Ранним сентябрьским утром сорок шестого года Гата шел по улице еще не проснувшегося Донецка. Родной двор встретил умиротворенной тишиной, нарушаемой лишь эхом его шагов, звучавших победным маршем.

Это почта, будь она неладна, виновата в том, что письма не доходили! Вот их окно – приветствует его пестрыми занавесками и красной геранью на подоконнике. За ним его родные, любимые, самые дорогие люди спят мирным сном. Сейчас он обнимет жену, прижмет к груди сына…

С женой Гата успел прожить восемь счастливых лет. В Донбасс они приехали с несколькими татарскими семьями на заработки, поселились в одном бараке. Жили душа в душу, делились друг с другом последним. Праздники и похороны – всем двором.

Потом были четыре года войны и бесконечные месяцы госпиталя. Сначала в прифронтовом санбате его посчитали мертвым и в спешке переезда – вслед за наступлением войск – отправили родным похоронку. Но произошло чудо – Гата выкарабкался.

…На бравый стук в дверь плаксиво заскрипели половицы, сонный голос спросил: “Кого это занесло в такую рань?” Услышав ответ, стали торопливо отпирать дверь. Вместо своей жены Гата увидел пожилую соседку.

Смысл ее слов не укладывался в сознании. Однажды он видел разбомбленный эшелон с эвакуированными, но чтобы вот так же погибла его семья!

* * *

…”КамАЗ” мучительно чихал, фыркал и едва полз. А потом пришлось и вовсе остановиться. Не то насос дал сбой, не то фильтр забился из-за плохой солярки.

Зариф с досадой стукнул кулаком по баранке. Выпрыгнул из кабины, сердито хлопнув дверью и увлекая за собой густой теплый клубок воздуха, который тут же рассеялся на морозе. Оглянулся по сторонам, постоял, покурил, размял затекшие ноги. На ясном ночном небе издевательски подмигивали звезды. Настроение – ни к черту! Бр-р-р! Почувствовав, что холод подбирается к телу, дальнобойщик забрался в кабину и вновь попробовал тронуться с места. Грузовик нехотя двинулся вперед. До Самары далеко, дотянуть бы хоть до какой-нибудь стоянки…

Огни маленькой деревеньки радостно встретили его. Во всяком случае, так показалось. Сейчас он постучится в первую же дверь… Неужели откажут в ночлеге усталому путнику?

Полчаса спустя небольшого роста старуха в платочке и татарском переднике, накинутом по случаю, резво бегала от стола к печке, угощая нежданного гостя. Благо сегодня как раз решила побаловать своего старичка пирогами и на стол было что подать.

Прислушиваясь к завязавшейся между мужчинами живой беседе, временами вклинивалась с собственными вопросами. Когда еще вдали от Татарии, где она не была сорок лет, встретишь земляка, говорящего на ее родном языке?

Разговор затянулся. Уже за полночь обсуждали житейские дела, перебирали всю родословную друг друга, затем плавно перешли на соседей.

– Как, говоришь, соседа твоего зовут? – напряженно переспросила хозяйка.

– Гата-абый… Фатыхов. Очень интересный человек. Крупный, кучерявый. После войны у нас в деревне обосновался. Всю жизнь, сколько я себя помню, с женой по соседству жили. Двое детей у них.

Хозяйка о чем-то задумалась. Мужчины давно перешли на другую тему, а она еще и еще раз прокручивала в голове сказанное гостем. Выдержав паузу, уточнила деревню и район, откуда прибыл дальнобойщик, потом незаметно удалилась в соседнюю комнату. За ней скоро засобирались и мужчины.

На следующее утро Зариф устранил неполадку и, поблагодарив за гостеприимство, уехал.

* * *

Весна вытесняла зиму и вступала в свои права. Зариф, как обычно, был в командировке, его жена возилась во дворе, когда услышала звук открывающейся калитки. Увидев соседку-почтальона, заторопилась навстречу. Та с ходу начала:

– Апай, пришло письмо. Конверт расклеился, и – не ругай меня – я не удержалась, заглянула внутрь. Ты тоже посмотри – здесь Зариф-абый замешан.

Женщина насторожилась. Он постоянно в дороге, мало ли что…

Через некоторое время обе женщины сидели в раздумье, не зная, как поступить дальше.

– Не получится ли, что мой Зариф будет виноват, если у них разладится жизнь? – произнесла, наконец, женщина после долгого молчания.

– Как бы то ни было, надо отдать письмо адресату, – твердо сказала почтальонша.

