Так уж получилось, что материалов Петра Павловича “РТ” опубликовала немало, а вот о нем отдельно почти не писала. Сегодня мы решили восполнить это несомненное упущение. Но возник вопрос: как написать, не потревожив ветерана, отправленного врачами на строгий постельный режим?

По счастливой случайности еще с прошлых лет в редакции на временном хранении осталась папка со старыми набросками и воспоминаниями Лебедева. Среди прочих документов в ней оказалось несколько небольших тетрадок, исписанных убористым почерком, – то была часть его фронтового дневника.

Сегодня эти полуистлевшие от времени страницы – документ прошлого, открывающий правду о войне, правду суровую, а порою и жестокую.

В июне 1941 года окончив школу, Петр Лебедев готовился к поступлению на исторический факультет университета. На одной из встреч со студентами Петр Павлович сказал: “Война застала меня за книжками”. Он так и не поступил в университет – его жизнь отныне и навсегда будет связана с армией.

В июле 41-го Лебедев был призван и получил направление на учебу в Подольское артиллерийское училище. Курсантом принял боевое крещение – участвовал в обороне Москвы. После окончания сокращенного курса училища молодой лейтенант в мае 1942 года назначен командиром взвода полковых орудий в 232-ю стрелковую дивизию, с которой участвовал в исторических сражениях под Сталинградом и Курском, форсировал Днепр, освобождал Украину и страны Европы.

232-я стрелковая дивизия в 1942-43 годах участвовала в кровопролитных боях в самом сердце России. Здесь молодые воины, городские ребята, впервые увидели настоящую Русь, в древнюю цивилизацию которой безжалостно ворвалась война с ее танками и пушками.

“Здесь, – писал молодой лейтенант в одном из своих посланий, – мы неожиданно и горько открывали для себя затерянные в бесконечных пространствах лесов и полей деревни, к которым, кроме застывшей тележной колеи, никаких других путей не было. Казалось, ничего здесь не менялось, может, сто лет, а может, больше. Тот же утоптанный земляной пол в избе, до блеска отполированные задами многих поколений скамьи под окошками, образа под полотенцем в красном углу, колесо прялки, самодельное выдолбленное корыто с отрубями, кольцо для люльки в потолке…”

Здесь была та Россия, которую и нужно было защитить, заслонить собой.

В своем дневнике Петр Лебедев пишет и о чувстве страха, который был, конечно, у каждого воина. И называет одно из самых страшных мгновений своей войны – миг ожидания в бою под Воронежем летом 1942 года. Увидев наступающие танки, новоиспеченный командир отдает команды, предшествующие команде “Огонь!”.

И вдруг – “нештатная ситуация”. “…Танки …вдруг исчезли, словно растворившись в дымке”. Танков не видно, однако отчетливо слышно по гулу моторов, что они приближаются. Лейтенант понял, что танки скрылись в балке и могут “вынырнуть” прямо перед орудиями, которые не смогут, не успеют выстрелить. Это был миг отчаянного страха, безнадежности, о котором фронтовик вспоминал и через десятилетия. Закончился тот бой вполне достойно: когда танки все же появились, орудия открыли огонь и подбили сразу две машины, остальные повернули назад.

По коротким фронтовым записям видно, что в боевых условиях юноша быстро становится мужчиной. Лейтенант Лебедев был командиром для бойцов иногда значительно старше его, он быстро усвоил, что такое ответственность за людей, за их жизни. Он терял боевых товарищей.

Лебедев пишет о многих смертях, тогда это было обыденностью, трагедией потери стали после войны. Он называет многие фамилии, вспоминает эпизоды боев, иногда незначительные детали, обстоятельства гибели людей. Пишет и о себе, правдиво и откровенно.

11 декабря 1944 года Петр Лебедев был ранен в Венгрии при взятии одного небольшого села (это было уже его второе ранение). Стояла холодная промозглая погода, и земля была вся пропитана водой. Так не хотелось падать на нее, и молодой командир опустился только на колено.

Ударил пулемет, и правую сторону груди обожгло. Ему ясно представилось, как принесут похоронку матери: “Представилась комната в нашей квартире, круглый стол под плюшевой скатертью, старинный сундук, на котором я когда-то маленьким спал, даже большое зеркало, беспричинно, как говорили, лопнувшее в мамином доме в день начала той войны. Знакомый довоенный почтальон протягивает маме конверт, в котором (я уже знаю) отпечатанное на машинке казенное письмо, называемое теперь похоронкой. И не собственная смерть, которую не мог себе представить, а то, что должно произойти здесь через несколько мгновений, было для меня самым страшным”.

По признанию фронтовика, после войны долго снились ему не бомбежки и артобстрелы, а особенные мгновения войны и “остающиеся вечно живыми товарищи”.

Со страниц его дневника перед нами встают вечно живыми те, которых он называет поименно. Вот, например, связист Марков, которого товарищи не любили из-за его скверного характера. “Телефонист Марков у нас – самый тоскливый человек. Нет у него не то что друга, но и просто человека, к которому бы он просто относился с симпатией. Все у него лентяи или дураки, в общем, не пригодные ни к чему люди. И всем на свете он недоволен – погодой, старшиной, горами Карпатскими и, конечно, войной”.

Однако специалист Марков был безотказный. “Стоило случиться прорыву кабеля, он тут же без всякого приказа, в очередь – не в очередь, брал свою сумочку с необходимыми принадлежностями, телефонный аппарат, моток кабеля и отправлялся по линии… Марков не только исправно исполнял свой долг, но, как казалось, стремился брать на себя тяжесть чужих обязанностей”.

