Есть события и События. О событии можно написать в газету сразу – и тут достаточно жанра сугубо информационного. А Событие необходимо осмыслить, отодвинувшись от него во времени в обе стороны – прошлое и будущее. Таковым, на мой взгляд, явилось открытие в конце ноября в Елабуге памятника жертвам политических репрессий, участие в котором приняли представители государственной власти Татарстана и России, члены совета Ассамблеи народов Татарстана и, разумеется, общественных организаций жертв политических репрессий. Сюда были приглашены и литераторы – Виталий Шенталинский и Владимир Леонович – два последних “могиканина” из Комиссии по творческому наследию репрессированных писателей (сокращенно “Репком”), которой в свое время помогали Булат Окуджава, Анатолий Приставкин, Анатолий Жигулин, Олег Волков, Юрий Карякин и многие другие. “Иных уж нет”…

Последние годы Репком занимал маленькую комнатку в Ростовском доме Союза писателей. На нее так или иначе велись атаки руководства, желающего то отдать эти площади арендаторам типа фирмы “Израильское золото”, расположенной здесь же, то отнять номер телефона, то уволить сотрудницу, ведущую переписку с бывшими политзаключенными-литераторами, еще проживающими на необозримых просторах родины нашей. Ольга Сушкова была поистине “ангелом”, поддерживающим их связь с центром. Готовила их публикации, утешала морально. Ее таки уволили – мизерный оклад понадобился на “другие нужды” некогда уважаемого союза, а впоследствии занятого разборками и дележом наследства Союза писателей СССР, в том числе дач и иных ценностей. Но об этом достаточно написано, речь о другом.

Гробница исторической памяти

Несколько слов об упомянутых елабужских гостях. Виталий Шенталинский – инициатор и руководитель комиссии, автор трилогии о репрессированных писателях, начатой “Рабами свободы. В литературных архивах КГБ” (1995 г.) и продолженной “Доносом на Сократа” (2001 г.). Первые две книги сначала увидели свет за границей, последняя – “Преступление без наказания” –  издана в России в 2007 году. Поэт и путешественник, действительный член Географического общества, полярный исследователь (зимовал на острове Врангеля, участвовал в экспедициях на Землю Франца-Иосифа и Северную Землю), оказался первым литератором, который добровольно переступил в 80-х порог Лубянки в надежде восстановить насильственно оборванные писательские судьбы.

Владимир Леонович, большой русский поэт, творчество которого принадлежит к поэзии духовного опыта, многие представители которой, кстати, при жизни не опубликовали ни строчки. Ему тоже не сиделось в Москве, и вся его жизнь крепко связана сколько с пером, столько и с другими инструментами – топориком, монтажным поясом, мастерком, косой и лопатой. То в Карелии на Пелусозере ставил в одиночку часовню взамен разрушенной, то на Соловках после изучения архивных материалов СЛОНа (Соловецкий лагерь особого назначения) крыл купола храмов осиновым лемехом, складывал печи, чистил дорогу на соловецкую Голгофу, ставил обетные кресты с собственноручной чеканкой “Спаси, сохрани, вразуми!”.

Вместе с Шенталинским они составили и издали книгу “За что? Проза. Поэзия. Документы”, куда вошли произведения и воспоминания, документы, спасенные от забвения в годы работы в архивах Лубянки. Издана она была в 1999 году на деньги российского каторжника №1 Александра Солженицына. Все произведения, вошедшие в книгу, несут печать таланта, будь автор всенародно известен, как Борис Чичибабин, Варлам Шаламов, Анатолий Жигулин, или неизвестен даже специалисту-гуманитарию, потому что его работы не видели света, оставаясь в архивах ГБ.

Решетка ржавая, – спасибо,
Спасибо, старая тюрьма!
Такую волю дать могли бы
Мне только посох да сума.
Не напрягая больше слуха,
Чтоб уцелеть в тревоге дня,
Я слышу все томленье духа
С Екклесиаста до меня.
Запоры крепкие, – спасибо!
Спасибо, лезвие штыка!
Такую мудрость дать могли бы
Мне только долгие века.

Когда б не эта книга, кто бы узнал, что автор стихов песни, положенной знаменитым бардом на музыку, Александр Солодовников (1893-1974), в Гражданскую войну – деникинец, позже – многолетний сиделец. Именно особой зэковской мудростью сильны и умны стихи и проза книги. У лагерной литературы особая сила. ГУЛАГ породил “дантовские” шедевры Солженицына и Шаламова, но и многие менее талантливые авторы мудры тою же мудростью. Их слово прорастает из опыта… Подчеркнем – исторического народного опыта, о котором, как подразумевает надпись на стене елабужского мемориала, нельзя забывать, потому что “это не должно повториться”.

– Мы должны рассказать новому поколению правду. Не для того, чтобы очернить наше прошлое, а ради того, чтобы сбылись слова, которые вы написали здесь: “Это не должно повториться”, – сказал на открытии мемориала в Елабуге Председатель Госсовета РТ Фарид Мухаметшин.

