В Казани вышла в свет книга стихов с грустным названием “Убывает свет вечерний”. Автор – Владимир Лавришко. Вместо предисловия – его собственное “Послесловие к судьбе поэта”, ибо, как он пишет: “С середины 90-х годов недоразвитого нашего капитализма, сменившего наш развитой социализм, я не написал ни одной стихотворной строчки”.

В аннотации к сборнику написано, что в нем избранное – “за три десятилетия существования в поэзии”. Прочитав книгу, можно с уверенностью сказать, что автор в поэзии не только существовал, но – жил:

Что ты щуришься, разиня?
Что теребишь рукава?
Нет страны такой – Россия.
Есть больная голова.

Есть аптечные облатки
от непрошеной тоски.
Да какие-то тетрадки,
где какие-то стишки.

Грустные строки, но стихи-то хорошие. И о главном. Нынешнее время непоэтов вгоняет поэтов в тоску, та конвертируется в стихи… Разница же между полнокровной жизнью в поэзии и существованием в ней, как известно, не в соотношении минора и мажора, а в качестве “продукции”:

Прощай, моя песенка! Спета
была без особых затей,
попавши в аквариум света
из немилосердных сетей.

Стихотворение процитировано полностью. Что по прочтении имеет читатель?.. Красивости в поэзии не работают. Да и трудно представить “аквариум света из немилосердных сетей”. Трудно на современном уровне развития поэзии и прощать неточные, а еще – глагольные рифмы, без которых мастера своего дела обходятся давно и легко. Потому что их откровенная примитивность, как правило, тянет на свой уровень и замысел стихотворения, который бы, возможно, действительно светился, когда б не первые попавшиеся рифмы, а ими чаще всего и оказываются глагольные.

Казалось бы, секрет технически совершенных стихов прост. Работай над рифмами, не употребляй глагольных, если ты не рифмоплет-любитель, а нечто большее… Заявка на большее в сборнике тоже есть:

Спасибо всем
недобрым людям –
по их тычкам добро нашло.
Стал слух до боли абсолютен
к тому, что есть и что прошло.

Есть и подтверждения этого. Вот стихи о времени послевоенном – в них детали,
увиденные абсолютно зорко:

Жизнь умудряла нас наукой,
переводя из класса в класс.
Физрук у нас был однорукий,
безногий завуч был у нас.

Или уже о времени застоя – стихотворение о жизни, в которой ставить нечего на сценах театров: завлитчастью безуспешно ищет современные пьесы, в которых бы “в свете данного момента”, “не нарываясь на скандал”, отражались пленумы ЦК, интенсификация села. Где было бы все “толково и остро”, но чтобы в них никто не умирал. И чтобы зритель при этом не покидал залы, невзирая на фальшь и скуку …

Поэту настоятельно советуют написать такую драму! Он и пишет – стихотворение “Драма”:

В ней за стенкой радио играет,
в ней не жизнь,
а так – белиберда…
Но живут, никто не умирает
(и меня включая) от стыда.

Абсолютный слух на время, в котором он живет, поэту необходим. Подходя с этим тезисом к поэме “Узел связи” – о строительстве КамАЗа, обострим слух и мы, читатели. Первая строка поэмы “Просыпайтесь – будильник звонит!” – прямой, кажется, отсыл к некрасовскому “Спи, кто может”. Но сколько ж можно спать?..

КамАЗ строится,
время катится!
А кто времечко проспит,
ох, спохватится!

Просыпаются комсомольцы страны и парни, девушки из фантастического города Зурбогана, придуманного Александром Грином, где “человек ходит прямо”. Строят автогигант, яростно меся грязь и замешивая бетон. Строят свое будущее, не щадя сил. Женятся, смотрят фильмы о революции, требуя “продолжать кино”, когда гаснет свет:

Раздосадованный страшно
в темноте порою, но
ждет народ,
что скажут страстно
книга, живопись, кино!

Просыпается страна, слушает Набережные Челны – здесь он теперь – узел связи времен:

Мы – прежде всего,
это внуки “Авроры”!
Мы – дети победных “катюш”.

“Надеждою страны” чувствует себя молодежь – “привычные дети привычного века к тому, что стригут на виду”. А в витринах уже появившихся магазинов – манекены в велюровых шляпах, взирая на идущих со смены в спецовках:

Уверены шляпы –
идет потребитель!
Идут потребители – мы…

Но пока “мы” строим светлое будущее – “стеклянные стены”, то есть ясный, прозрачный мир, где можно будет смотреть друг другу в глаза, не опуская взора. Где герой, которому дали имя Байрам (Праздник), по завету деда мечтает носить праздник в груди:

“Ты молод, – сказал он, –
как утром лоза.
А я на подъем тяжел.
Но видят с тревогой
мои глаза –
не к каждому
праздник пришел.
Хоть брата
родного стриги и шерсти –
курдюк набивает баран.
Под ношею путник
согнулся в пути.
Прими эту ношу, Байрам!..”

В поэме немало пронзительных строк, много экспрессии, энергии, страсти, правды. Может быть, поэтому о ней некогда хорошо отозвался Евгений Евтушенко. Может, поэтому ее в свое время назвали антисоветской. Мы назовем ее вневременной. Бывают такие литературные произведения: какое время ни возьми, а они все не ко двору. Впрочем, сегодня поэма увидела свет – впервые в своем первозданном виде, без редактуры и цензуры. Символично, что случилось это накануне 90-летия комсомола, строившего КамАЗ.