Погиб Марков от случайного осколка, когда шел в штаб полка получать свою первую и единственную награду – медаль “За боевые заслуги”.

А вот новый герой – Петр Алексеевич Ложкин, “удивительно несуразный боец”, который большую часть времени проводил за приготовлением и доставкой пищи разведчикам. “Совершенно добровольно Петр Алексеевич взял на себя множество других забот о беспечном в бытовых делах племени разведчиков. Время от времени он устраивал для нас баню с постирушкой и неизменным прожариванием обмундирования в приспособленной для этого металлической бочке, чинил обувь, латал одежду, а в холод и непогоду устраивал что-то вроде обогревательного пункта, разводя в укрытии костерок. И уже одно то, что была надежда обогреться, независимо от того, удастся это или нет, придавало силы переносить тяготы переднего края… Он был нужен. Без него невозможно было представить нашу жизнь. И не только потому, что вряд ли можно было найти человека столь заботливого и преданного, но и потому, что на войне с ее жестокой, бесчеловечной мерой полезности, которую она предъявляла к каждому, и с оценкой людей в соответствии с этой мерой, он, этот добрый нелепый мужик, любил и жалел нас, пусть неумело и наивно, но по-человечески и бесхитростно”.

Погиб Ложкин в Карпатах, случайная пуля пробила ему голову, когда он пошел на речку вымыть посуду после ужина…

Вчерашние школьники, ставшие командирами, должны были для себя решить вопрос о ненависти – о ненависти к предателям, которая подчас была более конкретна, чем ненависть к врагам – фашистам.

Лебедев записывает в дневнике, как ему пришлось отдать приказ о расстреле “власовцев”, обнаруженных его разведчиками в одном из сел. В суровых условиях наступления он не мог поступить иначе, однако и через много лет детально помнит, как выглядели пленные, что рассказывали о себе. Помнит и сержанта, который должен был выполнить этот приказ. Через много лет при встрече он спросит у бойца, действительно ли тот исполнил приговор. “Да как бы я мог тогда этого не сделать?” – ответил тот.

И далее: “Неожиданно и, наверное, сам не заметив этого, Елфимов назвал меня по давнему званию, как будто бы и не было этих десятков лет и мы остаемся теми же ребятами, которым выпала доля жить и поступать по неумолимым законам войны, за гранью жалости и милосердия”.

Наши воины ненавидели врагов, но и умели быть милосердными, иначе в своей ненависти они бы уничтожили человеческое внутри себя.

Автор записей вспоминает один из эпизодов, когда ему ненадолго выпало быть военным переводчиком. Он хорошо запомнил своего первого немца, которого допрашивал в ноябре 1942 года под Воронежем.

“Немец тяжело ранен, почти все время бредит, и я ночь напролет сижу у его койки в медсанбате. Иногда он приходит в себя, смотрит на меня с удивлением, видимо, не соображая, где он, но на мои вопросы отвечает чуть слышно: “Их вайс нихтс” (“Я не знаю”).

Перед рассветом ему, кажется, становится лучше. Долго смотрит на меня, показав взглядом на мою полевую сумку, бормочет что-то неясное… Просит показать ему фотографии, оказавшиеся у него при пленении. Я достаю их. Обычные, как почти у каждого из них, карточки в целлулоидном пакетике…

И вот я, командир Рабоче-Крестьянской Красной Армии, одну за другой показываю ему, фашисту, эти глянцевые карточки (на которых родные и близкие немецкого солдата), расходуя остатки отпущенного ему и мне, переводчику, драгоценного времени… Я проклинаю и эти фотографии, и немца, и себя, размазню! Но прервать эту мучительную сцену почему-то не могу… Немцу становится все хуже. У него даже нет сил досмотреть фотографии. Он закрывает переполненные слезами глаза: “Данке, герр официр”…

После войны Петр Лебедев со своим полком размещался в германском городке Бернау. Здесь он познакомился с пареньком Клаусом, а тот доверил советскому офицеру прочитать свой дневник. Что свело их вместе – командира Советской Армии, молодого коммуниста, и члена “гитлерюгенда”, молодого нациста? Как пишет автор, их разделяла сравнительно небольшая разница в возрасте и “целая пропасть между мирами, в которых мы воспитывались”.

Удивительно, что прошедший через всю войну и видевший столько крови и страданий Лебедев не испытывал ненависти к этому немецкому юноше. Более того, русский офицер хорошо понимал чувства и переживания своего противника.

Например, Клаус пишет о встрече с русским солдатом в мае 1945 года (можно предположить, что это был первый русский солдат в жизни этого немца). “Он бежал мне навстречу и еще издали кричал: “Война капут! Война капут! На дом… на дом… на матка!” Он был в грязной, порванной в нескольких местах рубахе, с автоматом за плечом. По возрасту ненамного меня старше. Он обнял меня совсем по-братски и побежал дальше. Я уже успел переодеться в гражданское, но он, наверное, все же понял, с кем встретился. А ведь еще вчера он мог меня убить. Или я его”.

Они были по разные стороны фронта, но войну закончили вместе. Дай бог, чтобы навсегда.

Петр Лебедев пишет свое исследование по истории Великой Отечественной войны несколько десятилетий. Первая запись в его сохранившемся военном дневнике датируется 22 июня 1941-го, после войны он восстанавливает фрагменты дневника, дополняет фронтовые записки. И сегодня эта книга воспоминаний и размышлений не окончена. У Лебедева, как у любого другого фронтовика, своя Великая Отечественная…