Писатель Рабит Батулла написал кыйссу (историческую повесть) “Острее меча, тоньше струны” о последних днях великого татарского поэта Габдуллы Тукая. В произведении действуют исторические личности, такие, как писатель Фатих Амирхан, поэт Сагит Рамиев, литератор Исхак Бикчурин, революционер Хусаин Ямашев, возлюбленная Тукая ─ Зайтуна-туташ и другие. Предлагаем в переводе отрывок из этого произведения.

Фатих Амирхан, лукаво улыбаясь, произнес:

– Что ж ты заставляешь понапрасну томиться девушку за дверями?

Тукай переменился в лице, растерянно пробормотал:

– Как? Кто? Где? Скажи ей: меня дома нету!

– Но она же знает, что ты у себя!

– Это ведь как-то неудобно, Фатих, и в комнате не убрано. – Тукай начал лихорадочно прибирать разбросанные вещи.

– Да не теряйся ты так, Абдулла! – успокаивал Фатих. – Вон уже и нос вспотел. Не примешь же такую красавицу с вспотевшим носом, успокойся.

В растерянности поэт схватил полотенце и стал поспешно утирать лицо.

– Нет, Фатих, иди скажи ей, что Тукай болеет, мол. Уж придумай что-нибудь, ты же горазд на это.

– Эх, и рыбья же ты голова, Тукай, как сам любишь говорить! – с укоризной произнес Амирхан. – Зайтуна-туташ приехала издалека. Встретиться с тобой для нее и есть счастье. Она знает твое творчество наизусть. И отказать в аудиенции такой барышне глупо, мой дорогой друг. В светских кругах это называется невежеством мужика-лапотника.

Тукай как мальчишка обиделся:

– Ну да, мы ж в отличие от тебя не вращались в светских кругах…

– Очень жаль! – сказал Фатих. – В светских кругах не одни баи толстопузые. Там есть и Пушкин, и Лермонтов, и Дердменд, и Рамиев.

– О чем же я буду говорить с этой девушкой? – произнес в отчаянии Тукай. – Вот, действительно, глупая рыба!

– Глуп ты, конечно, глуп, Тукай. Но только не рыба. Ты безумно влюбленный Меджнун.

Тукай застыл посреди комнаты:

– Это как понимать тебя?

– Да, да, Тукай-эфенди, ты влюблен!

Фатих подал знак Махмуту, и тот покатил коляску к выходу. Тукай испугался, что его оставят одного с девушкой, и решительно шагнул поперек коляски.

– О чем же мне говорить с ней, Фатих? Ты же в светских кругах имел дело с благородными девицами, научи.

Фатих посмотрел в глаза другу с укором:

– Тебе скоро тридцать лет, а до сих пор не знаешь, как вести себя с девушками.

– Не преувеличивай! Мне еще не тридцать, а только двадцать семь!

Махмут, до сих пор молчавший, не выдержал, расхохотался. Фатих улыбнулся:

– Почитай ей стихи! Расскажи смешные истории. Сколько верст она проехала, чтобы тебя увидеть!

Фатих подал знак Маухмуту, и коляска скрылась за дверью. Тукай слышал, как Амирхан сказал кому-то:

– Проходите, туташ! Добро пожаловать!

В дверях появилась застенчивая девушка. Махмут тихо закрыл дверь за нею. В комнате остались двое. Тукай и девушка. В руках у нее был большой букет цветов. Наступила неловкая пауза.

– Здравствуйте! – сказала Зайтуна-туташ.

– Проходите, садитесь! – нашелся Тукай и неловким жестом показал на стул.

– А говорят, вас положили в больницу…

– Я здоров…

– Это прекрасно…

Снова воцарилась пауза. Оба лихорадочно искали тему для продолжения разговора. И вновь первой нашлась гостья:

– Я обошла все больницы. Нет, говорят. А вы в вашем номере, живы- здоровы, слава Аллаху!

Она, не зная, куда девать букет, поискала глазами вазу.

– Уважаемый Тукай-эфенди, эти цветы вам… Хорошо бы их поставить в воду.

Тукай стал искать вазу и за шкафом нашел запыленную посудину, слегка напоминающую вазу:

– Вот эта… – он хотел ее сполоснуть под умывальником, но Зайтуна-туташ перехватила вазу со словами:

– Я сама… Не беспокойтесь, пожалуйста, Тукай-эфенди.

Она вытерла и вазу, и тумбу в углу комнаты мокрой тряпкой, налив воды в вазу, поставила цветы на тумбу, предварительно освободив ее от газет и журналов. Взор ее упал на бумаги, разбросанные на письменном столе.

– Простите, – сказала она. – Кажется, я оторвала вас от работы.

– Нет, нет, не беспокойтесь, туташ!

