухнула, лютой власти КГБ не стало, и, говорят, демократия у нас… Но не оставляет смутное чувство, что это случилось не по Божьей воле, да и не по-людски, а тоже как-то чуть ли не по-лагерному, чуть ли не по установке какого-то неведомого начальства. Во всяком случае, никогда еще наша жизнь не была так похожа на лагерную – с бесстыжим празднованием разбогатевших на всеобщей беде и с нищетой отчаявшихся бедняков, с только вылупившимся, но уже почуявшим свою силу и наглеющим от нее родимым русским фашизмом, с наркоманией и порнографией, с заказными убийствами и астропрогнозами, с атаманской плеткой и публичными домами…”

Чичибабину была омерзительна не столько буржуазность, сколько культ буржуазности, ее зацикленность на брюхе, разврате, ее равнодушие к прочим, не сумевшим украсть жар-птицу. Он не столько понял, сколько почуял еще в 91-м, что современная русская буржуазность антихудожественна, бездуховна, способна поглотить все вокруг, пожрать самое себя, культуру, страну. Он об этом говорил – его не слышали. А о себе поэт написал: “Пока не на всех заготовлен уют, пусть ветер и снег мне уснуть не дают”. Эти стихи, этот обет помечен 49-м годом: Борис Алексеевич еще сидит. А вот “Крымские прогулки” Чичибабина помечены 61-м годом.

Как непристойно Крыму без татар…

По одной строке узнаваем поэт! Одна уже эта крымская тема, упрямо разрабатываемая украинским стихотворцем, подпадала под статью 58-10 УК, а затем под статью 70: антисоветская агитация, националистическая пропаганда. Лагерник, он прекрасно это знал, и надо было видеть и слышать, как читал эти стихи:

Перед землею крымской

совесть моя чиста.

И перед землею армянской, и перед землями Прибалтики и Молдавии. Для этого стоило рисковать. И он рисковал. Его провозглашали антисоветским, потом снова советским, потом исключили из Союза писателей за стихотворение “Памяти Твардовского”:

…Узнал, сердечный, каковы

Плоды, что муза пожинала.

Еще лады, что без журнала.

Другой уйдет без головы…

Поэт – существо без кожи

Не знаю, насколько кубанскому поэту Николаю Зиновьеву известны взгляды Пушкина, но настроения их не противоречат:

Окно в Европу

Я жить так больше не хочу.

О, дайте мне топор, холопу,

и гвозди, я заколочу

окно постылое в Европу.

И ни к чему тут разговоры.

Ведь в окна лазят только воры.

Зиновьев родился в 1960 году в станице Кореновской. Там и живет. Живет болью того, что стряслось с нами, с Россией:

Под крики шайки оголтелой

чужих и собственных Иуд,

тебя босой, в рубахе белой

на место лобное ведут.

И старший сын указ читает,

а средний сын топор берет,

лишь младший сын ревмя-ревет

и ничего не понимает.

Невольно вспомнишь: “Мы не врачи, мы – боль”. Состояние и качество немногих людей…

Не сатана ли сам уже

в стране бесчинствует, неистов?

Но тем достойнее душе

в такой грязи остаться чистой.

Держись, родимая, держись

и не спеши расстаться с телом.

Крепись, душа! В России жизнь

всегда была нелегким делом.

Речь, естественная в крайнем аскетизме формы, в чрезвычайной обязательности высказывания, в пренебрежении к беллетристике, отвечающей утомленному вкусу современного читателя, присуща поэзии Николая. Он стал известен как-то сразу, вдруг, благодаря восьми строчкам:

Меня учили: люди – братья,

и ты им верь всегда, везде.

Я вскинул руки для объятья

и оказался на кресте.

Но с этих пор об этом чуде

стараюсь все-таки забыть.

Ведь как ни злы, ни лживы люди,

мне больше некого любить.

Говорят, ныне мало хороших авторов. Неправда. Так кажется, потому что на слуху, на глазах в основном виршеплеты, у которых “все схвачено”. Захотят – их объявят даже “Первой леди поэзии” (цитирую одну из местных газет – такой комичный случай имел место быть в наших палестинах)… Во всех сферах человеческой деятельности есть люди, результативно суетящиеся ради известности. Оно бы ничего. Разве истинный поэт, навроде кубанского Зиновьева или местных Глеба Михалева, Алексея Кириллова, Тимура Алдошина, не пропустит вперед своего брата меньшего?.. Вот и пропускают – за изданием бездарной книжки, за премией, членством в союзе. А беда в том, что сами остаются в тени; читатель же вынужден “питаться” стихами самопиарщиков. И это тоже, пусть не в той мере, как полу-официальное изъятие поэзии из народной жизни, причина того, что престиж поэзии упал. К сожалению, к таланту не прилагается умение грамотно пиариться. Простой читатель стихи хороших поэтов найдет с трудом, если будет искать, или не найдет совсем, но люди, которые занимаются поэзией профессионально, знают, что они – есть.

Поэт – натура уходящая. В Сеть

А поэты – те же люди,

только больше в них Христа.

Сколько в душу им ни плюйте –

все равно – она чиста!

Опять прав Николай Зиновьев, потому что только поэт может написать строки, от которых – ужели не дрогнет ваша душа:

Первые сединки в волосах.

Тонкие чулки в такую стужу.

Брови, словно нитки. А в глазах –

ничего, похожего на душу.

И стоит, румянами горя,

“сука привокзальная”, “Катюха”,

“Катька-полстакана”, “Катька-шлюха”.

Катя, одноклассница моя.

Третий год вхожу в состав жюри международных конкурсов поэзии “Русский стиль”, “Согласование времен” и “оцениваю” сотни стихов. Приходит момент назвать лучших. Их – два-три десятка, а первых мест – три. И вот тогда понимаю, что такое “мильон терзаний”! Утешает, что поэты высокого уровня не все уехали “за бугор” – есть в нашей стране много поэтов, “хороших и разных” – настоящих. Они работают врачами и журналистами, сторожами, программистами, таксистами и даже милиционерами. Их не печатают местные СМИ, даже те, в которых есть еще отделы литературы и искусства. А толстые журналы в стране дышат на ладан. И поэты ушли в Сеть. Там они общаются, вывешивают свои произведения, обсуждают их, организуют конкурсы, растут и, надо полагать, определят будущность изящной словесности, испокон лелеющей и хранящей все человеческое в человеке.

С праздником вас, пишущие крылатые братья и сестры! С праздником и вас, ценители поэзии, с ее Всемирным днем. Ибо без поэзии мы не выживем.

В конце “Архипелага ГУЛАГ” можно найти имя Авенира Петровича Борисова, костромского учителя, директора детдома, откуда и взят был он на стройку дороги Котлас – Воркута. Вперемежку со щебнем ложились под шпалы замерзшие тела.

– Как же вы там уцелели?

– Молитвою матери… Еще – Пушкин помог…

Человеку без поэзии нельзя. Не зря же Борис Чичибабин написал как-то: “А у меня такая мания, что мир поэзия спасет”. Между прочим, он не шутил. Не шутил и тезка его Пастернак: “Без нее духовный род не имел бы продолжения, он перевелся бы. Ее не было у обезьян”. Поэзия навсегда останется органической функцией счастья человека, переполненного блаженным даром разумной речи, и, таким образом, чем больше будет счастья на земле, тем легче будет быть художником”.