Всю свою жизнь я живу в Казани. За 45 лет успел поменять с десяток домов, квартир и комнат. Иногда улучшал свои жилищные условия, чаще – ухудшал. Обитал в частном секторе, в избушке с палисадником, в бывших дворянских и купеческих особняках, в коммуналке, общаге, сталинке, ленинградке, хрущевке. Я вроде бы – делов-то! – менял один район на другой, но мне порой казалось, что переезжал в другой город – настолько все менялось вокруг. Менялась улица, окружение, стены, а вместе со всем этим – пусть немного – и я сам!
То, что бытие определяет сознание, хорошо понимаешь, пожив в коммуналке с дюжиной подписанных “сидушек” для единственного унитаза, или же – для контраста – в трехкомнатной сталинке, где высоченные потолки с лепниной и большой коридор, как “проспект”!
Я видел разную Казань, по сути, это дюжина различных городов – один в другом, как матрешка. Здесь улицы, как “реки времен” (особенно в половодье или после дождя), и каждый дом-корабль символизирует свою эпоху, свои идеалы и представление людей о лучшей доле…
В этом цикле о домах Казани я буду вспоминать время, людей, которые в нем жили, детали быта и, конечно, самого себя!
“Грузинский” дом на Карла Маркса
Это сейчас трехэтажный дом на улице Карла Маркса, от которого три минуты ходьбы до площади Свободы, выглядит подтянуто и молодцевато, а в те далекие 1960-е годы здесь был “клоповник” коммуналки. Сколько народу в том доме обитало, наверное, не ведал даже участковый. Когда в фильмах про старую жизнь показывают ночлежные дома, некоторые фрагменты мне кажутся знакомыми.
Иногда мама брала меня за руку и вела по скрипучим немытым лестницам и черным коридорам, пропахшим кислыми щами и помоями, к своей подружке-студент-ке, у которой собирался девичник. Та угощала меня “пирожным” – булкой, намазанной сливочным маслом и посыпанной сахарным песком.
И пока я исподтишка разрисовывал химическим карандашом, который не забывал слюнявить, плакат Ободзинского, девушки “чаевничали” бутылкой десертного вина и пели красивыми голосами: “Ссориться не надо, Лада! Ссориться не надо…”.
Почему-то дом этот в народе называли “Грузинским”, это я запомнил. Однако поблизости южан не наблюдалось. Позднее, уже будучи студентом, выяснил, что улица обязана своим именем вовсе не грузинам “с персиками и гранатами”, а церкви Грузинской Божией Матери, некогда находившейся в самом начале улицы.
Рядом с тесным мирком коммуналки с неизменной уборной во дворе и выгребной ямой (уборную регулярно белили мелом, щедро посыпали хлоркой и что-то такое наливали в прибитую к стенке банку из-под сельди, что мухи тучами падали замертво) располагался ухоженный, прилизанный и вымытый поливочными машинами мир, который символизировал Советскую власть. И состоял он из памятника Ленину, строгого здания обкома партии, продуктового магазина с московским обеспечением, в народе именуемого “Миру – мир”, незаплеванных скамеечек и огромных клумб, где по весне качались волны желтых и красных тюльпанов. Вся коммуналка приходила сюда подышать цветами и погреться на солнышке или же по-дремать в тени Ильича и каких-то нездешних кривоватых деревцов. Кто-то сказал, что это акации, так я этому и верю до сих пор.
Наша комната, в отличие от соседских, выглядела очень даже прилично. Видимо, прежде чем привести сюда молодую жену – мою маму, папа привел квартирку в порядок. Это была огромная угловая комната, поделенная фанерной перегородкой на две.То, что осталось, разделили на коридор, кухню и кладовку. Да, в одной из комнат стояла печка, не помню, чтобы ее топили, но зев у нее был в копоти. Окна выходили на трамвайные пути, и дребезжание стекол было привычным звуковым сопровождением вместе с какофонией музыкального эфира новенькой радиолы “Эстония”, которой я вскоре проткнул карандашом динамик. Дождавшись, когда папа уйдет на работу, я взял большой цветной карандаш, воткнул его в динамик, находившийся сбоку, потом вставил в него маленькую виниловую пластинку и стал ее крутить как руль. Почему-то панель настройки радиолы мне напоминала приборы рядом с местом водителя.
Всякий раз, разглядывая старые фотографии своего отца и его друзей (физик, лирик и обязательно альпинист), я вспоминаю героев фильма “Три плюс два” с молодыми Мироновым, Жариковым и Ниловым. Мне кажется, у всего поколения “шестидесятников” было что-то общее и во внешности, и в поведении. Они даже шутили похоже…
В эту квартиру меня привезли из роддома, который и сейчас принимает рожениц на параллельной улице Большая Красная. Когда Лев Толстой, еще безбородый и не такой рассудительный, учился (а точнее, “солил” занятия) в Казанском Императорском Университете, то именно в этом доме он смотрел “Ревизора” в постановке заезжей труппы.
