Уважаемая редакция! С огромным интересом слежу за вашими публикациями о событиях и сражениях Великой Отечественной войны. Отдельную благодарность хотелось бы выразить за материалы о сформированных в Казани 18-й стрелковой дивизии и 86-й Краснознаменной дивизии имени Президиума Верховного Совета ТАССР, полные и достоверные сведения о которых мне долгое время нигде не удавалось почерпнуть.
С началом войны вся мужская часть сельской артели, в которой трудился мой отец, была мобилизована. Отец попал на фронт в конце августа 1941 года и считается без вести пропавшим. Воевал он в рядах 66-го стрелкового корпуса, штаб которого до войны также располагался в столице Татарии. Не могли бы вы рассказать на страницах газеты о судьбе этого воинского соединения?
М.ЗАЛЯУТДИНОВА.
Апастовский район.
Эту просьбу мы переадресовали нашему постоянному автору, военному историку Петру Лебедеву. В публикации использованы воспоминания ветеранов 66-го стрелкового корпуса, собранные существовавшим в Казани в 1970-х годах советом ветеранов соединения.
Эшелоны ушли в никуда,
И никто не вернулся обратно.
Михаил Дудин.
Первая зима
В начале 1940 года (еще не завершилась советско-финская война) в Красной Армии было начато формирование нескольких десятков новых дивизий. Среди них – 18-я в Казани, 154-я в Ульяновске, 61-я в Пензе. Объединены они были под командованием созданного 66-го стрелкового корпуса, управление которого разместилось в Казани. К лету 1940 года формирование корпуса было в основном закончено, и части приступили к боевой подготовке. Первым командиром корпуса был генерал-майор И.П.Михайлин, в начале 1941 года его сменил генерал-майор П.А.Корочкин.
Дивизиями командовали: 18-й – полковник Свиридов, 154-й – комбриг Фоканов, 61-й – полковник Прищепа.
Стрелковая дивизия того времени представляла собой большое и, надо сказать, довольно громоздкое хозяйство – почти полтора десятка тысяч бойцов, тысячи лошадей, три стрелковых и два артиллерийских полка, отдельные батальоны и роты. В корпусе же, кроме дивизий, числилось множество специальных частей и подразделений. От Казани до Пензы по прямой – полтысячи километров, Ульяновск посредине. Все это – гигантское плечо управления. А ведь всю эту массу войск нужно было превратить в надежный и гибко управляемый организм, способный решать сложные боевые задачи. И строилась эта пирамида войсковой слаженности от рядового стрелка до командования корпусом так, чтобы не оказалось в ней слабого, ненадежного звена.
В напряженной боевой учебе прошла первая зима. По десять часов занятий в сутки. Почти все – в открытом поле. Днем и ночью. В любую погоду.
Финская война неожиданно вскрыла много недочетов в подготовке войск, особенно командного состава. Главное же – недостаточная полевая выучка и ненадежное управление боем.
Вот и снаряжение оказалось малопригодным. С самой Гражданской войны носили буденновки, но куда практичнее и теплее оказались шапки-ушанки. Появились стеганые телогрейки, удобные трехпалые перчатки. Не только бойцы, но и многие командиры впервые увидели в эту зиму наши автоматы, именуемые ППД, – пулемет-пистолет Дегтярева. Артиллеристы получали новые дивизионные пушки. Равноправной с телефонной становилась и радиосвязь, хотя доверие она завоевывала медленно и с трудом.
Вообще, все привычное казалось гораздо надежнее: конная тяга, трехлинейная винтовка со штыком и телефонный аппарат системы УНА-Ф… К новой технике относились с недоверием не только рядовые бойцы, но и многие в высшем командовании.
В конце зимней учебы части были подвергнуты инспекторской проверке. Во многом результаты оказались неутешительными. Подвела огневая подготовка – пожалуй, один из труднейших в то время разделов обучения. Повысилась и требовательность проверяющих. Известное еще, кажется, со времен Суворова требование: “Учить войска тому, что необходимо на войне”, – обрело более категорическое выражение в приказе нового наркома обороны Тимошенко №120: “Учить войска только тому, что необходимо на войне, и только так, как делается на войне”.
