Шумим, братцы, шумим! Литературным событием начала 2009 года считаем исповедь Лилии Газизовой “Алкоголизм женского рода”, напечатанную в № 12 журнала “Дружба народов”, а затем перепечатанную местными газетами.

Корить за это некоторые средства массовой информации нелепо – им надобен громкий скандал. И признание Газизовой в том, что она, председатель секции русской литературы Союза писателей РТ, эффектная и состоятельная женщина, с молодых лет пила, и отчаянно много пила, стало для журналистов находкой. Справедливости ради надо сказать, что какая-то часть творческой интеллигенции при упоминании о скандальной публикации деликатно замолкает и просит сменить тему. Но большинство охотно дискутирует по данному поводу; при этом обсуждается моральный облик Газизовой, а не основной вопрос: можно ли автобиографический очерк “Алкоголизм женского рода” считать художественным текстом, прозой?

Лилия Газизова лишена полета фантазии и силы воображения, в стихах и прозаических опусах она не выходит за пределы своей биографии: пишет исключительно о себе и о своем – “о почесываниях”, по выражению Достоевского. Ее письмо – это “голая” тема, взятая на голой эмоции, “непосредственное самовыражение”, как у какого-нибудь рок-певца. Поэтому “Алкоголизм женского рода” – событие большое, хотя и отрицательное. Отрицательность здесь не оценка, а математическое понятие: меньше, чем ноль…

Между тем за последний год казанскими прозаиками создан ряд произведений, каждое из которых можно было бы назвать настоящим литературным событием. И существуй у нас институт грамотных литературных агентов, эти произведения могли бы быть напечатаны большими тиражами и принести издателям немалую прибыль, а авторам – известность.

Успех можно прочить еще не изданной и пока гуляющей по электронным почтовым ящикам любителей изящной словесности поэме “Казань – Курочки” Аделя Хаирова. Название и жанр произведения недвусмысленно отсылают к известному произведению Венедикта Ерофеева “Москва – Петушки”. В нем Ерофеев ввел в русскую литературу тип, который составляет немалую часть населения и тогдашней, и теперешней России – алкоголика-интеллигента, начитанного и рефлексирующего – “хомо очень сапиенс и очень пьющий”. Того, у которого “мало ли от чего могут дрожать руки – от любви к Отечеству, например”. Данный тип, будучи введенным в литературу три десятилетия назад, все это время пил там и размышлял в одиночку.

И вот у Венички появился товарищ, с которым ему “есть о чем пить” – это Бонифатий Джованниевич Джулик-Кисель. Место жительства у него иное – Казань, а наклонности те же. В чем еще разница? В географии передвижения – электричка, в которую садится Бонифатий, идет из Казани в Курочки, минуя хорошо знакомые пригородные станции: Адмиралтейскую Слободу, Займище, Обсерваторию, 774-й километр, Васильево, Зеленый Дол, Паратск. В остальном перестройка и демократические реформы никак не отразились на образе мыслей героя поэмы Хаирова и на способе их излагать. И ассортимент алкогольных напитков на долю Бонифатия выпал такой же скудный, как при брежневском застое: водка, портвейн, “степашка”.

Как и Ерофеев, Адель Хаиров обращается к гибридно-цитатному языку, восходящему как к пространству высокой культуры, так и устному народному творчеству. И при этом поэма Хаирова – произведение в чем-то более раскованное, смелое, “драйвовое”, чем “Москва – Петушки”, во многом благодаря неповторимому национальному колориту.

Книга маститого прозаика Льва Кожевникова “Вятские охальные сказки и побывальщины”, при должном полиграфическом исполнении и хорошей рекламной кампании, расходилась бы с прилавков книжных магазинов как горячие пирожки. Но, увы, она издана в скромной частной типографии ничтожно малым тиражом на средства самого писателя. Кожевников известен как прозаик и драматург, но здесь он открывается с новой стороны. Оказывается, Лев Афанасьевич в течение многих лет собирал фольклор с эротическо-юмористической окраской. Сбор материала в основном происходил на севере Кировской области, где Кожевников в 1970-е годы работал корреспондентом районной газеты. Люди там проживали суровые, имеющие опыт исправительных работ в колониях,  зато раскрутить их на откровенный разговор было немного легче, чем скованных правилами приличия горожан. Точность, с которой писатель фиксировал колоритную речь рассказчиков, сделала их сюжеты похожими на байки – с ненормативной лексикой, элементами баснословия, когда реальные события самым причудливым образом переплетаются с выдумкой и домыслами.

В этой связи неслучайным выглядят отчество писателя – Афанасьевич и образованный от него псевдоним, которым Лев Кожевников порой подписывает свои произведения, – Афанасьев. Такую же фамилию носил фольклорист, который первым в свое время обратил внимание на сторону жизни, больше всего дающую пищу для народного “охального” юмора. В ХIХ веке издание “Заветных русских сказок” Афанасьева, чье эротическое содержание указывало на целый пласт народной жизни, было сродни научному подвигу.

Льву Кожевникову, последователю знаменитого фольклориста, во второй половине ХХ века пришлось ломать не менее стойкие стереотипы. На мой взгляд, значение книги “Вятские охальные сказки и побывальщины” заключено не только в увлекательности, но и в препятствии засорению русского языка, а также в установлении живых связей языка и бытового поведения.