Жил я на Карла Маркса до семи лет, то есть до самой школы. Но уже тогда любопытный взгляд ребенка, блуждая по обшарпанному фасаду, недоумевал: “Почему это у всех так много окон и только в моей комнате – ни одного, а лишь глухая стена?” Ответ я нашел лишь через тридцать лет! Как-то просматривал казанскую кинохронику революционных лет, чтобы использовать ее в своем фильме по краеведению, как вдруг вижу: вот он – мой дом! Мимо него едут утомленные боями конные красноармейцы, их шашки в запекшейся крови, а маузеры еще не остыли, выкуривая из Казани белочехов. И тут я замечаю, что в доме моем, как раз там, где полвека спустя будет стоять моя детская кроватка с погремушками, зияет огромная дыра от пушечного снаряда! Оказывается, окна в свое время были и в моей комнате тоже, но после прямого попадания дыру вместе с оконными проемами просто-напросто заделали.
Когда в сентябре 1918 года белочехи взяли Казань, то для устрашения произвели вслепую всего три выстрела: один перелетел Лядской садик и разнес в щепки и клочья мяса конюшню какого-то дворянина. Второй угодил в самую “луковичку” колокольни Варваринской церкви (многие горожане помнят, что в советские годы эта колокольня так и простояла обезглавленной). Третий – “попал” в меня! Хорошо, что я родился спустя 45 лет, но кто же жил в этой комнате до меня? И вот что мне удалось выяснить. До революции весь дом с надворными постройками принадлежал купеческой семье по фамилии Ге. Не знаю, родственники они знаменитому русскому живописцу Николаю Ге или нет, но то, что фамилия французская, это точно, и пишется она как Gay.
Так вот, в подвале дома они держали цветочную лавку, где торговали комнатными растениями и подарочными букетами из роз, тюльпанов и орхидей. Рядом – театр, и спрос был постоянным. После революции семья Ге спешно покинула город. Так что снаряд белочехов, влетев в пустые комнаты, пробил пол на всех трех этажах и значительно расширил помещение подвала, подчистую уничтожив запахи цветов. Эх, “как хороши, как свежи были розы!”.
История подвала на этом только начинается. Не знаю, что находилось здесь после цветочной лавки, но, когда мне исполнилось лет пять, я хорошо помню, как мы с мамой спускались сюда за… мясом. Прилавки были совсем даже не пустыми, глаза мои запомнили яркие груды сочно-кровавого мяса под стеклом, огромный пень в углу и топор рубщика. За его богатырской спиной в белом халате с пятнами крови висел плакат с изображением коровьей туши и пояснением, как называется та или иная ее часть. При этом я не помню очередей, а в подвале столпотворение вызвать было бы легко. Но приблизительно через год, после нескольких лет правления Хрущева, мясо в стране закончилось, и тогда в подвале открыли молочный магазин. Мама посылала меня туда за сметаной, которая продавалась в маленьких стеклянных баночках с крышкой из фольги и по густоте напоминала ряженку. Но и с молоком, видимо, тоже начались перебои, и вскоре в подвале организовали прием пустых бутылок…
Даже сегодня подвальное помещение не пустует, здесь размещаются, сменяя друг друга, коммерческие магазины.
Так что на примере одного только подвала можно проследить историю России и узнать, как жила наша страна.
В начале 1970-х газета “Советская Татария” поместила заметку о том, как некий студент, подрабатывающий в свободное от учебы время в доме на улице Карла Маркса дворником, вдруг нашел в подсобке клад и честно сдал его государству, получив свои законные проценты. Называлась в связи с кладом и фамилия Ге…
Позднее я разузнал некоторые подробности. Студент тот очень любил читать (ну не было тогда компьютеров!) и, отложив в сторонку метлу, читал все подряд, что попадется на глаза. Вскоре в поле его зрения оказалась связка макулатуры, мокнущая на чердаке. Среди дореволюционных журналов, газет и брошюр по уходу за комнатными цветами он разыскал старый план дома со всеми его помещениями. На чертежах студент отыскал и свою подсобку, а рядом находилась еще одна комната, которой в действительности не было. Эта странность заинтересовала его. Он обстучал стену и убедился, что та полая. Взял ломик и… оказался в далеком 1917-м, когда перепуганное купеческое семейство спешно паковало чемоданы и вязало баулы. На улице канонада, вещей нажито много. Взяли самое ценное, а вот столовое серебро, канделябры, зеркала да золотые фолианты домашней библиотеки пришлось оставить до лучших времен. Все-таки надежда вернуться умерла последней!
Перенесли баулы в подсобку, которая находилась под лестницей первого этажа, накрыли шторами и заложили кирпичом…
Я сотни раз ходил, прыгал и бегал по этой самой лестнице, а когда однажды, поскользнувшись, расквасил нос, то наш сосед дядя Гриша, помогая мне подняться, обронил странную для меня фразу: “Ну, ты что, рубль нашел?” “Какой еще рубль?” – не понял я. Но, может быть, действительно, я этот еще не найденный клад носом почуял?