Через полтора месяца после юбилейного праздника Победы мы вновь обращаемся к памяти о войне. Теперь – к ее первым дням. К горькой и трагической поре неожиданного поражения, которое во многом определило сроки войны, ее неслыханную жестокость, великие потери. А в конечном счете – и нашу тогда еще очень далекую Победу.

Людей, переживших на фронте те первые страшные дни, оставалось немного и шестьдесят лет тому назад. А нынче встретить таковых и вовсе большая редкость. И тем драгоценнее каждая крупинка пронесенной через десятилетия памяти о самой страшной и во многом остающейся загадкой странице отечественной истории.

Житель Нижнекамска Михаил Дейнега прислал нам тетрадь своих записей о пережитом в войну, которую начинал с первых минут на западной границе, а закончил в Берлине. В своем письме он сообщает: “Еще в 1987 году я написал свои воспоминания о первых минутах начала войны, о первых боях, конечно, в объеме того, что сам видел, сам пережил и в чем сам принимал участие. Сейчас мне за 90, возможности отпечатать материал и послать вам в чистом виде у меня нет, и здоровье не позволяет, поэтому посылаю черновик на ваше усмотрение. Извините за плохой почерк, уже пальцы стали дубовыми”.

Почерку вашему, Михаил Андреевич, могут позавидовать многие из нас. Но особенно поражает в записках точность памяти о всех подробностях тех уже далеких событий – вплоть до дат, названий мельчайших населенных пунктов, номеров частей, фамилий, а часто и имен однополчан.

Ограниченность газетной площади, к сожалению, не позволяет опубликовать воспоминания ветерана в полном объеме. Но они обязательно будут сохранены в фондах Национального архива РТ.

Между миром и войной

В 1938 году двадцатидвухлетний Михаил Дейнега был призван в Красную Армию в батальон связи 56-й стрелковой дивизии, располагавшейся в Пскове.

История этого соединения берет начало в Гражданской войне. Оттуда и полное ее название – Московская Краснознаменная. Никак не мог подумать молодой красноармеец, что пройдет вместе со своей дивизией боевой путь в “зимней” войне с Финляндией 1939-40 годов, операции по вводу наших войск в Эстонию и первые дни Великой Отечественной и до самого трагического конца соединения в тяжелейших оборонительных боях на западной границе. Неожиданно для него сложилась и военная служба.

“В то время бойцов со средним образованием в батальоне было очень мало, а в моей роте я оказался один, поэтому явился вроде бы находкой для политрука. Меня тут же избрали комсоргом роты, редактором стенгазеты, заведующим Ленинской комнатой. При этом без освобождения от выполнения всех обязанностей по службе”.

Потом он был назначен замполитруком, а перед войной стал Дейнега штатным работником политотдела дивизии – политруком. С тем и вступил в Великую Отечественную.

Сороковые, роковые…

Но перед Отечественной была еще и война финская, в которой дивизия принимала участие с самого начала. В первый месяц наше наступление складывалось вроде бы успешно, хотя шло трудно, совсем не так, как ожидалось. А потом и вовсе выдохлось. Финны сами стали атаковать. Используя свое знание местности, хорошее снаряжение, высокую лыжную подготовку, боевые группы противника обходили наши части, перерезали пути снабжения, совершали налеты на командные пункты. В конце января 1940 года попал в окружение один из стрелковых полков дивизии. Вырваться удалось только его остаткам. Всего, что происходило на этой войне, они, конечно, не знали. Но уже чувствовалось, что “непобедимая и легендарная” не совсем так готова к настоящей большой войне, как об этом трубила пропаганда.

М.Дейнега вспоминает: “На войне с белофиннами (так у нас называли противника) я впервые увидел смерть, трупы погибших бойцов. И хоть потом в “большой” войне все это приобрело гораздо большие размеры, первые впечатления оказались очень глубокими.

После заключения на наших условиях мира с Финляндией дивизия вернулась в Псков.