* * *

Из нагрудного кармана пиджака Гата-абый вновь достал письмо, тайком от жены переданное ему почтальоном. Он провел жилистыми руками по седым кучерявым волосам, будто желая развеять запутанные мысли. Уже второй день не находил себе места. Радость и обида, растерянность и жалость – все чувства смешались, выбивая из-под ног почву. Из-за переживаний заныли фронтовые раны, полученные под Берлином.

…Пишет, так и не вышла замуж, растила сына одна. Гата живо представил своего семилетнего малыша, сидящего у него на коленях. Родился он в октябре 1934-го, значит, ему уже сорок восемь…

Перед уходом на фронт они сфотографировались с сыном на память. Правда, фотография не сохранилась, затерял он ее на дорогах войны.

У Гаты давно была другая семья. Приемной дочери было немногим больше, чем его сыну. От общего брака у них родился еще один сын. Получается, у него теперь их двое.

Поеду…

* * *

Вся семья была в сборе. По вызову отца из города срочно приехали дети и взрослые внуки. Предстоял тяжелый разговор. Хоть Гата и готовился к нему заранее, слова не находились. В комнате стояла гнетущая тишина. Все напряженно молчали, ожидая чего-то неладного. Такого большого семейного совета у них еще не было.

Гата с тяжелым сердцем произнес:

– Сания, дети… Я нашел свою первую семью… – слова не шли. Не так, не так он должен был начать этот разговор. Все он неправильно делает. Он одурманен этой новостью. Скоро сорок лет, как Гата живет со своей женой, и довоенная его семья осталась лишь воспоминанием молодости.

Гата поднял глаза, посмотрел на растерянную жену, передал письмо и тихо удалился.

“…О том, что ты жив, мы узнали по счастливой случайности от твоего соседа-дальнобойщика, который, проезжая мимо, переночевал в доме моей родной сестры”, – читал сын вслух.

После чтения письма в комнате повисла тишина. Видимо, все собирались с мыслями. Потом Гата услышал, как сын браво, чтобы разрядить обстановку, сказал, что не против был бы увидеть брата. Дети уговаривали мать съездить вместе с отцом в Донецк, куда вернулась первая семья отца в шестидесятые. Они понимали, что отцу нужно только увидеться с ней. Но мать сказала подавленным голосом:

– Чужие они ему. Сама не поеду и его не отпущу. Если поедет, пусть больше не возвращается!

Не захотела она понять его, даже не пыталась.

Гата все слышал. Но он не мог обуздать свои чувства. Он поедет!

* * *

Пошел второй год, как Сания-апа жила одна. Она не смогла простить соседу, что по его вине, как ей казалось, разрушилась ее семья. Обижалась даже на его жену и на почтальоншу, доставившую злосчастное письмо.

После отъезда мужа распродала весь “скотный двор”, решив купить себе дорогие наряды, чтобы быть похожей на свою городскую соперницу. Эта задумка не удалась. На рынке, когда примеряла мутоновую шубу, стащили у нее все деньги.

Мало что могло ее утешить сейчас. Сидя дома одна долгими вечерами, она сильно скучала по мужу, на которого так сердилась. По прошествии еще одного года она простила его, даже благословила детей на поездку к отцу.

* * *

Весь исхудалый, больного вида Гата в белоснежной рубашке медленно ходил по саду, когда услышал такой родной голос дочери: “Эти!” Он подумал, что от тоски ему слышится. Резко повернувшись, он увидел бегущую к нему дочь и стоящего у калитки младшего сына. У Гаты на глаза навернулись слезы. Какие они родные, его дети!

Все вместе прошли в дом. Пока гостей угощали чаем, Гата прошел в свою комнату и начал собираться в дорогу. Он давно ждал этого момента. Чего только не передумал, не перебрал в своей голове, несмотря на то, что жена с сыном очень любили его, ухаживали за ним, за больным. Военные раны и пережитое за последнее время сильно сказались на его здоровье.

И не было того дня, чтобы он не вспоминал Санию, свой дом, двор, деревню, где прожил большую часть своей жизни. Здесь было все чужое. Он вернется и упадет к ногам своей Сании, попросит прощения. Доживет остаток жизни в кругу семьи. А в памяти останется только та любовь, которую когда-то отняла война. Прошлого не вернуть!

* * *

…По возвращении Гата прожил всего три месяца. Около его могилы оставили место для Сании, чтобы они покоились рядом.

Фирдауса БИКМЕТОВА.