Салават ЮЗЕЕВ

Отрывок из нового романа

Рассказчик опять замолчал, и я не перебивал его.

– Я заметил, что вы умеете слушать. Вот что я на это скажу. Есть люди, которые не перебивают говорящего. Есть люди, которые не перебивают молчащего. Но есть люди, которые умеют не перебивать мертвых. Все те, о которых я рассказал и о которых еще расскажу, относятся как раз к этому племени.

…Мой попутчик продолжил свой рассказ.

Халил сильно отличался от остальных детей. Он имел один врожденный дефект. А именно – был косоглаз. Я помню его совсем маленьким – мы были с ним одногодки, и вот что мне врезалось в память. Холодные осенние дни. Халил зарывает ноги в землю. Он сидит, зарыв ноги в землю, поет какую-то протяжную песню, и один глаз у него направлен на восток, другой в землю. Впрочем, то, что он пел, нельзя было назвать песней. Там не было ни слов, ни мелодии, а было что-то тягучее, идущее то ли из земли, то ли из детского нутра, чего мы, ребятня, еще не понимали. Вспоминается мне и еще один случай – когда по нашей улице мчится разъяренный бык. Он преследует насмерть перепуганную женщину. Я наблюдаю это в окно, и мне хорошо видно Халила, который стоит возле калитки. Вот мимо него проскакивает женщина. А в следующий миг перед мальчиком вырастает бык.

Я помню это ужасно отчетливо, хотя мне было тогда лет, наверно, пять. Так отчетливо можно помнить лишь особого рода случаи – те случаи, которые проскакивают будто между прочим, но таят в себе страшное содержание. Твой мозг запечатлевает их, будто зная наперед, что придется восстанавливать потом каждое мгновение. Мне на память приходит другой случай, это произошло спустя тридцать лет, в гостинице Роджера Смита, что на пересечении Легсингтон-авеню и сорок девятой стрит в Нью-Иорке. Я только что проснулся и делал утреннюю гимнастику, когда в окне промелькнула вниз человеческая фигура. Следует отметить, что мой номер находился на двенадцатом этаже. Затем я пошел принимать ванну. А позже мне стало известно, что постоялец с четырнадцатого этажа закончил жизнь самоубийством, выбросившись в окно. Позже я все восстановил в памяти. Я вспомнил, в какой костюм был одет промелькнувший в окне человек и даже какие у него были запонки, одна из которых сверкнула тогда на солнце.

Но вернемся к Халилу. Вот что я увидел. Бык не тронул мальчика. Более того, бык изменил направление, чтобы не задеть Халила, который стоял возле калитки, ни о чем не подозревая. Кстати, именно потому, что бык тогда изменил направление и, соответственно, снизил скорость, спасавшаяся женщина успела сигануть через ближайший забор и спрятаться. Вафа-бабай так оценил потом этот случай. “У Всевышнего свои планы насчет каждого из нас”, – сказал он, глядя на Халила, который уже беззаботно бегал среди других детей. Надо сказать, что Вафа-бабай всегда выделял этого мальчугана среди остальных и не давал его в обиду.

Халил был сиротой. Говорят, его родители никогда не расставались. Они умерли в один день, в один час и, быть может, даже в одну и ту же минуту, но когда это случилось – Халила еще не было. Вафа-бабай рассказывал именно так, – родители уже покинули мир, куда мальчик не успел еще явиться. Но зато, добавлял старик, они успели увидеться за той чертой, о которой даже и думать не дозволено.

Легенда о несходящих с коней

В те времена в наших краях бесчинствовала банда разбойников во главе с Кара-Саидом. Говорят, они пролили много невинной крови. Кто-то сегодня пытается представить Кара-Саида как Робин Гуда, но это полная чушь. Он грабил всех без разбора и мало кого оставлял в живых. Однако Кара-Саид, промышляя на всех дорогах, пытался подальше держаться от нашей деревни. Он знал, что наши мужчины даже хлеб режут саблей. Знал он также, что в нашей деревне никогда не бьют обидчика по морде, а тотчас берутся за ружье, и потому – человек, прежде чем сказать, трижды подумает. Плечи наших были широки, а ноги крепки и кривы, такие ноги – приспособленные для верховой езды – достались им от предков, проведших жизнь в долгих конных переходах, от предков же достался и характер – жесткий и неукротимый.

