Долгими зимними вечерами в пору моего сельского детства родители, предаваясь иногда воспоминаниям, всякий раз эти щемяще-грустные беседы завершали глубоким вздохом кого-то из них: “Да… кого ни назови, того уж нет…”. Почему-то именно эта картинка детства всплывает в моей памяти, когда речь заходит о наставнике многих выпускников Казанского университета Ильдаре Авхадиеве, которому исполнилось бы сейчас семьдесят лет…

Мы, учившиеся у него, вспоминаем о нем довольно часто и неизменно с самыми добрыми чувствами. Может, потому, что он воспринимался нами носителем той культуры, которая на протяжении многих веков определяла духовные ориентиры, ценности и устремления татарского народа. Или потому, что он, как многим из нас казалось, носил в душе печаль о чем-то несбывшемся, недостигнутом. Напоминал человека, только что простившегося с кем-то очень дорогим, которого сам усадил в лодку и, оставшись один на берегу, до рези в глазах смотрит вслед постепенно исчезающему за горизонтом утлому суденышку. Он уже осознал, что расставаться не следовало, а изменить ситуацию не в силах. Эта неизбывная печаль, проявляясь в его осанке, мимике, манере общения, будила в собеседнике смутное желание что-то удержать, повернуть вспять, исправить допущенную судьбой несправедливость. А может, потому, что он был внутренне глубоко интеллигентным, завораживающим своей эрудицией, светлым человеком…

Знакомство наше состоялось благодаря открытию при кафедре отечественной истории до XX века научно-исследовательской археографической лаборатории. Основатель и научный руководитель этого подразделения университета Миркасым Усманов сумел увлечь своей идеей возрождения традиций Общества археологии, истории и этнографии по сохранению рукописного наследия народов Поволжско-Уральского региона не только своих учеников, но и известных специалистов. В числе последних для научного описания выявленных в ходе полевых экспедиций рукописей на арабском языке был приглашен и вышедший к тому времени на пенсию Ильдар Шафикович Авхадиев.

Знания Ильдар-абыя были крайне востребованы теми из нас, кто работал с книгами и рукописями на татарском языке. Дело в том, что старотатарские рукописи и книги, как известно, были выполнены арабской графикой и к тому же содержали множество заимствований лексических норм, устойчивых персидских и арабских выражений, нередко подвергшихся определенным изменениям в соответствии с фонетическим и грамматическим строем татарского языка. Блестящий знаток классического арабского и множества его диалектов, Ильдар-абый помогал дойти до истоков слова и его смысловых оттенков, облегчая и помогая интерпретировать содержание рукописи. Необходимости в обращении к соответствующим словарям уже не оставалось: он поистине был “ходячей энциклопедией”.

Хотя, мне кажется, его знания по-настоящему в полном объеме при жизни востребованы не были. И, возможно, именно этим обстоятельством объясняются многочисленные повороты в его судьбе. После окончания с отличием КГУ он был направлен на стажировку в Каир. Вернувшись из Египта, четыре года проработал ассистентом на кафедре татарского языка в альма-матер и вдруг, неожиданно для многих, уехал в деревню, где три года трудился заместителем директора в Кунгерской средней школе. К этому времени он успел заявить о себе и в научном мире, подготовив к печати ряд статей и приняв участие в составлении словаря арабско-татарско-русских заимствований. В 1969 году Авхадиев был отправлен в качестве военного переводчика в Йемен, который только что освободился от колониальной зависимости от Великобритании. Два года работы в республике в условиях национально-демократической революции, социально-экономических преобразований, надо думать, были весьма непростыми. Из Йемена Ильдар Шафикович … вновь вернулся в Кунгерскую среднюю школу. Не берусь объяснять, чем был вызван очередной возврат на круги своя, могу лишь предполагать, что он переживал какое-то внутреннее разочарование, искал душевное равновесие и стремился к истокам, туда, где все было бесхитростно-мудрым, размеренно-спокойным.

В 1975 году его уговорили перейти на работу в Казань, в Министерство просвещения ТАССР, одновременно предложив преподавать арабский язык в Казанском университете. Надо было слышать его в минуты произношения фонем арабского языка, объяснения арабизмов, чтобы представить его влюбленность в мелодику этого языка, в изумительную по своей художественности графику. Надо было видеть его одухотворенное лицо и излучавшие доброту глаза и улыбку, в которой глубина пережитых страданий и невысказанной скорби смешивалась с грустной иронией и жизнерадостностью, чтобы понять, насколько глубоко он проник в эту культуру, посвятил всего себя познанию арабского Востока. Блестящее знание истории арабских стран, арабской литературы, вплоть до детской, вызывало восхищение и уважение аудитории. К тому же он обладал даром великолепного рассказчика и собеседника.

Своей увлеченностью и любовью к арабской культуре Ильдар-абый заражал окружающих, вызывая желание хоть чуточку познать ее. В нашем коллективе сотрудники, не имевшие отношения к арабографичным рукописям и работавшие с русскоязычными документальными материалами, захотели получить элементарные сведения по арабскому языку, научиться читать арабскую графику и даже уговорили его давать нам по вечерам уроки. Однако из-за состояния здоровья нашего учителя не только процесс обучения, но и в целом его трудовая деятельность была прервана и больше не возобновлялась…

Когда называют его имя, перед глазами возникает ладная фигура в осеннем пальто, в теплой шапке-ушанке, с портфелем-полувеером в руках. “Дружил” он с ними крепко, явно эти предметы обеспечивали необходимую комфортность бытия. Надевал он шапку-ушанку бережно и аккуратно, она помогала ему переносить донимавшие его головные боли – следствие полных лишений полусиротского деревенского детства и юности.

Да, он не стал крупным ученым-филологом или богословом-философом, хотя имел для этого несомненный потенциал. Не сумел реализоваться и в переводческой сфере, несмотря на обладание неподражаемым чувством слова. Не удалось ему посвятить всего себя и педагогической деятельности. И дело здесь, на мой взгляд, не в том, что Ильдар-абый “разбрасывался”, не умея применить свой профессионализм, а в том, что общество еще не испытывало потребности в такого рода специалистах, что оно не сумело оценить по достоинству масштаб его личности.

Ему следовало родиться чуть позже. А он… покинул мир слишком рано.

Дина МУСТАФИНА,
кандидат исторических наук