В наше время уже никто не сомневается, что Марина Цветаева – один из великих поэтов XX века (именно поэтов – не поэтесс). Она наша национальная гордость, имя ее известно во всем мире. В Елабуге, где Цветаева окончила свой земной путь, теперь существует ее мемориал. Сюда приезжает множество людей со всего света, чтобы поклониться ее праху, здесь проходят Цветаевские чтения и научные конференции. Но так было не всегда. Еще каких-нибудь 25-30 лет назад имя Марины Цветаевой – бывшей эмигрантки, жены расстрелянного “врага народа” – находилось фактически под запретом. И я хочу рассказать о том времени, когда елабужское, да и не только, цветаеведение делало первые шаги…
Я приехала в Елабугу и стала работать на кафедре литературы ЕГПИ в 1955 году. В это время имя Цветаевой было не известно никому или почти никому. В вузовском курсе советской литературы, который мне пришлось читать в те годы, был только Маяковский; в курсе так называемой литературы XX века (до 1917 г.) – Блок и Брюсов.
Приезд в Елабугу Анастасии Ивановны Цветаевой и установка ею креста на могиле Марины Ивановны прошли как- то мимо нас.
В 1960 году наш студент Барсуков (по чьей-то подсказке или по собственной инициативе, не знаю) сделал записи воспоминаний А.И.Броделыциковой, у которой в августе 1941-го квартировала Цветаева с сыном. Предполагаю, что это были самые ранние записи, сделанные раньше записей Рафаэля Мустафина. С них-то и началось собирание цветаевских материалов. И машинописные записи, и магнитофонная пленка хранились на кафедре литературы до середины 1980-х годов, позднее они затерялись, а может быть, их кто-то взял: в те годы ими интересовались многие – все, кто приезжал на могилу Цветаевой.
В установке надгробного памятника мы не участвовали: был разгар летних каникул, все делалось очень тихо, и даже меня, заведующую кафедрой, никто не оповестил.
Со второй половины 60-х годов и до самой перестройки кафедра литературы ЕГПИ оставалась, по сути, единственным центром елабужского цветаеведения. Появилась добрая традиция посещения студентами-первокурсниками цветаевских мест. Происходило это, как правило, 1 сентября ( ведь 31 августа, в день памяти Марины Цветаевой, студенты еще не вернулись). Сначала шли к дому, где Марина Ивановна умерла. Потом – на кладбище, к ее могиле. Студенты слушали рассказ о Цветаевой. О ее жизни и смерти. Возлагали на могилу цветы. Иногда (если мы успевали кого-то подготовить) читали ее стихи. Хотя стихи Цветаевой стали доступны и нам, и студентам только в начале 1980-х годов, когда в Казани выпустили ее скромный сборник.
Экскурсии по цветаевским местам водили и я сама, и другие преподаватели кафедры: Бент, Манакова, Головко, Тамарченко. Приходилось кое о чем умалчивать – в частности, о судьбах мужа и дочери Цветаевой. Помню, как однажды Вячеслав Михайлович Головко, рассказывая у могилы Цветаевой, ни словом не обмолвился о ее самоубийстве. На обратном пути я его спросила: почему? “Да что вы, Наталья Александровна, – ответил мой коллега, – разве вы не видели, кто там был?” Оказывается, во время нашего “мероприятия” подъехал начальник Елабужского отделения КГБ – интеллигентный человек, явно не замышлявший ничего худого. Но береженого, как говорится, Бог бережет…
Мы собирали редкие в те годы вырезки из журналов и газет о Цветаевой, стихи о ней различных авторов. Иногда кое-что и сами “проталкивали” в районную газету (заметки М.И.Бента, Н.Н.Манаковой и др.). Люди, приезжавшие в Елабугу ради Цветаевой (тогда это были одиночки), первым делом приходили к нам, на кафедру литературы: в городе о нас уже знали. Позже изредка случались экскурсии, тоже “неорганизованные”: одну такую группу, из казанских учителей, водил Марк Иосифович Бент.
Как-то я дала тему курсовой работы “Цветаева в Елабуге” студенту третьего курса Эдуарду Брускову. Он использовал записи Барсукова и сам провел серьезные исследования. Его работа (в жанре эссе) была, насколько я понимаю, первым исследованием данной темы, к сожалению, за пределами института тогда о ней никто не узнал. Много позже она была опубликована в городской газете “Новая Кама”, а уже в конце 1990-х годов рукопись была передана известному исследователю жизни и творчества Цветаевой Ирме Кудровой.
В начале 1970-х годов о работе нашей кафедры узнали цветаеведы Москвы. А было так: будучи в столице, я пошла искать дом Цветаевой в Борисоглебском переулке. Там тогда не было музея – только битком набитые жильцами коммунальные квартиры. Я заговорила с человеком, вышедшим из дома: “Я из Елабуги”. Это прозвучало как пароль. Он сейчас же вернулся и провел меня в тесно заставленную коммуналку, где жила Н.И.Катаева-Лыткина. Мы сразу нашли общий язык, тем более что моя фамилия оказалась ей известна: кто-то из побывавших в Елабуге привез в Москву мои стихи о Марине Цветаевой. Все последующие годы, до самой смерти Надежды Ивановны, мы поддерживали с ней связь, я бывала у нее и тогда, когда дом освободили для музея, а она, возглавлявшая его, жила поблизости, в Староконюшенном переулке. Через нее я познакомилась с другими московскими энтузиастами, в частности со Львом Абрамовичем Мнухиным; в течение ряда лет кафедра отсылала ему редкие в те годы публикации о Цветаевой в районной и республиканской прессе: он эти материалы собирал. Завязались связи и с Анатолием Васильевичем Ханаковым. В 1992 году он издал сборник “Венок Цветаевой”, там представлены стихи как больших поэтов (Ахматова, Мандельштам, Пастернак), так и мало кому известных и совсем неизвестных. В сборнике напечатаны и три мои стихотворения. В последние годы Л.А.Мнухин и А.В.Ханаков не раз бывали в Елабуге и с теплотой вспоминали о нашем сотрудничестве.
Среди воспоминаний о елабужском цветаеведении есть, к сожалению, и такие, которые теперь вызывают горечь и недоумение. В 1980 году город торжественно отмечал 200-летие со дня присвоения Елабуге статуса уездного города. При горкоме партии была создана комиссия по подготовке к изданию книг о Елабуге. От нашей кафедры в ее состав вошла Н.Н.Манакова. Именно ею был составлен проспект, в котором свое место, естественно, занимала Марина Цветаева. Впрочем, это естественно сегодня, тогда же… На заседании комиссии разразился скандал, Нину Николаевну обвинили в том, что она “протаскивает” каких-то сомнительных эмигрантов и ее позиция идеологически порочна. Книга вскоре вышла, но в ней ни словом не упоминалось о Цветаевой. Такое отношение к поэту со стороны чиновников, да и многих простых елабужан, сохранялось еще в годы перестройки. Помню, “сверху” пришел приказ: немедленно переименовать в городах все улицы Жданова. Я тогда писала в “Новой Каме”, что улица, на которой жила и умерла Марина Ивановна, должна носить ее имя. Меня никто не поддержал – ни власти, ни жители. Главный довод: а что Цветаева сделала для Елабуги?
Теперь мы знаем: она соединила наш город со всем миром. Но когда-то мы были рады и тому, что о ней узнали хотя бы немногие из числа наших студентов и жителей Елабуги.
Наталья ВЕРДЕРЕВСКАЯ,
кандидат филологических наук.