Ну а что рассказывать новому поколению, если не будет таких книг и таких мемориалов, и таких писателей, для которых душевный покой значит так мало, что они спускаются за этим опытом в подвалы, где хранятся архивы НКВД – читать документы, протоколы допросов и не свихнуться от запечатленного там ужаса трудно.

Челябинский централ

Вот Челябинский централ образца 37-го года. Отрывок из повести Михаила Шангина “Тюрьмы”. Шангину было семнадцать, когда он стал узником. Арестован в 1937 году по доносу. Реабилитирован в 1957-м. Литературное дилетантство, как бы теперь сказали, пре-одолевается фактурой.

“Круглые сутки шевелится голая масса, копошатся люди, как черви в банке… Некоторые стоя дремлют. Ноги у них синие, опухшие, зато они первыми выходят на прогулки и возвращаются последними. Им достается лишний глоток воздуха. Под койками тоже жилье: там лежат валетом по восемь человек… Подкоечные чаще умирали. Живые день-два спали рядом с мертвецами, чтобы получить за них пайку хлеба да разделить на несколько человек. Трупы в конце концов вытаскивали волоком…. Пытали не всех и взрослых, но КРЕСТ я видел. Крест – это холл при пересечении коридоров. То ли здесь стены скреплены растяжкой – железным прутом в руку толщиной, то ли прут был прилажен специально для пыток. На нем подвешивали узников – кого за руки, кого за ноги, кого за руку и за ногу. Тут же на полу валялись заделанные в смирительные рубахи. Рубаха эта наподобие комбинезона, только широкая. В нее заделывают “клиента”, воду туда заливают, кладут на живот и стягивают ноги к голове. В тюрьме около пятнадцати тысяч заключенных. Не успевают всех вывести на прогулку. Стали водить и ночью. Тогда-то я и увидел его, крест… В ужасе проходим мимо. Висят люди, еще живые, глаза выкачены, пена с кровью изо рта. Жертвы „свежие” орут на весь этаж, остальные, уже доходящие “до кондиции”, просто мычат. …Сидим, 286 узников вместо тридцати, на которых была рассчитана камера”.

О судьбе автора мы бы не узнали, когда бы не Репком. Так же, как и о других судьбах, “заставляющих сжиматься сердце любого человека, если он еще не потерял его в наши последние слишком пестрые годы”, пишет Юрий Курбатов в рецензии на книгу “За что?”. Остается добавить: мы, как народ, живы, пока издаются и читаются такие книги. Пока “материал” для них извлекается из гробницы исторической памяти – архивов НКВД.

Обремененные памятью…

“Того, что пережили мы, – говорила Анна Ахматова Лидии Чуковской 4 марта 1956 года, – да, да, мы все, потому что застенок грозил каждому! – не запечатлела ни одна литература. О том, что пережили казненные или лагерники, я говорить не смею. Это неназываемо словом. Теперь арестанты вернутся, и две России глянут друг другу в глаза: та, что сажала, и та, которую посадили”.

– Полвека прошло с тех пор, много воды утекло, сменилась эпоха, а “две России” по-прежнему глядят друг другу в глаза, – говорит Леонович. – Кто у нас, Пушкин или Сталин по рейтингу главный? Сталин набирает больший рейтинг. Народ замороченный… На перестроечной волне очарования свободой и надеждой эти подвалы были приоткрыты. Сейчас архивы работают на десять процентов. Остальные – закрыты. В Питере была попытка отчуждения архивных материалов от людей, которые там работают, – арестовать архив… Трилогия Шенталинского написана знающим человеком: он погружался в Лубянские архивы. У него конкретное мышление человека, который разбирается в юриспруденции, метафор немного, много трезвых оценок. Главных вещей не упускает. Жаль, молодежь не читает. У нее отравлен интерес к книге исторической и другой, настоящей литературе – “упала” книга. По признаку серьезности и вмешательству в жизнь…

Сам Владимир Николаевич не упускает возможности пообщаться с молодежью. В музее Горького до поездки в Елабугу состоялась встреча казанских литераторов – молодых и не очень, с поэтом. А по возвращении из Елабуги мы его не узнали – помолодел лет на двадцать.

– Я не предполагал, что это будет так прекрасно. Никакой показухи, ничего официального. Открытие мемориала – со вкусом, без помпы, хотя обычно у нас ничего без помпы не бывает. И Михалковский гимн не звучал – звучал Бетховен, “Лунная соната”. Открытие мемориала – свидетельство того, что здоровая сильная мысль работает: порядок вещей, забота о народе и стране в том, чтобы люди открытыми глазами смотрели на то, что происходило в годы российского средневековья в ХХ веке. На ужасы годов тирании. Они непростительны, не имеют срока давности. То, что произошло у вас в Татарстане, нельзя переоценить. Это поступок мудрых людей без оглядки на то, что законодательно никто репрессий не осудил. У нас не было Нюрнбергского процесса.