Гостья села на указанный хозяином стул. Расстерянный Тукай сел на свой рабочий стул впол-

оборота к Зайтуне. Вновь наступила пауза, грозившая затянуться. Они оба вдохнули воздух и одновременно раскрыли рот:

– Ээ…

– Знаете ли, Тукай-эфенди, – начала девушка, – я давно знаю вас.

– Да-да, помню, – ухватился за нить Тукай. – Нас познакомили в театре…

– И до этого я много раз видела вас…

Тукай не нашелся что сказать. Вдруг девушка задала странный вопрос:

– Абдулла-эфенди, почему цветы считаются символом красоты?

– Не задумывался об этом…

– Молодой человек девушке дарит цветы, а девушка – ему. Во время торжеств люди вручают друг другу цветы. Люди цветами осыпают выдающихся личностей. С гречихой, пшеницей люди выращивают и прекрасные цветы. Зачем?

Тукай, кажется, наконец пришел в себя. Он встал, подошел к вазе, вынул оттуда один из цветков, синего цвета, и стал любоваться им:

– Наверное, потому, что цветы красивы. Синий – как раз тот цвет, что я люблю!

Зайтуна-туташ невольно улыбнулась. Ей было приятно, что принесенные ею цветы понравились Тукаю. И поэт, вытащив цветок цвета платья, которое сейчас на ней, сказал, что это его любимый цвет! Это даже не синий цвет, скорее бирюзовый. Более нежный, чем синий. Мелькнула мысль у Зайтуны-туташ о том, что Тукай иносказательно обратился к ней, говоря комплимент через цветок именно ей, одетой в бирюзовое платье. Если кто-то скажет тебе: какое у тебя красивое платье, можно ли понять это так, что речь идет о самой хозяйке платья? Сердце ее радостно встрепенулось. Тукай продолжил свой монолог, обращенный к цветку:

– Гляжу я на этот цветок, когда болею, и мне становится легко. Если я не в духе, то опять-таки при виде этого цветка улучшается настроение. Цветок этот дает мне силы, жажду творчества.

Тукай оторвал взгляд от цветка, у него возникло желание прикрепить его к платью девушки, но он усилием воли подавил его. Однако едва заметное движение Тукая в ее сторону не ускользнуло от гостьи. Она поняла: то, что было сказано Тукаем о цветке, относится именно к ней. А если она ошибается? Может, Тукай вовсе не ее имеет в виду?.. Зайтуна-туташ встала, подошла к тумбе, взяла белый цветок, и, глядя на него, заговорила со скрытым волнением:

– Белый цветок – мой самый любимый. В нем я вижу символ чистоты. Хоть я и люблю лето с цветами, близка мне зима с ее белым снегом. Посмотришь на ослепительную белизну, и сама как будто растворяешься в ней. Один белый цвет кругом, на всем свете. И больше ничего. Окинешь взором поле, покрытое снегом, и время как бы исчезает, теряется чувство реальности. Растворяешься в мире грез. Белый цвет – знак моих чистых чувств, Абдулла-джан.

И она вложила цветок стебельком в нагрудный карман рубашки Тукая. При этом ее нежное дыхание коснулось лица поэта. Тукаю хотелось страстно обнять девушку, но он сдержался, лишь осмелился синий цветок прикрепить к платью на груди у девушки. Ее коснулось дыхание поэта. И она хотела, чтоб Тукай крепко обнял ее…

Оба они были взволнованы, но правила приличия были сильнее их чувств. Не дав волю чувствам, они быстро разошлись и сели каждый на свой стул.

– В Японии и гнев, и печаль, и любовь люди передают языком цветов, будто они потеряли навыки простого языка… – заговорила уже смелее девушка.

– Это, наверное, любовь их лишает дара речи, ошеломляет, делает меджнуном-страдальцем, – подхватил нить беседы Тукай.

– Они влюблены в небо, море, горы. А влюбленный человек говорит мало, словно лишается языка. Исчерпывает слово. От любовного огня он превращается в пепел… Иные из влюбленных, чтобы не сгореть от этого пламени, глубоко запрятывают страсть. Великая любовь может сжечь дотла обе стороны…

– Лучше сгореть в большом пламени, чем тлеть подобно сырой осине.

– Я убеждена, что есть великая любовь. Вот вас, Тукай-эфенди, любят многие.

– Туташ! – с явным укором произнес Тукай.

Девушка поняла, что такой поворот беседы не понравился поэту, но решительно продолжила:

– Нет числа женщинам, девушкам, тайно влюбленным в Тукая!

Уголки губ Тукая искривились в иронии:

– Спасибо на том, туташ, – съязвил он.

– Вы не смейтесь. Я говорю правду.

– Почему-то до сих пор никто не объяснялся мне в любви.