Тревога нарастает
Но вот беда мирного времени – никто доподлинно не знает, что потребует будущая война. Прогнозы строились разные. На опыте Гражданской войны в Испании – одни, Финской кампании – другие, а война на Западе вносила свои коррективы не только в тактику боя, но и в оперативное искусство. Однако сделать правильные выводы не позволил не только недостаток времени, но и неумение мыслить по-современному, смело, без догм. И читали командиры в “Военном вестнике” и в “Красной звезде” рассуждения больших начальников о том, что ничего нового в войне, в сущности, не произошло, что все это мы и раньше знали и умели, и преступно сомневаться в превосходстве нашей самой передовой сталинской военной науки.
Лето 1941 года началось, как было принято, с выхода в лагеря. Перед самым началом летнего периода пришел приказ наркома Тимошенко о задачах боевой подготовки на лето. В нем не было привычного для прошлых лет бахвальства, необычно конкретно ставились задачи обучения войск в условиях, максимально приближенных к современной войне. За сдержанными, суровыми словами чувствовалась глубокая тревога – времени остается все меньше, а войска по-настоящему к грядущим испытаниям не готовы.
Сопротивление времени остро ощущалось и в частях корпуса. Казалось, что сутки с каждым месяцем все больше сжимаются, все меньше пропускают через себя те дела, которые грозно накапливались, не допускали отлагательств. Особые трудности возникали с командным составом. Комплектование им частей не поспевало за бурным процессом развертывания новых соединений. В середине мая приказом наркома был произведен досрочный выпуск командиров из военных училищ. Молодые лейтенанты должны были прибыть в части немедленно, без предоставления обычного в таких случаях отпуска. Пришло пополнение и в корпус. В новеньких гимнастерках, скрипучих ремнях, с виду серьезные, полные достоинства, а в сущности – мальчишки, для которых война больше похожа на опасную игру, чем на тяжелое, кровавое дело.
О войне в этот первый месяц лета говорили много. Чаще всего между собой, в доверительном кругу. Официально с Германией поддерживались нормальные отношения, велась торговля, газеты были сдержанны и холодно нейтральны по отношению к обеим воевавшим на Западе сторонам. И все же думающие люди улавливали признаки приближающейся грозы.
Войска теперь готовились в расчете не на условного противника, а именно на немецкую армию. Появились продолговатые книжечки – русско-немецкие военные разговорники. И содержание их было вполне определенным: могучий удар по врагу на его земле. В воинские части стали чаще приезжать лекторы из округа и даже из Москвы. На вопросы отвечали осторожно, уклончиво. Мол, о непосредственной опасности войны пока говорить нет оснований, но вряд ли можно будет избежать ее в будущем. И единственный сейчас реальный противник – гитлеровская Германия.
Вооруженные силы переживали самый трудный период своей истории после Гражданской войны. Происходило всеобщее, сплошное обновление: техники, кадров, взглядов на войну. События трагического для армии 1937 года задержали этот процесс, по крайней мере, на два-три года – срок для тогдашней крайне динамичной ситуации громадный. Возможностей же наверстать упущенное оставалось совсем мало.
Командир корпуса генерал Корочкин больше, острее, чем многие другие, ощущал растущую угрозу. Он относился к старшему поколению военной интеллигенции. Культурный, широко образованный Корочкин пользовался большим авторитетом в корпусе. Вместе с тем в глазах старших начальников он мог казаться слишком мягким, не наделенным теми волевыми качествами, которых, как полагали, требовала большая война.
Казань. Предгрозовье
21 июня 1941 года. Казань. Обычная суббота.
Еще не очень привычно выходной день называть дореволюционным воскресеньем. Были пятидневка, шестидневка и вот теперь – неделя со старыми названиями дней. А каждый рабочий день указом продлен еще на один час. Люди понимают – дорога каждая минута.
Введена уголовная ответственность не только за прогул, даже за опоздание на работу. Страшно видеть, что творится по утрам на трамвайных остановках. Вагоны берутся с боем. Обвешаны они со всех сторон гроздьями людей. Непрерывно названивая, трамвай пробирается по центральной улице Баумана мимо серой глыбы недавно построенного Дома печати. Трепещется на ветру уже подвыгоревшее на солнце полотнище со знакомыми словами: “Быть в состоянии постоянной мобилизационной готовности – наша задача”.
“Мобилизационная готовность” звучит строго, тревожно, хотя и не всем понятно.
Завтра – воскресенье. Но многие предприятия будут работать. А в обкоме и райкомах партии вообще забыли, что такое дни отдыха. Завершается первое полугодие, половина напряженного годового плана.