Большое будущее прочат молодому прозаику Булату Безгодову (псевдоним) московские литературные критики Инна Борисова и Ольга Лебедушкина. При одном условии: если Булат поступит в Литинститут им. М.Горького и научится филигранной работе над словом. Пока Безгодов – литературный босяк, фигура, конечно, давно укорененная в российской культурной традиции, но, увы, сегодня вряд ли способная соответствовать тому невероятно высокому уровню мастерства, который существует в настоящее время в русскоязычной прозе. К 28 годам Булат Безгодов написал десяток добротных рассказов (печатались в журналах “Идель”, “Октябрь”, газете “Республика Татарстан”), вошел в шорт-лист литературной премии “Звездный билет”, занял призовое место в одном из конкурсов “Новая татарская пьеса”. И самое главное, он автор романа “Влюбленные в Бога”. Произведение издано небольшим тиражом, 230 экземпляров, в мини-типографии Института проблем информатики АН РТ.

К сожалению, роман называется столь претенциозно, что его неловко хвалить. С другой стороны, название честно предупреждает, что предстоит иметь дело с пристрастным произведением, на страницах которого автор будет убеждать и привлекать на свою сторону. Для такого рода произведений существует определение жанра – мениппея. Главный герой мениппеи – “мудрец” – в поисках высшей правды может зайти в бордель, угодить в воровской притон, увидеть во сне утопическую картину и сочинить философский трактат. Все это плюс экзальтация описываемых событий, некоторая абсурдность, фантастика и гротеск в произведении Безгодова присутствует. Хотя только на первый взгляд кажется, что автор прибегает к нарочитой драматизации, – описываемые время и место, в которых “расположился” главный герой (Казань, 1980-е; Москва, 1990-е), фантасмагоричны сами по себе.

По содержанию “Влюбленных в Бога” можно разделить на три большие части: детство, отрочество, юность. Каждый из жизненных этапов героя, в котором легко угадывается сам автор, насыщен реальным многообразием жизни и травматическим опытом, будь то школьная скамья, криминальный район, где властвует группировка “Перваки”, московская банда, делающая бизнес на автомобильных “подставах”, психиатрическая лечебница, религиозная секта, элитный автосалон или бригада строителей-шабашников.

Надо отдать должное, проведя своего героя через социал-дарвинистские джунгли, молодой писатель пришел не только к грандиозному обобщению времени, но и к итогу, ради которого задумал роман. По его мнению, нравственный закон в душе человека гласит: “Не подчиняйся и не подчиняй!” Однако, к сожалению, виртуозной многостильности, которой требует мениппея, Безгодов не достиг.

Талантливого казанского писателя Айдара Сахибзадинова современная Россия с ее неправедным бытием, наоборот, мало вдохновляет; он до сих пор верен раз и навсегда сделанной заявке в литературе: поиску невозможной гармонии – тоске по саду как идеалу деятельного покоя, где порхает возлюбленная с “античной чашей колена”. Разработанная им жила до сих пор богата породой, о чем свидетельствуют новые повести и рассказы Сахибзадинова, регулярно печатающиеся в литературно-художественных журналах.

Чистейшей прелести чистейшим образцом можно назвать прозу казанской поэтессы Елены Шевченко, индивидуальная манера письма кристаллизуется у молодой писательницы Альбины Гумеровой, неизменный интерес у московских толстых журналов вызывает взгляд на современную войну прозаика из Альметьевска Инсафа Давлитова. Скупая, неброская, но, тем не менее, пронзительная манера письма у писателя из Лениногорска Фарита Гареева. Звучат имена Романа Перельштейна, Салавата Юзеева, а что до Дениса Осокина, то он давно стал брендом столицы Татарстана. “Прилепин в Нижнем, Осокин в Казани, на Урале – Славникова и Иванов”, – пишет информационно-аналитический еженедельник “Вятский обозреватель”.

На первый взгляд, из данного обзора (возможно, субъективного и неполного) напрашивается вывод: вот и хорошо, что у нас много писателей, хороших и разных. Слава богу, прошли те времена, когда писатели сочиняли с оглядкой на директивы пленумов КПСС. Несравненно лучше сегодняшняя ситуация: каждый волен писать то, что считает нужным, и не надо никого клеймить и направлять. Вероятно, так оно и есть, только при этом следует помнить: талантливые люди обычно очень беспечно относятся к своему дарованию, не атакуют издательства и редакции, не пробивают себе литературные премии и почетные звания, а посредственности, наоборот, активно работают локтями и спокойно идут к цели по головам других – “выдышивают чужой воздух”. Вероятно, не подозревая при этом, что соответствуют определению, данному пишущей братии Виктором Пелевиным в романе “Empire”V”: “Что самое важное для писателя? Это иметь злобное, омраченное, ревнивое и завистливое эго. Если оно есть, то все остальное приложится”. Поэтому либеральный взгляд на литературный процесс: пусть благоухают все цветы и буйно колосятся сорняки – приемлем лишь при одном условии. Этой равнобезразличности ко всем тенденциям необходим противовес в лице беспристрастной профессиональной литературной критики. А таковая, увы, в Казани отсутствует…