– Любовь же, Тукай-эфенди, как мы с вами согласились, исчезает, если громко говорить о ней. Каждая из этих тайно влюбленных любит вас по-своему. Кто-то за вашу славу. Кто-то считает вас богатым, любит за богатство. Кто с вами не встречался, представляет вас богатырем и любит вас за это. А некоторые из тайно влюбленных… зная вас лично, зная ваше творчество, ваше самочувствие, готовы пожертвовать собой во имя того, чтоб сохранить вас, поэта, ставшего душой многострадального татарского народа.

Этот диалог вызывал у Тукая двоякое чувство – радости и тревоги. Ему приятно было вести эту иносказательную беседу. Зайтуна-туташ оказалась не просто красавицей, она была философом и прекрасным собеседником, обладая даром логического мышления. Он чувствовал, как покоряюще действуют на него ее слова, потому решительно сказал:

– Туташ! Про мое… самочувствие не знает никто. Даже ближайшие мои друзья Фатих Амирхан и Кабир Бакир, живущие в соседних номерах…

Тукай сделал паузу, ища подходящие слова. Но пауза эта была не тягостной. Она была особо доверительной и искренней, говорила больше, чем слова. Они любили друг друга, не признаваясь вслух.

– В детстве я любила пасти гусят, – нарушила тишину Зайтуна. – Однажды, заглядевшись на белые причудливые облака на небе, нечаянно наступила на лапку одного гусенка и покалечила его. Я плакала безутешно. Родители, опасаясь за мой рассудок и полагая, что гусенок уже не поправится, велели дяде Загиру зарубить его. Не помня себя, я вцепилась в руку дяди Загира, царапалась и отбила у него гусенка. Лапу перевязала, с обеих сторон укрепила лучинками. Неделями ухаживала за ним, кормила, поила из рук и поставила-таки его на ноги! После того я всегда чувствовала в себе потребность ухаживать за теми, кто нуждается в помощи. По соседству жил больной ребенок. Много времени и сил я отдала уходу за ним. Теперь он уже джигит и называет меня Матур-апой (“Моя красивая старшая сестра”.- Авт.). Мне это очень приятно.

Она замолчала. На Тукая рассказ девушки произвел сильное впечатление. Он улыбнулся и продолжил ей в тон:

– В детстве я часто бывал в кырлайском лесу. Уединившись от товарищей, любил подолгу сидеть на лесной поляне, любуясь окружающей красотой. На травах, паутинках, лепестках цветов качается бесчисленное множество бисеринок росы, дрожит марево воздуха. Сижу, боясь шелохнуться, не в силах оторвать взгляд от этих волшебных жемчужинок, и вдруг – протягиваю руку. Неловкое движение – и вся эта драгоценность из кораллов и жемчуга рассыпается, превращается в пух и прах, холодинкой прокатываясь по руке. И вдруг я понимаю: никогда мне не будет принадлежать это сказочное диво! И кажется, тогда я разом по-взрослел…

Воображению девушки воочию представилось рассказанное Тукаем. Словно издалека до нее доносился голос поэта:

– В другой раз, когда я выдувал мыльные пузыри, вновь был разочарован. Когда летит мыльный пузырек, он сказочно красив. На волшебном шарике радужно отражаются дома, окна. Хочется взять этот блестящий шарик в руки, но только тронешь, как тут же все волшебство исчезает… Во сне я сколько раз спокойно собирал росинки, разноцветные мыльные шарики… Но едва проснешься, как все грезы куда-то исчезают… Наверное, как вы сказали, не нужно объяснять любовь словами. Наверное, это глупо – стараться схватить радугу рукой. А нужно только радоваться ей, любоваться ею только со стороны, не касаясь…

Он прервал свою речь, увидев на глазах девушки слезы. Спросил растерянно:

– Туташ! Что с вами, у вас слезы? Я сделал вам больно?

– Нет-нет, Тукай-эфенди, – встрепенулась она. – Это просто так… Вы говорили так проникновенно и… печально.

– Простите, туташ, что так получилось,- виновато произнес Тукай.

Это было их объяснение друг другу в любви. Она, их любовь, была, как солнечные зайчики, неуловима и хрупка, как бисеринки росы на цветах. Девушка успокоилась. Она мило, с грустью улыбнулась и встала.

– Засиделась я… Пожалуйста, позвольте мне приходить еще, Тукай-эфенди…

– Воля ваша, – сказал Тукай.

Девушка затворила за собою дверь.

Тукай какое-то время сидел неподвижно, затем встал, подошел к двери, погладил ручку, которая еще сохраняла тепло рук Зайтуны-туташ.

– Прощай, прекрасная моя. Прощай, белый цветочек! – прошептали его губы.

Поэт медленно подошел к окну, чуть отодвинул занавес и посмотрел на улицу. Из арки вышла Зайтуна-туташ, стала переходить улицу. Редкие автомашины, брички и фаэтоны, прохожие куда-то по своим делам спешили. Дойдя до середины улицы, девушка остановилась и оглянулась на гостиницу “Булгар”. Затем исчезла за строениями пристани на озере Кабан…