Но уже через месяц была поднята по тревоге и выдвинута к границе с Эстонией. 17 июня мы перешли границу и без единого выстрела к вечеру того же дня прибыли в город Тарту. Штаб дивизии разместился в здании знаменитого Юрьевского университета, одного из самых старинных в Европе. Тогда у нас говорили, что мы пришли в прибалтийские страны, отвечая чаяниям трудящихся, чтобы освободить их от гнета эксплуататоров. Теперь там называют нас оккупантами. Историческая правда редко бывает одноцветной. Помню массовые митинги и демонстрации под красными знаменами и революционными лозунгами.

Но были и другие настроения – противоположные, что выявилось через год, когда началась война”.

Лицом к лицу с врагом

Осенью того же полного больших событий года 56-я стрелковая дивизия получила приказ войти в состав Западного особого военного округа. Теперь ей противостоял уже настоящий грозный противник – германские вооруженные силы (вермахт). Правда, пока отношения с Германией оставались если уже и не дружескими, то внешне вполне нормальными. Судя по сохранившимся боевым документам, дивизия имела задачу прикрывать границу в районе города Гродно протяженностью 40 километров, обеспечивая стратегическое развертывание основной группировки наших войск. Выполнить эту задачу она еще могла, но к отражению массированного удара на узком участке прорыва превосходящих сил противника уже в первые часы войны готова не была.

Нельзя сказать, что войска пребывали в благодушном настроении, а об опасности войны запрещено было даже думать. Шла напряженная, почти круглосуточная боевая подготовка. Войска то и дело поднимались по боевой тревоге, совершали изнурительные марши, вели оборонительные работы. В штабах разрабатывались и пересматривались подробные планы прикрытия границы. Требования Сталина о постоянной готовности к любым неожиданностям повторяли на каждом шагу. И ни у кого не возникало сомнения, что речь может идти только о Германии как о вероятном противнике.

С мая 1941 года штаб дивизии находился в Гродно. Там же располагалось управление 3-й армии.

М.Дейнега: “Рядом со штабом был Дом Красной Армии. Здесь часто читались лекции и доклады о международном положении. В них преобладали оптимистические оценки и настроения. Для оживления “сухой материи” докладчики пересыпали свои выступления жизнерадостными анекдотами. Помню один из них.

Встретились наш Молотов с их Риббентропом. Молотов: “Зачем вы, Риббентроп, разместили на наших границах два миллиона войск?” Немец отвечает: “Мы отвели свои войска на отдых. А вот вы зачем придвинули к нашей границе два с половиной миллиона своей армии?” Молотов: “А для того, чтобы обеспечить вашим солдатам спокойный отдых”.

Такие шутки неизменно вызывали смех и дружные аплодисменты в зале. А вот не помню, чтобы нам говорили о том, какую грозную силу представляет собой гитлеровский вермахт, какой это жестокий враг со своей бесчеловечной идеологией, какой опасностью он грозит самому существованию нашего народа. Зато местные жители, преимущественно поляки, начали открыто говорить о близости войны. Мне хорошо запомнился один разговор с квартирным хозяином – бухгалтером по роду работы.

О нападении немцев он говорил как о неизбежности и даже срок назвал – через неделю (а наш разговор, помнится, происходил 15 июня). Поляки, мол, хорошо знают фашистов. Эти звери никого не пощадят. Просил сказать своим начальникам: пусть заранее отправят на восток свои семьи, особенно детей.

Я, конечно, не верил поляку, пытался, как мог, успокоить его. Но комиссару дивизии доложил об этом разговоре. Ответ был в обычном для того времени духе: мол, чепуха все это и немцы никогда не будут на нашей земле. Ни о какой эвакуации семей комсостава не может быть и речи.

К чему это привело, я убедился через несколько дней.

Между тем сменилось командование дивизии. Ее принял генерал-майор С.И.Сахнов”.

Уточню по документам: новый командир был назначен 12 июня, ровно за десять дней до нападения немцев. Даже ознакомиться с состоянием дивизии и командованием полков, да еще занимавших широкий фронт прикрытия государственной границы, генерал не успевал.

Под звуки танцевальной музыки

Суббота выпала на 21 июня. Михаил Андреевич вспоминает:

“Утром того дня меня вызвал комиссар дивизии Ковальский и сообщил, что вечером я должен выехать с ним на ВПУ (вспомогательный пункт управления), который будет развернут в приграничном фольварке Свяцк-Вельки, где и будем пока работать с командиром дивизии. Документы партучета и другая секретная документация, за которую я отвечал, остаются на месте. Причин этого решения комиссар мне, естественно, не открывал”.