И все же завтра – выходной. Переполненные трамваи грохочут к речной пристани. Сбиваются в стайки только что сдавшие выпускное испытание (так назывались экзамены) школьники. Включенные на полную мощность рупоры громкоговорителей на площади Свободы далеко разносят бодрые патриотические песни вперемежку с официальными голосами дикторов, сообщающими о новых достижениях с полей и заводов страны. Где-то, впрочем, идет Вторая мировая война. Немецкие подлодки пускают на дно “регистровые брутто-тонны” англичан, а те торпедируют немецкие крейсеры и линкоры.
За стенами Кремля, там, где расположено пехотное училище, в разных концах возникают красноармейские песни, причудливо переплетаются их мелодии. И если прислушаться, то можно было бы разобрать слова и залихватской “Тачанки”, и новой песни из кинофильма по сценарию Николая Шпанова “Если завтра война”:
И на вражьей земле мы врага
разгромим
Малой кровью, могучим ударом…
В фильме это получалось очень даже здорово. Кажется, на второй или третий день с врагом было покончено. А вот и старые, еще с Гражданской войны, маршевые песни:
Эх, махорочка, махорка,
породнились мы с тобой,
Вдаль глядят дозоры зорко,
мы готовы в бой, мы готовы в бой!
Казанское пехотное училище имени Президиума Верховного Совета ТАССР следует, наверное, в кино. Может быть, даже на вновь допущенный на экраны “антинемецкий” фильм “Александр Невский” о давней-предавней битве наших с немцами-крестоносцами. “Кто к нам с мечом придет от меча и погибнет!”- грозит полумифический Александр голосом народного артиста Николая Черкасова.
Только полтора года тому назад ушел на повышение Михаил Кирпонос, прокомандовавший училищем в течение пяти лет. Теперь он командующий первостепенной важности Киевским особым военным округом. Генерал-полковник, Герой Советского Союза. Отличился в Финскую кампанию. Мог ли он представить себе свой последний бой во вражеском кольце в пасмурный сентябрьский день 1941 года и тот поросший кустарником овраг, где будет насмерть сражен осколком мины?
Его фронт фактически перестанет существовать в гигантском окружении восточнее Киева. А он, командующий, присоединится к сотням тысяч своих солдат, погибших на поле сражения и сгинувших во вражеском плену…
Медленно стихает уличный гомон, реже звучит разноголосая перекличка автомашин и нетерпеливый перезвон трамваев. На Казань опускается летняя ночь.
Потом на фронте эти июньские дни будут вспоминаться как пора безоблачного счастья. Казалось, никогда раньше так не ощущались простые радости жизни. Может быть, это просто так казалось людям, пережившим тяжелейшие, немыслимые испытания? Но, возможно, и впрямь, предчувствуя жестокое будущее, они хотели вобрать в себя побольше памяти об уходящей навсегда мирной жизни.
В школах закончились выпускные экзамены, расходились жизненные пути вчерашних одноклассников. Может быть, никогда раньше не было столь трудным это расставание. Словно чувствовали – со многими уже никогда не свидеться.
Выпускались ребята 1923 года рождения. Поколение, теперь достигавшее призывного возраста, как бы самой судьбой предназначено для еще неведомых грозных испытаний. Идет призыв (именно “призыв”, как в армию) в школы фабрично-заводского обучения (ФЗО) тех, кто помладше. Много и добровольцев: им обещают хоть и скудное, но все ж таки регулярное питание. К тому же гимнастерка, шинель, прочные башмаки…
А как завлекательны афиши! В Доме Красной Армии на площади Свободы с цыганскими песнями выступает знаменитая Изабелла Юрьева. В помещении цирка – концерт джаз-оркестра Якова Скляровского. В уютном Ленинском саде обещают большое гулянье: “танцы под духовой оркестр, большой выбор прохладительных напитков и закусок в павильонах и киосках”. Через неделю – традиционный Сабантуй, а там – Декада татарского искусства в Москве с новыми операми Назиба Жиганова “Ильдар” (о Красной Армии) и “Алтынчеч”, балетом “Шурале” Фарида Яруллина. И даже официальная “Красная Татария” со скучным отчетом о пленуме обкома и обширнейшим докладом на нем первого секретаря товарища Алемасова внушала чувство устойчивости и неизменности бытия.
