11 июня 1937 года во всех газетах страны было опубликовано официальное сообщение о раскрытии в Красной Армии “военно-фашистского заговора”. Из краткого текста следовало, что заговорщики готовили государственный переворот, шпионили в пользу вероятного противника, а в будущей войне намерены были открыть фронт и привести страну к поражению.

Еще не закончились сутки, а специально созданный суд приговорил всех обвиняемых к расстрелу. Приговор был исполнен немедленно. Их было восемь – известных всем военных, руководителей страны. Командующие важнейшими военными округами, ведущие работники Наркомата (министерства) обороны, легендарные герои Гражданской войны и создатели Рабоче-Крестьянской Красной Армии (РККА)… Первым в списке “предателей” шел маршал Советского Союза, недавний заместитель наркома обороны Михаил Тухачевский.

Годом раньше по улицам нашего города проходили войска, участвовавшие в больших маневрах на Украине. Вывели для приветствия и нас, школьников с букетами цветов. Впереди в открытой легковой машине следовал маршал. Как мы были счастливы, что довелось увидеть живую легенду Гражданской войны! И как были огорчены, когда наши букеты рассыпались, не долетев до машины, потому что бдительные чекисты ножичком подрезали нитку, скреплявшую стебли цветков, опасаясь спрятанной в букете бомбы.

И вот теперь он – предатель и враг народа!

Эта неожиданная для большинства советских людей новость буквально потрясла каждого. Хотя к тому времени волна арестов, показательных судов и расстрелов в стране, казалось, достигла апогея. Зловещий вершитель расправы – орган, именуемый весьма буднично Наркоматом внутренних дел (НКВД), – выкашивал последовательно партийно-государственных руководителей на самом верху и на местах, снимая иной раз по нескольку “урожаев” с одной “площади” в год.

Прошло уже два открытых судебных процесса в Москве, жертвами которых были известные деятели партии, многие из них – близкие соратники самого Ленина. Подбирался состав обвиняемых и для третьего, самого громкого – “бухаринского”. Волна репрессий, накрывшая все пространство страны, надломившая вертикаль партийной и государственной власти, продолжала нарастать, неслышно подбираясь к каждой семье.

Казанец Александр Сиземов до сих пор хранит районную газету того времени, в которой он, уже арестованный шестнадцатилетний юноша, именуется пособником врагов народа. Так бы и сгинул он в ГУЛАГе, если бы не откликнулся номинальный глава государства Михаил Иванович Калинин на слезное письмо мальчишки. Он, израненный в войну ветеран, и поныне называет своего высокого спасителя отцом родным.

Но это, конечно, счастливый и редкий случай, когда НКВД выпускал добычу из своих когтей. Просто подобной “мелкотой” чекисты не очень-то и дорожили.

Самое удивительное, что жизнь продолжалась, как бы не замечая происходящего. Школьников, как всегда, волновали отметки. По радио гремели хорошие бодрые песни. Рождались дети. Знаменитые советские летчики поражали мир сказочными перелетами. Необычайно торжественно была отмечена столетняя годовщина смерти Пушкина. “Жить стало лучше, жить стало веселее”, – утверждал вождь. Многие радовались вместе с ним.

Происходящее походило на какой-то фантастический, полный загадок спектакль. Но разыгрывался он рядом, почти в каждом доме, вовлекая в свой жуткий сценарий все большее число людей…

А вот теперь удар наносился по армии, одной из самых дорогих ценностей государства, “любимому детищу народа”, как привыкли называть РККА. Так оно, в сущности, и было.

Потрясение новостью, наверное, было бы еще большим, если бы провидеть, что только четыре года отделяло страну от нападения Гитлера, а до начала Второй мировой войны в Европе оставалось немногим более двух лет. То, что произошло тогда в армии, даже ныне, через семьдесят лет, относится к наиболее погруженным в тайну событиям в истории нашего Отечества. Написаны десятки книг, сотни статей, выдвинуты порою полярно противоположные версии, а тайна остается до конца нераскрытой. Может быть, навсегда. И остаться бы ей лишь несколькими строками в учебнике, если бы… Если бы не тот факт, что до самой кровавой и страшной войны в нашей истории оставалось тогда всего четыре года.

