О войне сказано немало, тем не менее хочу поделиться эпизодом из своего фронтового прошлого.

Осенью 1942 года, после падения Тихвина, над блокированным врагом трехмиллионным городом на Неве нависла смертельная опасность. Немцы перерезали единственную артерию снабжения Ленинграда – “Дорогу жизни”.

Наша 224-я стрелковая дивизия, в состав которой входил и 160-й стрелковый полк, где я служил разведчиком, в начале декабря получила приказ срочно передислоцироваться из Архангельской области к Ладоге, в только что освобожденный Волховским фронтом Тихвин.

Темной ночью под утюжащим обстрелом немцев мы прорвались в осажденный Ленинград, переправившись на кораблях от местечка Кобоны до порта Осиновец.

Сегодня-то мы знаем: после неудачной попытки освободить город, предпринятой силами 2-й Ударной армии в начале 1942 года, Ставка Верховного Главнокомандования готовилась более основательно – был разработан план “Искра” для прорыва вражеской блокады одновременно силами Ленинградского и Волховского фронтов.

В начале 1943 года наши части в Ленинграде перешли в контрнаступление через Неву навстречу атакующим войскам Волховского фронта. 18 января цель была достигнута. Преодолев расстояние в шестнадцать километров и разбив хорошо укрепленные позиции немцев, мы радостно обнялись с бойцами Волховского фронта.

Блокада была частично прорвана!

Бои тогда шли страшные. К концу января 1943-го из трех с половиной тысяч бойцов в полку осталось около сотни, из всего состава разведвзвода выжил я один. Командир полка вынужден был вводить в сражения даже комендантский взвод.

С позиции немцев, сидя на высоком дереве, корректировал огонь своих пушек и минометов немец-“кукушка”. Мне, снайперу разведвзвода, имеющему винтовку со сверхточным прицелом, удалось тогда сбить немецкого корректировщика.

Через некоторое время пуля настигла и меня. Я получил осколочное ранение в левое плечо, и прямо в блиндаже командира полка майора Фролова мне наложили тугой жгут. Но страшная боль не затихала.

Участие проявил лично командир. Потрепав меня по здоровому плечу, он неожиданно сказал: “Товарищ разведчик! Мы должны отправить вас в медсанчасть. Но, как видите, фашисты истребляют остатки полка из шестиствольных минометов. Прошу вас вместе со связистом проползти к нашему разбитому танку, что почти под носом у немцев, и, взобравшись на него, сообщить координаты немецкой батареи. Ее необходимо уничтожить. Больше это сделать некому…”

Несмотря на ураганный огонь противника, координаты мы раздобыли. Забегая вперед, замечу, что по этим расчетам наши противотанковые пушки-“сорокапятки” вскоре накрыли вражескую батарею. Но ценой этой вылазки стало мое еще более тяжелое ранение. Из левого бедра кровь била фонтаном – в ногу угодил осколок разорвавшейся рядом с танком бомбы. Однако ни я, ни мой напарник духом не падали. Мой связист перевязал мне рану и наложил выше нее двукратный жгут.

Увы, через несколько минут нас снова окатило целой волной взрывов. А потом – еще одной. Один из осколков рассек седалищный нерв моей левой ноги. А когда пыль осела, я увидел: мой помощник погиб. Наложить очередной жгут было уже некому. Кровь же из раны так и хлестала!

Удивительно, как в таких условиях уцелела связь. С трудом соединился со штабом и доложил, что связист убит, моя левая нога дважды перебита, а спастись самостоятельно я уже не смогу.

Когда стемнело, один из уцелевших бойцов батальона добрался до танка ползком и, взвалив меня на спину, дотащил с поля боя до блиндажа командира полка.

Фролов тут же дал приказ штабистам: “За выполнение боевого задания в тяжелораненом состоянии разведчика Мухибуллина представить к медали “За отвагу”.

Ее, как и медаль “За оборону Ленинграда”, я храню сегодня как бесценную реликвию.

Нагим МУХИБУЛЛИН.