Идущая второй год в Европе война, о которой с ледяной беспристрастностью сообщали газеты, казалась далекой, а участившиеся в последнее время тренировочные воздушные тревоги воспринимались, скорее, как забавная игра. Сколько раз потом вспоминали на фронте эти представлявшиеся нам благостными дни! И почти никогда другое – давящее чувство страха перед произволом государства, судьбы загубленных в ГУЛАГе и застенках НКВД близких, стихия доносов, опустевшие полки продовольственных магазинов и ночные очереди перед промтоварными магазинами, разгоняемые “для порядка” милицией.
“Дортмунд… Дортмунд… Дортмунд”
Ровно в шесть утра в воскресенье 22 июня 1941 года тяжелый эшелон с техникой и личным составом управления 66-го стрелкового корпуса отправился с запасных путей станции Казань.
Приказ об этом был получен двумя неделями раньше от командующего Приволжским военным округом генерал-лейтенанта Василия Герасименко. Официально считалось – едут на большие учения. Куда? Об этом не говорили, но и слухи, что куда-то за Урал, не опровергали…
Они не знали и не могли знать, что ровно в 13 часов в субботу по всем войсковым радиостанциям немецких частей, стоящих у советской границы, было передано условное слово “Дортмунд”. Название этого немецкого города означало – время вступления в действие плана “Барбаросса” остается прежним. То есть 22 июня в 3 часа 15 минут по берлинскому летнему времени.
В тот же день на совещании у Сталина было принято решение об объединении войск, выдвигающихся на рубеж Западная Двина – Днепр, под общим командованием Маршала Советского Союза Семена Михайловича Буденного. Среди них – созданная на базе Приволжского военного округа 21-я армия.
По мере прибытия эшелонов с дивизиями 66-го стрелкового корпуса на станции выгрузки Орша – Гомель – Чернигов они тут же направлялись в подчинение уже развернутых управлений 20-й армии (18-й стрелковой дивизии), 63-го стрелкового корпуса (61-й и 154-й стрелковых дивизий).
Ничего об этих событиях генерал Корочкин пока не знал.
Эшелоны идут в неизвестность
Командир корпуса из старых офицеров. Интеллигент. Грубого слова не скажет, голоса не повысит. Оттого у начальства слывет за либерала. Волосы аккуратно расчесаны на пробор. Шпоры. Старая шашка в ножнах с забавным колесиком на конце… Беспартийный. Потому, наверное, и оказался в тридцать седьмом одним из немногих командиров полков, избежавших репрессий.
Этакое историческое ископаемое. К какому заговору его подсоединить? Неперспективный, с точки зрения НКВД, “фигурант”. Вся жизнь посвящена армии, подготовке к грядущей войне. Несколько раз она вплотную подступала своими железными когтями к горлу страны, но как-то обходилось. Вот и договор от 23 августа 1939 года, избавивший страну от разгоревшегося очага европейской войны…
Мудрый шаг великого вождя. Да и как воевать? Чувствуешь себя как в недостроенном доме. В одном месте протекает, в другом – сквозит из щелей, и никто толком не знает, какое здание получится. Может быть, даже там, на самом верху… Что же случилось? Как могло так получиться?
Так или не совсем так думал старый командир, когда все хлопоты были позади и штабной эшелон, разрезая тугой, нагретый июньским солнцем воздух, мчался мимо небольших станций и полустанков к еще неизвестному пункту назначения.
Ветеран корпуса, помощник начальника штаба по тылу Базалей позднее вспоминал: “Время в эшелоне тянулось скучно. Смутные предчувствия и неопределенность тревожили. Но жизнь есть жизнь. От беспокойных размышлений мы, командиры управления корпуса, отвлекались преферансом. Вот и в то утро, позавтракав, засели расписывать пульку”.
Принимал участие в игре и командир корпуса. Где-то не доезжая Рузаевки в купе ворвался начальник штаба артиллерии Филиппов и прямо с порога крикнул:
– Война! Только что говорил Молотов. Немцы напали сегодня на рассвете.
Оказывается, эта страшная новость была получена через дежурную рацию, настроенную на Москву. Через некоторое время это подтвердил и военный комендант станции Рузаевка.
По прибытии на конечную станцию Чернигов в корпусе узнали, что все три дивизии выходят из его подчинения. Корпусу же передается новая, 232-я стрелковая дивизия, находящаяся в лагерях под Черниговом.
