Академик Роальд Сагдеев побывал в Казани на юбилейных торжествах по личному приглашению Президента Татарстана Минтимера Шаймиева. Программа визита академика РАН и профессора Мэрилендского университета, уже 15 лет живущего большей частью в Америке, была короткой и насыщенной: встречи официального и полуофициального характера, с друзьями детства и коллегами.
В последний вечер пребывания в Казани Роальд Сагдеев согласился ответить на наши вопросы.
– Роальд Зиннурович, давайте представим, что школьнику Сагдееву задали писать сочинение на тему “Моей Казани – 1000 лет”, а перед этим предоставили возможность заглянуть в “сегодня”. Что бы больше всего его впечатлило?
– Весь облик города! Я не узнал Казань. Я был здесь в последний раз в позапрошлом году и видел, какая идет стройка. Но те изменения, которые произошли нынче, меня потрясли!
– А не резануло по сердцу, что места, с которыми связаны ваши детские воспоминания, потеряны безвозвратно?
– Этот вопрос мы с женой (Сьюзен Эйзенхауэр, внучка президента США Дуайта Эйзенхауэра.- Автор.) очень горячо обсуждали. Она видела Казань на протяжении 10-15 лет. Ведь я привез ее сюда впервые еще в начале 1990-х годов. И она стала меня критиковать: почему я не пытаюсь защищать старые дома, обветшалую деревянную постройку с их неповторимым, особенным колоритом? На самом деле это очень сложный вопрос. С одной стороны, да, можно вложить деньги в реставрацию старых районов. Но ведь их жители наверняка хотят жить в лучших, современных условиях. А с другой стороны… Я не уверен, что в Казани нашли правильный баланс между тем, что оставить, а что разрушить и заменить на новое.
– Не кажется ли вам, что чем интенсивнее научно-технический прогресс, тем сильнее противоречия человека и с окружающей средой, и со своей собственной природой?
– Развитие науки, развитие техники остановить невозможно. У нас нет другой альтернативы. Поставим вопрос иначе: как развивать науку и технику наиболее благоприятным для человечества образом? Да, наука в настоящее время достигла такой стадии, когда ее многие достижения – от создания оружия до клонирования – угрожают природе и человечеству. Но мы всегда забываем, что средняя продолжительность жизни человека даже в начале двадцатого века была значительно меньше, чем теперь. И те экономические проблемы, которые сейчас стоят перед развитыми странами Европы – Америка начинает их тоже чувствовать, – во многом связаны с тем, что увеличивается демографическая группа, которая выходит на пенсию. Хотя люди вполне еще работоспособны. В Соединенных Штатах видят выход из этой ситуации в постепенном увеличении пенсионного возраста.
Но в России демографические проблемы имеют другие истоки. Общаясь с российской молодежью, я пришел к выводу, что появилась еще одна очень серьезная проблема, без решения которой стране ничего не удастся сделать. Даже советский жилищный кризис не идет ни в какое сравнение с тем, какие последствия дала рыночная экономика, – она просто закрыла двери квартир перед молодыми. Я точно знаю, что для молодых ученых обзаведение собственным жильем – это основной стимул, чтобы искать работу за границей.
– Что вы думаете по поводу грядущего реформирования российской науки, суть которого, грубо говоря, поставить отечественных ученых на самоокупаемость?
– В настоящее время экономический потенциал России существенно уступает потенциалу Советского Союза. Во всяком случае общеизвестно, что по валовому продукту Россия еще далека от возврата к старым советским показателям. И, конечно, экономика такого уровня не способна поднять и понять интересы науки. В свое время Петр I вывозил в Россию лучшие научные умы из Европы, а сейчас на арене нового Ледового дворца Казани будут играть иностранные легионеры. Получается, на вывоз из Европы лучших спортсменов находятся миллионы долларов, а на науку – нет.
Недавно я попал в несколько неловкую ситуацию – при встрече с профессурой Московского университета поздравил их с тем, что средний месячный заработок москвича наконец достиг очень высокого уровня – 17 тысяч рублей. Они сдержанно поблагодарили меня за поздравление и сказали, что средний заработок профессора Московского университета, который считается наиболее привилегированным вузом страны, – 6 тысяч рублей. Насколько я знаю, в Казани профессора получают еще меньше. Возникает вопрос: за счет каких профессий, каких категорий средний заработок по такому гигантскому городу, как Москва, выше, чем у профессора Московского университета? Пока я не имею ответа.
– В предстоящем реформировании самым уязвимым местом будет фундаментальная наука, на которую, как всегда, государству жаль средств. А каким образом в США поддерживают фундаментальные исследования?
