Имя Фанзамана Баттала хорошо известно читателям, и прежде всего тем, кто читает на татарском языке. Вот уже не менее полувека он регулярно публикует свои сатирические и юмористические произведения на страницах периодических изданий, выпустил с полдюжины сборников рассказов и повестей. В них писатель иронично-насмешливо, а нередко язвительно-едко высмеивает все то, что, на его взгляд, не красит ни нашу жизнь в целом, ни отдельных людей – как чиновников, так и рядовых граждан.
Особо выдумывать писателю-сатирику не приходится, благо солидный житейский и профессиональный опыт предоставляет ему богатую пищу для наблюдений и размышлений. Достаточно сказать, что после окончания Казанского университета Фанзаман Саетбатталов проработал несколько лет в исполкоме Нижнекамского горсовета, затем был собкором Татарского телерадиокомитета, редактором Таткнигоиздата.
Недавно Фанзаман Баттал преодолел знаменательный рубеж жизни, отметив свое семидесятилетие. Поздравляя его с этой вехой, желаем ему физического и творческого здоровья и долголетия! А вниманию читателей “РТ” предлагаем два произведения юбиляра в переводе Наиля Ишмухаметова.

Жалоба

– Нет, такое мне не подойдет, – разочарованно сказал дед Сахибулла, потыкав очередной кусок мяса вилкой. – Не по моей мясорубке такие куски. Ты только представь-ка, уже шесть зубов удалили мне! Шэээсть!!

Сын не откликнулся, сосредоточенно продолжая трапезу. Сахибулла тяжело вздохнул и сам продолжил:

– Как оводы с пришпиленными задницами, “бызз-бызз” жужжали всю жизнь впустую, суетились понапрасну да впрягались во все без разбору и расчету. А вот прислушаться к словам умных людей да сделать, как они присоветовали, все очередь не доходила. Вот и зубы-то свои только из-за этого я потерял, из-за непослушания. И друзья-то ведь у меня были образованные. Слова Лотфуллы-земляка до сих пор помню: “Неправильно ты поступаешь, Сахип”, – сокрушался он, когда видел, как я набираю полный ковш и пью сырую родниковую воду. “Смотри, будешь без зубов маяться на старости лет”, – предупреждал он, а я мимо ушей пропускал его слова…Теперь вот наказан я за бесшабашность. А сам-то он ценил, еще как ценил здоровье! Воду, чай, пиво доводил до температуры тела перед употреблением. Термометр всегда лежал на кухне, чтобы, не вставая со стула, рукой можно было дотянуться. В тарелку или в стакан погрузит градусник и смотрит-следит. Если только температура чуть выше или ниже тридцати шести с половиной градусов, то за ложку ни в какую не брался. Даже помидоры и дыню грел перед тем, как съесть. Вот какие бывают те, кто заботится о своем здоровье! Эх, не получилось из меня такого, не получилось…

Дед отхлебнул пару раз из чашки и поставил чай на стол:

– Ну ты посмотри-ка на этот чай. Всю жизнь я, бестолковый, такой крепкий чай пил. Говорил мне один друг, когда я в Мензелинске жил…как, бишь, его звали-то… если мне память не изменяет – Ахмадиша: “Сам себе враг ты, Сахип, сердце истязаешь ведь таким крепким чаем”. Я, дурачок, не прислушивался к его словам!.. А через его стакан можно было Москву увидать, вот какой чай он пил. Чего уж там скрывать, сердце у меня теперь слабое стало. Когда погода меняется, то напоминает мне сердечко, с какой стороны расположено… Ясновидящим был этот Ахмадиша!