Меня поразил этот чистый город, его обихоженность и Цветаевский мемориал – большая площадь… Никто не посчитал, что земля дорого стоит. Не застроили особняками… И когда мэр меня спросил о впечатлении, я ему сказал, что приехал удрученный тем, что происходит в городе, где я родился: закрывают, разоряют музеи, потому что они не приносят дохода! И голодовки музейных работников, протесты интеллигенции ничего не решают. Я ему сказал, что до слез восхищен тем, что происходит в Елабуге.

Учить свободе

А на встрече в казанском музее  Горького Леонович рассказывал литераторам, грубо говоря, о роли личности в истории, только не в ее хрестоматийном понятии.

Он говорил о первом поэте Грузии (лауреате Ленинской премии) Галактионе Табидзе, который 17 марта 1959 года на уже третье, весьма “убедительное” предложение подписать осуждение Пастернака ответил прыжком из окна больницы, чем искупил позор всех советских литераторов, его так или иначе подписавших. Он говорил о редакторе “Нового мира” Александре Твардовском, который, будучи в то время кандидатом в президиум ЦК КПСС, не “сдал” Солженицына, хотя ходили слухи, что это так.

И одна девушка его спросила, был ли смысл в этих одиночных протестах, когда для “протестантов” дело заканчивалось так плохо, а, по большому счету, ничего не меняло.

И Леонович объяснил, что эта арифметика не так проста. И прочел стихотворение каторжанки-колымчанки Елены Владимировой, опубликованное в книге “За что?”.

Мы шли этапом, и не раз,
колонне крикнув: “Стой!” –
садиться наземь в снег и в грязь
приказывал конвой.

И, равнодушны и немы,
Как бессловесный скот,
На корточках сидели мы
До окрика: “Вперед!”

Но раз случился среди нас,
Пригнувшихся опять,
Один, кто выслушал приказ
И продолжал стоять.

Минуя нижние ряды,
Конвойный взял прицел.
“Садись! – он крикнул, –
Слышишь, ты?!
Садись!” – Но тот не сел.

Так было тихо, что слыхать
Могли мы сердца ход…
И вдруг конвойный крикнул:
“Встать!
Колонна – марш вперед!”

И мы опять месили грязь
Неведомо куда,
Кто с облегчением смеясь,
Кто бледный от стыда.

По лагерям куда кого
Нас растолкали врозь,
И даже имени его
Узнать мне не пришлось.

Но мне запомнился навек
Высокий и прямой
Над нашей согнутой толпой
Стоящий человек.

Давайте помечтаем, исходя из императива что “это не должно повториться”, о новой дисциплине в школе: уроке свободы. Он будет полезен и девочке, о которой рассказал Виталий Шенталинский: “У нее две бабушки были репрессированы. А она написала в сочинении: Сталин был эффективный менеджер. Она мыслит прагматичными, на грани с цинизмом мерками сегодняшнего дня. В связи с этим можно вспомнить Роберта Конквеста, который в своей книге “Большой террор” возражал тем, кто утверждал, что Сталин модернизировал страну: эту эффективную модернизацию можно сравнить с каннибализмом: тоже метод улучшенного питания. Но остается ли после этого человек человеком?”

Итак, урок свободы. Учитель дает задание описать, какие чувства испытали согбенные люди, когда увидели, что один человек – не сел? Может быть, один подумал: сейчас конвойный даст очередь и погиб-нет не только этот “герой”! Другой: ах молодец, может, поддержать его? И, возможно, уже привстанет. Третий: он, как Иисус, взял на себя наш грех – покорности террору… Четвертый: посмотрим, что будет, но я-то лучше спрячусь, отсижусь, так вернее…

Учитель спросит детей: а как бы вы поступили в такой ситуации?.. Дети будут думать. Будут примеривать ситуацию на себя. В их душах будет совершаться свободы черная работа… А иначе то, что не должно повториться, повториться может.

Постскриптум

Елабуга сделала свой выбор. А по данным Левада-центра, 40 процентов опрошенных выступают за то, чтобы не ворошить прошлое. И это в стране, два поколения которой прошли через государственный террор. Какая основная причина? “Это нас не касается”. Выражаясь нынешним языком, “не грузите!”. Нас там не было… Но то, что произошло в стране в годы репрессий, – преступление без наказания, которому до сих пор не дано юридической оценки.

Мы любим ругать власть. А ведь власть делает лишь то, что народ ей позволяет. И не делает того, чего народ не требует. Если юридической оценки нет, значит, она не нужна народу? Издатель “Преступления без наказания” Шенталинского Станислав Лесневский сказал: “Пусть это будет наш Нюрнберг, суд, посильный нам”. Те, кто не поленится или отважится читать документальную трилогию Виталия Шенталинского, не опасаясь за свое душевное здоровье, совершит над собой эту черную работу свободы. Ведь, как писал управляющий с 1839 года 3-м отделением генерал Дубельт в дневнике: “Наш народ тих, а тих оттого, что несвободен”. А когда это так, с народом можно делать что угодно.