На Днепровском рубеже
На второй или третий день после выгрузки в Чернигове начальнику оперативного отдела корпуса Гавриилу Здановичу было приказано прибыть в штаб армии, в Гомель. Ожидалось получение боевой задачи. Только вот почему не комкор и даже не начальник штаба, а он вызывается к армейскому начальству?
Впрочем, в Гомеле все и объяснилось. Потом Зданович вспоминал: “С командармом, недавним командующим округом генерал-лейтенантом Герасименко, был знаком еще с той поры, когда вместе учились в Академии имени Фрунзе, которую окончили ровно десять лет тому назад. Знал его как общительного, любящего шутку, никогда не унывающего человека. За эти годы Герасименко погрузнел, появилась в его поведении важность и солидность, но, встречаясь со старыми друзьями в меньших чинах, свое превосходство перед ними он не выказывал”.
При встрече охотно вспоминали годы учебы, забавные эпизоды той благословенной поры. И, как это обычно бывает, среди давно знающих друг друга военных людей перебирали судьбы однокашников. За эти бурные годы кому-то в службе подфартило, как вот ему, Герасименко, для кого-то судьба повернулась боком, а то и спиной. А кто-то сгинул без следа. О них говорили только шепотом.
Сейчас было не до праздных разговоров. Выглядел командарм утомленным и встревоженным. Обстановку обрисовал несколькими скупыми фразами: крупные подвижные силы немцев прорвали оборону на границе и вторглись в глубину нашей территории. Не исключен их выход к Днепру в полосе армии. Корпус получает пока одну дивизию, которую надо еще доукомплектовать личным составом и техникой.
– А задача, товарищ полковник, для корпуса будет такая…
Отыскав на карте Чернигов, командарм провел карандашом линию вдоль коричневой жилки дороги до упора в голубую ленточку Днепра.
– Корпусу занять оборону на рубеже Днепра от Стрешина до Белого Берега с задачей прикрыть …левый фланг 63-го стрелкового корпуса, перед которым уже появились передовые части немецкого армейского корпуса. Готовность обороны – 3 июля.
Узнал Зданович и то, что их комкор отозван в Москву и уже назначен новый “хозяин”.
К этому времени, судя даже по весьма скупым официальным сводкам Совинформбюро, положение на фронте, особенно на западном направлении, ухудшалось с каждым днем. Бои шли восточнее Минска, у Борисова, на подступах к Бобруйску и Орше. Все чаще вражеские самолеты появлялись и над расположением 66-го стрелкового корпуса, в иные дни бомбежки следовали одна за другой по три-четыре раза в день. И что особенно было обидно – безнаказанно. В корпусе не было даже подразделений спаренных и счетверенных зенитных установок.
…Стояли жаркие сухие дни. На рубеже восточного берега Днепра южнее Жлобина стрелковые роты долбили саперными лопатами пересохшую землю, оборудуя окопчики и простейшие укрытия. Саперные подразделения еще весной были высланы на западную границу для выполнения оборонительных работ. Судьба их осталась неизвестной.
Присев на комья вынутой земли, прислушивались к глухим, сгущенным расстоянием раскатам канонады справа в районе Жлобина. В знойном мареве дрожали очертания перелесков и деревень, которые здесь, в Белоруссии, называли ласковым словом “вёска”.
Перед фронтом 66-го стрелкового корпуса, точнее его пока единственной 232-й стрелковой дивизии, противника не было. Но правый сосед, 63-й корпус генерала Петровского, уже вел бои с вышедшими к Днепру передовыми частями противника. Там принимали боевое крещение дивизии, которые совсем еще недавно входили в состав казанского корпуса – 61-я и 154-я стрелковые.
Севернее, в районе Орши, вступила в бой третья казанская дивизия – 18-я, но в составе 20-й армии. Еще через несколько дней пришла очередь и 66-го стрелкового корпуса.
В тяжелых оборонительных боях на Днепровском рубеже, который называли кровавым, они разделили горькую судьбу большинства дивизий довоенной кадровой армии. Их поход был трагически прерван уже в самом начале войны поражением в битве с сильным, хорошо подготовленным врагом. Но после них новые дивизии с теми же номерами продолжили их боевой путь. До самой Победы.
В одной из них, 232-й стрелковой, и автор этих строк младшим лейтенантом вступил в войну под Воронежем в июле 1942 года и почти через три года завершил ее под Прагой.