Но в тот день Кара-Саид изменил своему правилу. Он напал на наш обоз, возвращавшийся с городской ярмарки. Случилось это уже верстах в десяти от деревни. Кара-Саид преградил обозу дорогу и сказал со своего высокого коня, что ничего никому дурного не сделает, пусть только ему отдадут весь товар, а также женщин и лошадей, а после этого все могут уходить домой восвояси. В ответ раздался выстрел, и с головы Кара-Саида слетела шапка. А в следующее мгновение выстрелам было несть числа и сабли мелькали как заведенные. Наших было значительно меньше, чем разбойников, но сдаваться, как вы поняли, никто не собирался. Известно, что одна из женщин в обозе была беременна, у нее уже начинались предродовые схватки. Говорят, муж, который был с ней рядом, защищал ее как мог, но пал, сраженный пулей. Бой был недолгим. Разбойники никого не оставили в живых. Кара-Саид не любил, когда ему оказывают сопротивление. Однако, как потом стало известно, одному из наших все-таки удалось скрыться. Это был восьмилетний мальчик, который, едва начался бой, спрыгнул в густую траву. Он прибежал в деревню и рассказал о случившемся. Что же было дальше? Мужчины вскочили на коней и поспешили на выручку своим. Прискакав на место боя, они обнаружили разграбленный обоз и мертвых. Вскоре кто-то заметил, что у одной из мертвых женщин подрагивает живот. И тогда один из мужчин, которого звали Закария Камали, обнажил саблю и вскрыл женщине чрево. А спустя несколько мгновений раздался младенческий крик. Так на свет явился Халил.

– Он явился на свет с помощью сабли, – сказал тогда один из мужчин, глядя на кричащего младенца.

– Он не успел увидеться с матерью на этом свете, – сказал другой.

– Но зато он успел увидеться с ней на том, – сказал Закария Камали.

А затем Закария Камали посмотрел на женщину, которой только что вспорол живот. Он посмотрел на нее с высоты своего коня и дал клятву, что не сойдет с коня, пока не отомстит Кара-Саиду. Затем эту же клятву повторили остальные мужчины, и, говорят, всего их было десять.

Их было десять, и они отправились вдогонку за Кара-Саидом. Но разбойник был изворотливей Иблиса. Он мог оставить с носом любого преследователя. В тот день наши мужчины его не догнали. Не догнали они его и на следующий день. Они преследовали Кара-Саида по бесконечным дорогам и полям, и все это время не сходили со своих коней, согласно клятве. Их так и прозвали – несходящие с коней. Вафа-бабай рассказывал, что эти люди шли по пятам злодея около месяца. Но если проехаться по дальним селениям, можно услышать и другие цифры. Вас будут уверять, что Кара-Саида поймали через год, через три года, через семь, а то и через десять лет.

Один человек рассказывал мне, как несходящие с коней проходили через его деревню. Этот человек был еще тогда мальчиком, и вот что он запомнил. Несходящие с коней были бородаты, страшны, пахли пылью и несвежим человеческим телом. Впереди всех ехал Закария Камали. Его взгляд был пуст, как степной горизонт. Они не остановились и не произнесли ни слова, лишь взяли на ходу еду, предложенную сельчанами. Как рассказывает дальше этот человек, – уже становилось темно, и потому несходящие с коней остановились переночевать за их деревней. Когда спустилась ночь, он, мальчик, со своими дружками решил пойти на них посмотреть, ведь ужасно хотелось еще раз взглянуть на этих людей, которые словно несли с собой страшную тайну. Пацаны увидели, как спят несходящие с коней. Они спали, приникнув к выям коней, коней, которые стоя спали вместе со своими хозяевами. Это был один из тех случаев, когда человек роднится с лошадью и видит ее сны. Затем мальчик, превозмогая страх, подкрался к ним поближе. И тут в темноте блеснул чей-то глаз, и неясно было, чей это глаз, человечий или конский. Мальчик вскрикнул и убежал домой, навсегда запомнив этот глаз и эту ночь.

Надо думать, что Кара-Саид тоже не имел возможности сойти со своего коня, поскольку ему наступали на пятки. Он пытался запутать след, но те, кто его преследовал, не поддавались на его уловки. Друзья Кара-Саида разбежались, поскольку стало ясно, что конец неминуем.

Злодея настигли в нескольких верстах от селения Актай, на большой поляне, неподалеку от святого ключа. А потом произошло следующее. Кара-Саид, так и не сошедший с коня, как и его преследователи, смотрел в лицо своей смерти, окруженный десятью всадниками. Бежать было уже некуда.

– Говори, что хотел, – Закария Камали глядел разбойнику прямо в глаза.

– Я хочу умереть как воин, – Кара-Саид обнажил саблю и бросился на своего врага. Остальные молча наблюдали, чем закончится единоборство.

Закария Камали увернулся от нескольких смертельных ударов и молниеносным движением выбил у противника саблю. А в следующее мгновение он уже держал острие своей сабли у самого горла Кара-Саида.

– Был бы ты воин, ты умер бы от сабли, – сказал он и, размахнувшись, ударил плашмя клинком разбойнику по голове. Удар был столь силен, что тот тотчас слетел с коня. – Но ты не умрешь от сабли.

После чего Закария Камали развернулся и поскакал прочь, а вслед за ним поскакали еще пять его соратников. Оставшиеся же четверо поступили с разбойником так.