Сахибулла, не заметив, что сын, намереваясь вставить слово в разговор, перестал жевать, продолжал:

– А сколько кофию я выдул, а?! Дур-рак!.. Со мной вместе работала очень мудрая и смекалистая женщина. “Сахип-абый, кофе – это горелый порошок, а любой горелый продукт – прямой путь к раку!” – предупреждала меня Хадича. Мимо ушей пропускал я эти мудрые слова! Теперь вот, стоит только мне больше обычного жирной баранины навернуть да сверху кислым молоком заправить,  обязательно в животе долгие громкие разговоры заводятся. Поверю я, в конце-то концов, в то, что от излишества этого рак может начаться или нет?! Так- то вот оно – не прислушиваться к советам мудрых людей…

Сын, не вытерпев, перебил:

– Отец, хватит тебе переживать из-за ерунды всякой…

– Из-за ерунды, говоришь? Где это ты научился перебивать старших, а? Никакая это не ерунда! – распалился дед Сахибулла. – Ты весь в меня, как я посмотрю, меры не  знаешь. За один присест целую курицу съедаешь. Во времена Хрущева сколько писали о том, что мясо сокращает жизнь. Правда, обижаться на тебя грешно – молодой ты был в то время. И я тоже – хорош гусь – ни сам не прислушался, ни тебе не втолковал… Если память у тебя не дырявая, то ты должен помнить, как заходил к нам сосед – доктор Сафа. Он всегда говорил: мясо – враг здоровья… Эх, не вышло из меня ничего путного, не вышло. Ел все, что было под рукой, все, что душе хотелось. О здоровье совсем не заботился.

Причитая, дед Сахибулла подошел к окну, взял из лежавшей на подоконнике пачки “Идели” сигарету, прикурив, звонко хлопнул себя по лбу:

– Честно говоря, вот эта вот штука у меня совсем не работала. У других она ума палата называется. А у меня – продолжение шеи. Эту вонючую соску с семи лет сосу, будь она неладна. Уже вагон сигарет, наверное, скурил. Знакомый диктор на радио, ведущий передачу о вреде курения, каждый раз, когда встречал меня, нашептывал, прильнув к моему уху:

– Говорит Казань. Добрый вечер, Сахибулла-годок! Передачу о вреде курения повторяю специально для тебя… Курильщик – это бандит, который сам себе рубит голову. Из-за того, что легкие у курильщиков отравлены никотином, они быстро устают во время работы, задыхаются, у них постоянно хрипит в груди… – и так он мне всю свою радиолекцию перечитывал. Если при нем я нечаянно закуривал, то он резко вставал и убегал, размахивая руками, словно налетевших пчел отгонял. Вот уж умел он себя беречь! И все свои секреты долголетия мне открывал. А я, дурачок, не слушал его мудрых слов. Вот и сегодня  сказал про топор – и все его советы сразу вспомнились. А все потому, что дыхания не хватает мне, когда толстые бревна колю…

…Поглаживающий бороду в ожидании окончания пламенной отцовской речи сын застенчиво произнес:

– Отец, раз уж ты так сомневаешься в своем здоровье, то, может, сходишь, посоветуешься с Ахмадишой, Лотфуллой, диктором-лектором… кого еще не упомянул-то… Хадичой, Сафой. Хуже-то не будет.

Дед Сахибулла проворно встал со стула и взял топор, стоявший у двери:

– Чепуху не городи-ка, болтун. Их надгробные камни давным-давно мхом обросли. Никого ведь уже из них не осталось… Мне что, прикажешь в могилу к ним спуститься за советом?! С живыми нужно советоваться, сынок, с живыми!

Немного потоптавшись в нерешительности, дед Сахибулла, чтобы выразить свое недовольство, добавил:

– Восьмой десяток ты разменял, сынок, а ума так и не нажил. Пошли-ка лучше остаток дров дорубим, все польза будет.

Враг – друг – враг

“Нe садись, дочка, на углу – женихов не будет!” – такими словами пугали девок на выданье в старину. “Не страшно сесть на углу, лишь бы жених был с углом!” – так теперь наставляют дочерей современные мамаши. Вот и моя хозяйка думала, наверное, так же: иначе с чего бы это ей поселить меня в трехкомнатной квартире? Правда, две комнаты не мои – в них живут Акмали-абзый с женой Хуршидой и постоянно напыщенной, словно воробей, артачащейся по любому поводу дочкой.

Хоп, говорю я сам себе, негоже мне теперь лишь под горлом чесать да усы теребить!