События 1937-1938 годов имеют к истории Великой Отечественной войны самое непосредственное отношение. Более того, они – часть ее. Правда же о великом и трагическом событии – наша неизбывная ценность.

***

Цифры потерь, понесенных армией в годы репрессий, приводились неоднократно. Но делались из них нередко противоположные выводы. В итоге репрессий армия лишилась, за вычетом восстановленных к началу войны репрессированных, около семнадцати тысяч человек. Это менее десяти процентов штатного начальствующего состава армии. Немало, конечно, – цена большой войны. Но ведь и не катастрофа же!

Массовым выпуском военных училищ, смелым выдвижением командных кадров через несколько служебных ступеней действительно можно было заполнить пустые графы в штатных расписаниях командного состава. Но есть и другой счет. Потеряно около половины командиров полков, почти все командиры корпусов и командующие войсками округов, за небольшим исключением – все начальники управлений Наркомата обороны и Генерального штаба, начальники военных академий. По существу, была уничтожена военная элита, формирующая всестороннюю подготовку армии к большой войне. Для ее восстановления потребовались бы многие годы.

Осознавал ли всесильный вождь с верными ему единомышленниками последствия массированного удара по собственной армии в канун войны, сроки которой были хотя и неясны, но неизбежность и близость которой уже явственно ощущались даже нами, быстро взрослевшими школярами? Или было что-то более грозное в его глазах, чем надвигающаяся война?

***

Неожиданно открывшиеся Сталину весной того рокового года из материалов ведущегося следствия размеры заговора в армии, сомкнувшегося, как предполагалось, с тайной антисталинской оппозицией в партийно-государственном руководстве страны, действительно могли представиться вождю значительно более близкой опасностью, чем война, сроки которой казались более отдаленными, чем это было на самом деле. Во всяком случае, он мог рассчитывать на запас времени, достаточный для восстановления военной мощи государства, ослабленной в результате массовой “чистки” верхушки армии.

К роковому решению Сталин, видимо, пришел все же не сразу. Он лично принимал участие в очных ставках, которые проводились в его кабинете с арестованными еще до Тухачевского военачальниками, тщательно изучал их обширные показания – “романы”, как между собой цинично называли их следователи. Не все в его поведении было лишь коварством и лицемерием. Может быть, вождь искал пути, чтобы без больших издержек “разрулить” действительно сложную обстановку, создавшуюся в руководстве армии. Но события, как могло представляться Сталину, приближались к критической черте – государственному перевороту или путчу, по образцу прошлогоднего военного мятежа в Испании.

И он наносит удар. Как полагал – упреждающий. Рассекает узел вместо того, чтобы развязать его.

Аресты главных фигурантов дела о военно-фашистском заговоре были проведены почти одновременно в последних числах мая. К тому времени уже было арестовано несколько сот видных военачальников “меньшего калибра”, давших обширные показания с десятками фамилий еще не разоблаченных “заговорщиков”.

1 июня, когда следствие, по существу, только начиналось, было собрано экстренное заседание высшего руководящего состава армии, которое продолжалось четыре дня при активном участии Сталина. Прежде чем войти в зал, участники совещания знакомились с показаниями обреченных высоких командиров, с которыми были связаны многолетней совместной деятельностью, часто дружбой. Все они теперь полностью и безоговорочно признавались в самых страшных преступлениях, которые только мог совершить военный человек. Атмосфера страха в зале была сгущена до предела.

Но и Сталин, по всему видно, остро ощущал близкую угрозу для существования своего государства и себя лично. Об этом свидетельствует чрезвычайная поспешность принимаемых им мер при одновременном тщательном соблюдении тайны и хитроумного сценария дезинформации. Об этом же говорит и многословное, невнятное, совсем не “сталинское” выступление вождя на второй день заседания.