– Мне кажется, в России существует глубокое заблуждение, что фундаментальная наука должна развиваться за счет средств бизнеса или каких-то частных средств. В Америке так же, как и в Европе, фундаментальные исследования финансируются из государственного бюджета. Сумма складывается из отчислений разных министерств и федеральных агентств, финансирование идет через различные фонды. Наиболее известный – это Национальный научный фонд, включающий шесть миллиардов долларов. Фундаментальные исследования в области медицины, биологии и молекулярной биологии финансируются из бюджета Института национального здоровья (15 миллиардов долларов в год). Из бюджета НАСА, который тоже насчитывает 15 миллиардов долларов, заметная часть идет в виде грантов на фундаментальные научные работы. Причем в программах НАСА участвуют ученые многих стран.
– Как определяется, кому давать деньги, а кому нет?
– Идет анализ и сравнение разных предложений. Но просчитывать экономический эффект было бы просто глупо. Если бы в свое время перед Ньютоном, публикующим свои знаменитые “Принципы механики”, поставили задачу дать оценку их экономического эффекта, разве он мог бы это сделать? Или, например, как можно было просчитать экономический эффект от исследований по электродинамике – от Фарадея до Максвелла, все, на чем основано электричество? Бывают, конечно, редкие случаи, когда какое-то фундаментальное открытие начинает претворяться в жизнь уже на другой день. Например, изобретение радио. Предприимчивый итальянец Маркони буквально в тот же день понял, что из этого можно делать деньги, и сумел это дело наладить. А в большинстве случаев приходится сначала много “поливать”, как говорил мой учитель Арцимович, ухаживать за яблоней. И надеяться, что когда-нибудь одно из яблок окажется золотым. А какое именно, предсказать точно никто не может.
– У нас бытует мнение, что если бы в парламенте было больше истинных ученых, то и грядущая реформа науки не была бы так страшна. В американском конгрессе много ученых?
– Я знаю только нескольких. Думаю, аномально большое количество ученых, когда-либо представленных в парламенте, имело место на Первом съезде народных депутатов СССР. Я тогда сам был народным депутатом. Насчитал примерно около полусотни ученых, среди которых семь были еще и иностранными членами Национальной академии наук США. Мне эта цифра показалась очень забавной. И при очередной встрече с президентом американской академии я сказал ему об этом. Он расхохотался: мол, нам бы иметь столько наших собственных ученых в американском конгрессе! Вы знаете, политическая карьера – это профессия. Или ты занимаешься наукой, или занимаешься политикой. Совмещать и то и другое невозможно.
– Роальд Зиннурович, вы по-прежнему занимаетесь космическими проектами, но в США. Как вы оцениваете сегодняшние позиции нашей космонавтики?
– Россия очень сильно отстала в масштабах космической программы, хотя по техническим показателям – по показателям прежде всего наших ракетоносителей – мы по-прежнему находимся на передовом уровне. Но это произошло, скорее, не потому, что мы сейчас создаем что-то оригинальное, новое. Просто такой гигантский потенциал оставили нам в наследство отцы-основатели отечественной ракетной техники. До сих пор американцы завидуют нам и то, что можно, пытаются закупить. К сожалению, при том бюджете и при тех масштабах, до которых свернулась наша космическая программа, очень трудно рассчитывать на какие-то новые, оригинальные проекты. По большому счету, в России во власти остро ощущается непонимание роли науки в современном обществе.
– Вы – человек мира. Наука, которой вы занимаетесь, не имеет национального лица. Видимо, процесс глобализации начался именно с таких исследований. Интересно, национальный вопрос для вас актуален?
– Мне далеко не безразлично, что с лица Земли уже исчезли целые народы. И я знаю, насколько болезнен этот вопрос для многих американцев – нации, которую называют нацией эмигрантов. Ассимиляция представляет серьезную угрозу и для татар. Но перед глазами уникальный пример еврейского народа, которому каким-то образом удалось сохранить свои национальные традиции. Может быть, здесь решающую роль сыграла религия – иудаизм. Что станет в будущем с татарами, которых сегодня религия явно не объединяет? Было бы обидно, если бы эта оригинальная компонента человеческого материала была просто потеряна.
– Но в Америке, видимо, вы реже всего вспоминаете о том, что вы – татарин…
– Моя жена мне напоминает об этом. Несколько лет назад она вела диспут в прямом эфире с одним из сторонников расширения НАТО. Тогда этот вопрос был очень больным. Она приводила аргументы в пользу того, что это вредная идея. И вдруг американский оппонент сказал ей: “Сьюзен, ваша позиция понятна – ведь ваш муж русский”. На что она отпарировала: “А вот и нет – он татарин”…
Резеда ДАУТОВА.