И не успел я себя за ус дернуть, почесав под горлом, как в дверь постучались.

– Ну-ка, ну-ка, давай-ка познакомимся с новым соседом, – сказал с порога Акмали-абзый. – Если правду люди сказали мне, то ты художником должен быть.

– Раз уж другому не обучен… – начал было я, но Акмали-абзый, просияв, перебил меня.

– Вот и хорошо! – сказал он. – А то мне перед каждым митингом приходилось на стороне искать художников. Если согласишься, только тебе и буду давать писать лозунги. Насчет оплаты не бойся, в долгу не останусь…

Нужно сказать, что это было время, когда партия уже растеряла весь свой благоухающий цвет и вот-вот готова была уронить со своих увядающих ветвей перезрелые плоды. На фоне этого увядания мой вопрос прозвучал очень даже актуально:

– Ты секретарь парткома, что ли?

– Ну что ты… – еще шире улыбнувшись, отвечал сосед. – Политик я, братишка, по-ли-тик! Сейчас ведь, сам знаешь, каждый в политику тянется. Вот и я туда же потянулся… Через несколько дней должен у нас состояться антипартийный митинг. Так ты, сосед, давай-ка, напиши-ка мне плакат “Долой КПСС!”. Цену сам назовешь…

Н-у-у-у-у, коли деньги заплатят, сколько сам попрошу, так мне и разницы никакой нет, что писать, хоть “Даешь конец света!” Что ни говори, богатство силой наделяет, а бедность спину искривляет.

Пара-тройка дней прошла после нашего разговора, не больше, и вдруг в ванной комнате неожиданно застаю за бритьем аккуратного паренька! Откуда взялся этот волосатик ни свет ни заря?! Пока я, погрузившись в раздумья, хлебал чай, на пороге появился Акмали-абзый с рулоном бумаги под мышкой:

– Давай напиши мне еще один лозунг. Да красной краски не жалей, побольше напусти, чтобы издалека можно было увидеть.

– Опять “Долой КПСС”?

– Ой-ей! – неожиданно вскрикнул сосед, тут же испуганно зажал себе одной рукой рот, а вторую многозначительно вытянул в сторону коридора. – Умоляю, не говори так громко! Не дай бог, тот парень услышит нас! Он на мою дочку глаз положил. В райкоме работает. “Слава КПСС!” напиши мне. Два плаката. Один на грудь повешу, а другой – на спину.

Через пару дней слышу голоса из коридора.

– Привык, я погляжу, малиной объедаться. Испортил мою ненаглядную девочку-цветочек, у-у-у-х-х, огарок коммунизма! – верещала тетя Хуршида.

– Да ну его! Пусть уходит! – гордо обрезала дочка. Тут наконец и парень обрушил свое веское слово:

– Цветочек ваш себе оставьте, мамаша, он уж давным-давно козлами потоптан.

В эту минуту ко мне ворвался разгневанный Акмали:

– Пиши! Новый лозунг пиши! Нужно разорить это коммунистическое логово. Привыкли жить, насмехаясь над людьми. Уж я разворошу этот муравейник, уж я отыграюсь на них!..

Сразу, как только были написаны “Обком – в отставку!” и “Позор КПСС!”, Акмали-абзый поспешил одеться.

– Привыкли по пять раз жениться, – погрозил он перед уходом кулаком в сторону райкома. – Вот покажу я вам всем!

Сколько дней прошло после того случая, сейчас и не вспомню, заходит ко мне Акмали-абзый, гордо стуча себя в грудь:

– Видал, какие дела творятся: не успел я крикнуть “Долой!”, как всей партократии конец пришел! Вместе с ГКЧП свергнуты они, вот так-то!

– Ну раз такое дело, то теперь уж не будешь время свое и деньги на политику почем зря переводить, – поддакиваю я.

– Что ты, браток! – округлив глаза, изумился сосед. – Сейчас национальная политика набирает обороты. Вот скажи мне, за что, за какие такие дела узбеков стали обижать? Вот и приятель моей дочери постоянно говорит, что ходу им совсем не дают здесь, притесняют.