Они привязали его руки и ноги к седлам четырьмя крепкими веревками – каждую конечность к своему седлу, хлестнули коней, дико закричали и понеслись на четыре стороны света. Ноги Кара-Саида понеслись – одна на юг, другая на запад, руки – одна на север, другая на восток. Жители селения Актай рассказывали потом, что отчетливо слышали этот леденящий сердце крик из пяти глоток, который донесся со стороны святого ключа. Затем жители селения видели, как четверо несходящих с коней, свершивших казнь, присоединились к Закарие Камали и остальным, это случилось как раз возле окраины деревни.

Говорят, вернувшись домой, несходящие с коней не выходили из своих изб целую неделю. А когда вышли, они уже не помнили о произошедшем, словно сговорившись. Что же было с этими людьми дальше? В тот же год троих из них забрали на русско-японскую войну, откуда потом вернулись их души и поселились на поляне мертвых. Остальных же спустя десять лет забрали на Первую мировую войну, а вскоре их души принесло осенним горьким ветром. Так завершили свой земной путь те, кого народ называл несходящими с коней.

Придя домой после расправы над Кара-Саидом, Закария Камали решил усыновить младенца, которому помог явиться на свет с помощью своей сабли. У него к тому времени уже было трое детей, но где трое, там и четверо, считали в нашей деревне, тем более Закария Камали уже был связан с этим младенцем своей саблей и еще чем-то, чего по эту сторону существования никто не знает. Ханифа – его жена – без лишних слов приняла в семью мальчика, рожденного с помощью сабли, а потом – до ухода мужа на войну – родила еще троих. Семь детей в то время считалось не так уж и много, детей рожали словно с запасом, учитывая, что кого-то обязательно унесет отсюда темной страшной водой.

Итак, я вспоминаю Халила, один глаз его направлен на восток, другой в землю, он сидит, зарыв ноги в землю, и поет странную песню, а точнее, это даже не песня, а нечто без слов, тягучее, идущее то ли из земли, то ли из детского нутра.

Со временем выяснилось, что Халил ходит к Черному лесу, а точнее на поляну мертвых, куда никто из детей ходить не решался.

А потом, я помню, мне было лет, наверно, семь, и был какой-то праздник, где собралась вся деревня. Люди выходили в центр круга и пели. И вот пришла пора петь Халилу. Ханифа-апа приподняла приемного сына и поставила на табурет. Мальчик постоял немного, беспомощно озираясь, и запел. Он запел старую протяжную песню о Черном лесе. В его пении было нечто такое, что во сто крат сильнее самой песни. Словно ему подпевали мертвые из Черного леса, но самих мертвых не было слышно.

Вся деревня слушала, замерев, его песню.

Я был еще мал и не мог постичь всей глубины происходящего. И потому с любопытством озирался. Я заметил, что все жители деревни плачут, плачут как один. Слезы текли и по мужским щекам, и по женским, по старческим морщинам и молодому румянцу. Кстати, и сам Халил не понимал, что происходит.

– Мама, почему все плачут? – спросил он потом у Ханифа-апы.

Она же, плача, только обнимала его и прижимала к себе.

Итак, у Халила обнаружился этот великий, страшный, необъяснимый дар. Он умел петь, как не может никто. Его голос покорял любую неукротимую душу, словно коня на колени ставил. Душа плакала, любила, взлетала, носилась с того света на этот.

Сегодня я пытаюсь найти объяснение этому дару и думаю, что он связан с особенностью рождения Халила и тем, что он успел увидеться с матерью на том свете. Все встретятся с матерью после жизни. Но Халил видел свою мать еще до жизни, и что успела передать ее душа его душе, нам остается только гадать. Быть может, она не хотела разлучаться с сыном и попросила его приходить на поляну мертвых. И путь Халила пролегал теперь туда, где кроме голоса матери еще тысячи голосов, каждый из которых говорит о чем-то своем…

Здесь рассказчик опять сделал паузу. Он посмотрел в окно, в несущуюся мимо абсолютную темноту, словно пытаясь там что-то разглядеть. Затем он вновь перевел взгляд на меня. Его морщины в свете ночника выглядели резкими и глубокими.

– Вот что я хотел сказать. Нашему народу пришлось много страдать. Куда могла уйти эта вековая, тягучая боль? Она уходила в песни. У этих песен нет авторов, они словно рождались от свистящего ветра, и потому прогонять их – все равно, что прогонять ветер. У нас, когда человек слушает протяжную народную песню – он почему-то плачет. Было бы понятно, если бы он жил за океаном и мучился ностальгией. Нет, он никуда не уезжал, но глаза его на мокром месте, а сердце вспахано чем-то, чего он и сам объяснить не может. И я скажу вам, что это очень редкое качество. Шотландец не заплачет, слушая свою волынку, американец тем более не заплачет, слушая музыку кантри.

В нашей деревне люди сродни песне. Каждая человеческая жизнь, хочет она того или нет, несет в себе эту тягучую вековую боль и передает ее следующему поколению. Предки связаны с нами, а мы связаны с потомками через эту боль и через поляну мертвых.

Внизу гулко стучали колеса. Мой попутчик продолжал свой рассказ.