Может быть, только в первые дни начавшейся через четыре года войны он пережил что-то подобное. В заключение Сталин даже обратился с обещанием под честное слово простить каждого, кто чистосердечно расскажет о своих связях с “заговорщиками” и будет содействовать полному раскрытию заговора. Данные об откликнувшихся на призыв вождя, однако, отсутствуют.

На совещании выступили 47 человек. Горько читать стенограмму их речей. Все они обливали потоками словесных нечистот своих бывших товарищей. И не в силу убежденности в их вине (о ней они толком ничего знать не могли), а охваченные непреодолимым чувством самосохранения. Те, кому не довелось пережить нечто подобное, вряд ли вправе их осуждать.

И все же оторопь берет, когда подумаешь: ведь эти люди должны были вести войска в сражение, может быть, на смерть. Впрочем, только семеро из выступавших пережили террор. И двое из восьми, отобранных в специальный суд. И было это только началом.

Репрессии будут массовыми, предельно жестокими и развиваться по образу какой-то жуткой цепной реакции.

***

Не пройдет и двух лет, как будет арестован, а потом и казнен (конечно же, как “враг народа”) главный вершитель расправы – неутомимый трудоголик на ниве репрессий Николай Ежов. Мавр сделал свое дело, мавр должен уйти.

Признались в преднамеренной фальсификации обвинений и “колуны”-следователи. Их, совсем недавно удостоенных высших наград государства, тоже ждал свой выстрел в затылок.

Примерно 12 тысяч репрессированных военачальников, кому посчастливилось остаться в живых, в 1939-1940 годах были восстановлены в армии. Многие воевали. В том числе будущий маршал Советского Союза Константин Рокоссовский, маршал авиации Григорий Ворожейкин, маршал бронетанковых войск Семен Богданов, командармы Филипп Жмаченко, Александр Лизюков, Михаил Глухов… Сталин мог бы убедиться в невиновности и остальных, кого вернуть было уже невозможно. Но ни признания им роковых ошибок, ни реабилитации даже возвращенных в строй тогда не последовало. А в заключительных главах сталинского “Краткого курса истории ВКП(б)”, этого священного писания для граждан страны вплоть до смерти вождя, оставались нетронутыми строки о якобы существовавшем и вовремя раскрытом органами НКВД военно-фашистском заговоре.

Вместе с тем о последствиях “вредительства” в военном ведомстве и фамилий самих “заговорщиков” не стали упоминать. Ни после неудач армии в финскую войну, ни в объяснение причин тяжелых поражений в начале войны Отечественной. Их нужно было просто забыть. Правда, были попытки “органов” обосновать новый всплеск репрессий в самый канун войны (в том числе обвинение несчастного командующего Западным фронтом Дмитрия Павлова) показаниями уже давно расстрелянных военачальников, но они были пресечены, несомненно, самим Сталиным.

Этот “провал памяти” не был случайностью. Удар по военной элите Красной Армии, подбор жертв (по крайней мере, в высшем звене), а потом и “прощенных”, так же, как и рамки допущенной информации, были частью замысла хорошо организованной операции, которую “полководец всех времен и народов” считал равноценной выигранной битве.

***

Но не та битва с собственной армией, а тяжелейшие сражения с опасным и сильным врагом, развернувшиеся через месяцы, выявили истинную цену событий, вошедших в народную память как “тридцать седьмой год”. Нет большой тайны в наших неожиданных поражениях начала войны.

Судьбу поражений и побед издавна решало прежде всего соотношение качеств армий противоборствующих сторон. К 22 июня 1941 года оно было на стороне противника, который лучше использовал время, предоставленное историей, для подготовки к войне. Честно, с солдатской прямотой признавал это в одной из бесед с писателем Константином Симоновым Георгий Жуков. Но существует еще и сейчас до конца не раскрытый секрет того жертвенного подвига солдата, который ценой крови и страданий не только шаг за шагом, до самой Победы, одолевал грозного жестокого врага, но и преодолевал пагубные последствия небывалого террора в армии, развязанного человеком, без веры в которого, может быть, невозможно было победить.

Отделить одно от другого невозможно, как и размежевать имя вождя и Родину в легендарном призыве к атаке. Может быть, в этом – главная трагедия 1937-го.