Наши мертвые

нас не оставят в беде,

То была удивительная, фантастическая ночь. Такое не забывается. В одно мгновение свалился с нас тяжелейший груз войны.

Для солдата переднего края это, прежде всего, почти постоянная угроза смерти. Даже в благостную пору затишья, когда война, казалось, чутко, по-звериному дремала, он ощущал ее близкое дыхание. Мы были молоды, многие не знали другой жизни, кроме фронтовой, и дарованная в тот миг счастливой судьбой предстоящая череда лет казалась бесконечной. Потому, вспоминая пережитое в первые мгновения мира, фронтовик, прежде всего, рассказывал своим молодым друзьям о безраздельном счастье, охватившем его.

Но было и другое. С последними залпами войны через всю гигантскую массу действующей армии почти в двадцать пять миллионов человек, сражавшейся без малого четыре года, прошел рубеж, окончательно разделивший ее почти поровну на живых и мертвых. И мы вновь возвращались к погибшим товарищам. С трудом пытались вспомнить их имена, восстановить в памяти уже почти забытые лица. Пока шла война, они все же оставались с нами, хотя бы потому, что горькая их судьба в любой миг могла настигнуть каждого из нас. И потому еще, что мы все время вплоть до первой минуты наступившего мира продолжали жить тревогами и заботами, с которыми они ушли из жизни.

Еще долго не будет названа величина наших потерь – такой страшной она оказалась. А в сценарии парада на Красной площади, состоявшегося почти день в день в четвертую годовщину начала войны, не нашлось минуты для скорбного молчания войск и всего народа. И не склонились боевые знамена победителей перед священной памятью о своих павших соратниках, не смолк тысячетрубный оркестр, по всей стране не преклонили в безмолвии головы миллионы людей – от Верховного главнокомандующего до мальчишки из ремесленного училища.

Но незримыми проходили среди шестнадцати тысяч марширующих около десяти миллионов навеки оставшихся в войне, а среди колонн фронтов-победителей, которых представляли парадные “коробки” во главе с их командующими, не было штандартов других фронтов с ушедшими уже в историю названиями: Юго-Западный, Сталинградский, Донской, Брянский, Калининский, Южный… Тех, на чью долю выпали не столько победы, сколько горькие неудачи и поражения. Но без самоотверженного подвига которых не было бы и Великой Победы, и этого триумфального парада.

Неравномерно распределяла война свой адский груз крови, страданий, солдатского тяжелого труда. 86 процентов всех потерь за войну легло на пехоту. Большинство их она несла на линии огня, в узкой полоске земли шириной три-четыре километра. Если стрелковая дивизия теряла половину своего штатного состава в среднем каждые пять месяцев боев, то пехотная рота – в 4-5 раз чаще. Только за период, когда до конца войны оставалось 28 месяцев, личный состав пехоты в результате потерь обновился в среднем 5-6 раз. При этом три четверти потерь приходилась на рядовых солдат. Из миллиона погибших в войну офицеров 92 процента составляют “лейтенантские потери” – в основном командиры взводов и рот. Уходили не только люди, вместе с ними терялся бесценный фронтовой опыт. Потому, между прочим, так трудно накапливалось боевое умение войск и так долог был путь к Победе.

Строгая партийная “Правда” публиковала в те победные дни стихи поэта:

Как же долго пришлось ждать этого “потом”! Даже через тридцать лет записными идеологами были с негодованием отвергнуты осторожные слова о “празднике со слезами на глазах” во всенародно любимой ныне песне.

Но у тех, кто еще оставался на последних рубежах войны и ожидал уже объявленную законом демобилизацию, был свой счет потерям и своя “Книга памяти”. И чувство вины, которое испытывает выживший перед своим погибшим товарищем. Только тогда, в первые дни наступившего мира, мы могли в полной мере осознать, что они заплатили за Победу самую большую цену, какой располагает человек. А исчезали чаще всего незаметно, не отмеченные даже единственной медалью. Война определяла свою меру ценности каждого. Жестоко, не очень заботясь о справедливости, распределяла свою невыносимую тяжесть – жизнь и смерть, память и забвение, награды и наказания.

Никто, думаю, точнее Александра Твардовского не сказал о чувствах уцелевшего в огне войны фронтовика:

Может быть, по этому царапающему душу “все же”, чувству, сохраненному до конца жизни, надежнее всех документов и наград узнается солдат, большую часть своей войны проведший на передовой линии фронта, так называемом переднем крае. Только ведь очень неохотно они делились даже с близкими людьми самой сокровенной и, как им казалось, недостаточно патриотичной памятью.

Помню, как мечталось нам на фронте, чтобы до детей и внуков наших дошел правдивый, не искаженный пропагандистскими мифами образ войны. Той, которую сами видели и испытали.

Замечательный писатель, а на фронте боец пехоты Вячеслав Кондратьев писал мне: “И мучает меня мысль, что, может быть, только я один и уцелел. И раз так, то тем более должен рассказать обо всем. В общем, схватила меня война за горло и не отпускает”. Выполнив свой долг перед павшими товарищами, Кондратьев оставил на редкость правдивые и вместе с тем добрые повести об одном из самых жестоких сражений войны – Ржевском. Без них образ войны был бы неполным.

Но какие россыпи драгоценных солдатских свидетельств безвозвратно растеряны нашими расточительными на народную память послевоенными поколениями! Как неосмотрительно теряем мы и ныне последние оставшиеся плацдармы живой памяти о войне!..

А нынче и совсем немного осталось фронтовиков среди нас. И, пожалуй, впервые за прошедшие годы так остро ощутилась эта безвозвратная потеря в нынешний, 63-й День Победы. Та черта, которая почти шесть с половиной десятилетий тому назад рассекла воевавшую Россию на живых и мертвых теперь оставляет для старых фронтовых солдат совсем небольшой плацдарм жизни и исчезающее пространство памяти.

Трудно поверить, но только за последний год ушли из жизни 350 тысяч участников войны – почти 40 дивизий военного времени. В Минздравсоцразвития России ныне насчитывают лишь 855 тысяч бывших фронтовиков. Министерство обороны числит еще меньше – около 700 тысяч (не считая приравненных к ним льготников).

Мне признавались мои юные друзья – студенты вуза, в котором я продолжаю работать, что, почти не встречая в эти дни привычных стариков-ветеранов с боевыми наградами на поношенных пиджаках, они ощутили себя осиротевшими. Я верю в искренность их слов.

Оказавшись в начале жизненного пути на перекрестках выбора, не обретя ясных нравственных и духовных ориентиров, “поколение из будущего” хочет понять своих далеких сверстников, примерить себя к обстоятельствам, в которых довелось им жить, сражаться и умирать. Они хотят видеть в великой войне, пережитой дедами, не гламурное украшение отечественной истории, а образ России и того загадочного поколения в пору высочайших испытаний и великих побед. И потому день, отведенный законом для памяти о павших воинах, ныне наполняется новым содержанием. Ведь история Отечества, особенно в “ее минуты роковые”, не только позволяет глубже понять вызовы и тревоги нынешнего дня, но и познавать самих себя, начинающих путь в неизведанные дали будущего.

Историческая память – наше общее достояние. Но, может быть, в первую очередь она принадлежит молодым.

Память о безмерных испытаниях и жертвах военного поколения не только сохраняет свою полынную горечь, но и, скрепляя звенья цепи духовной преемственности поколений, является источником веры в неизбывные нравственные силы нашего народа.