В эти дни дочка его, Эльвира, нанялась к узбекам дынями торговать. Видимо, узбеки нынче урожай собрали немалый, по словам Акмали-абзыя, Эльвира круглосуточно торгует – вторую неделю уже домой носа не кажет. И папаша тоже весь в делах, каждый день ходит с плакатами на митинг.

Наверное, так и ходил бы он с плакатами на площадь до тех пор, пока дождями не смыло бы надпись “Свободу узбекам!”, как знать, да только дыни все же чуть раньше сезона дождей раскупили. После базарного шума-гама в квартире воцарилась тишина, нарушаемая только плачем вернувшейся Эльвиры.

– Сволочи, неблагодарное отродье! – на лице вошедшего Акмали лежала черная мрачная туча. – Опозорили ведь доченьку-то мою развратники поганые! – ругал узбеков разгневанный отец. – Давай напиши мне еще один лозунг. Ох, дам я им жару!

Десять дней настырный папаша с плакатом крутился по площади. Не осталось ни одного жителя, который бы не прочел “Уз-бекским дыням – сгнить!”

Потихоньку гнев оскорбленного отца остывал:

– Ничего, девка – она как мед: за день-другой не испортится, будут еще у нее женихи… вон сколько их за один только год нарисовалось-то… где три было, там и четвертый появится. Да чего там появится… уже появился и вцепился, как клещ, не   отдерешь… хоть и русский, зато из местных, из казанских, и имя такое редкое у него – Ванька.

Как только был готов плакат “Русский с татарином – братья навек!”, Акмали-абзый скоренько нацепил его и побежал на улицу. Но, увы и ах, вернувшись вечером, отец узнал, что Ванька ушел от Эльвиры. “Скормленная узбеками дыня мешает”, – гордо заявил он.

– Ох и сложна она, национальная политика, соседушка, – тяжело вздохнул однажды Акмали. – Русские, они тоже, сам знаешь ведь, всякие попадаются. Мне эта ранняя пташка, вообще-то, сразу не понравилась, я про Ваньку говорю. И с головой у него, видать, не все в порядке. Иначе не бросил бы мою дочку, ангелочка моего… Но мы терпим, виду не подаем. Как еще там говорится-то, коза придет к крыльцу, а жених к венцу? Так вот, Эльвира еще красивее нашла себе жениха. Санькой зовут… И пусть издалека он приехал, аж из Рязани, но нам он близок по духу.

В тот вечер заказал он сразу два плаката: “Долой Ваньку из Казани!” и “Да здравствует Санька из Рязани!”

– Старый жених умирал, зато новый – генерал! – довольно потирал ладошки радостный Акмали.

Словно долго катившееся в одиночестве, но наконец-то наскочившее на свою ось колесо, наша Эльвира тоже нашла себе очередного парня. Примерно в это же время подошла пора рожать. Без году неделя жениха умасливали всей семьей:

– Смотри-ка, смотри, ребенок – ну просто вылитый ты! И ушек, как у тебя, – два, и пальчиков, как у тебя, – по пять на каждой руке.

Да только напрасно старались-то. Ушедший за хлебом Санька так больше и не вернулся.

Измученный ночным детским плачем Акмали зашел ко мне, сел за стол и уперся лбом в подставленные ладони:

– Черт с ним, и без мужа проживет… Но ребенок без мужика ведь не делается. Значит, кто-то должен алименты платить. И дочка-упрямица не сознается, от кого…

Долго сидел сосед неподвижно, словно безжизненный манекен. Потом наконец тяжело вздохнул:

– Глубока сейчас политика, глубока… До сути ее и не докопаешься никогда. Отец должен себя обязанным чувствовать, по-моему. Как считаешь?

Огорченный папаша ушел, я еще долго искал ответ на его вопрос и, не придумав ничего толкового, сел за очередной плакат: “Отцы всех стран, верните свои долги!”

Пусть наш Акмали еще разок покрасуется на площади!..

Фанзаман БАТТАЛ.