Необходимо пояснить. ВПУ организуется на направлении, где предполагается выполнение наиболее ответственной задачи соединения. Рядовой работник политотдела, конечно, не мог знать, что в ту же субботу на свой ВПУ близ границы с оперативной группой выдвигались командующий войсками Западного особого военного округа генерал армии Д.Павлов и его правый сосед, командующий Киевским особым военным округом М.Кирпонос.

Дейнега продолжает свой рассказ: “Уже стемнело, когда мы на полуторке выехали к границе. Проезжаем мимо ярко освещенного Дома Красной Армии. Гремит музыка. В разгаре танцы. На балконе вижу свою сестру Веру (она тоже работает в нашем политотделе, но по вольному найму) и машинистку Аню: разгоряченные танцами, они вышли, чтобы глотнуть свежего воздуха.

Около полуночи прибываем в назначенный для развертывания ВПУ красивый старинный фольварк. Подготовился к работе назавтра, поинтересовался новостями у оперативного дежурного (новостей не было) и лег отдохнуть.

Окна моей комнаты обращены на запад. Вижу огни летнего палаточного лагеря гаубичного артиллерийского полка дивизии, расположенного в дубовом старинном парке. Палатки вытянуты в строгую линию, дорожки посыпаны песком и окаймлены побеленными бордюрами из кирпича. Во всем чувствуется порядок и дисциплина. Только подумал ли кто-нибудь о том, что вся эта красота прекрасно видна сверху – то и дело нарушающим нашу границу немецким самолетам-разведчикам?”

Пробуждение под снарядами

“На восходе солнца я вскочил, разбуженный сплошным грохотом разрывов. Снаряды падали рядом. На меня сыпались осколки стекла, какие-то щепки и даже комья земли. Комната заполнилась душным дымом.

Мельком взглянул в окно. На территории лагеря артполка бушевали разрывы, видимо, тяжелых снарядов.

Взбегаю по лестнице на второй этаж, где расположились командир с комиссаром. Они уже были на ногах. Втроем и выскочили наружу. Покидая последним комнату, заметил на спинке кровати комиссара оставленные в спешке маузер и противогаз. Захватил с собой. Еще раз посмотрел в окно. На месте палаточного лагеря – сплошные воронки разрывов, поваленные деревья, на ветвях повисли клочья палаток.

Обстрел окончился. Стало тихо, но людей не видно. Неужели за какие-то минуты уничтожен большой летний лагерь артполка? Сколько там погибло – кто же знает? Все эти люди наверняка оказались зачисленными в “пропавшие без вести”.

Подождав несколько минут на окраине фольварка, комдив сел в подошедший броневичок, попрощался и уехал. Больше я о нем ничего не слышал. Комиссар молчал, явно подавленный случившимся. Придя в себя, он приказал мне добраться до Гродно и отправить партийные документы в Минск, в политуправление округа. Я подал ему маузер и противогаз, но он только махнул рукой – оставь, мол, себе. Потом сел в подъехавший броневичок и тоже уехал. Видимо, в части дивизии, уже вступившие в тяжелый неравный бой с наступавшим врагом”.

Хотя больших сомнений в том, что происходящее означает именно войну, а не провокацию немцев на границе, не было, люди продолжали еще жить заботами мирного времени. Для политрука Дейнеги главной заботой было добраться до Гродно и отправить партийные документы в политуправление округа или, в крайнем случае, уничтожить их, оформив при этом акты по всем правилам.

Встретившегося ему шифровальщика дивизии волновало то, что тот не может вручить комдиву полученную еще в ночь на 22-е шифровку из штаба округа. Хотя она теперь потеряла всякое значение. (Это была знаменитая директива о приведении войск в боевую готовность в связи с возможным нападением немцев.) Что происходит в действительности, они не знали и потому еще жили прежними мифами о непобедимости Красной Армии и мудрости великого вождя.

Но жестокое лицо войны и поражения открывалось политруку все больше по дороге сначала до Гродно (где успел уничтожить партийные архивы), а потом до Минска, где тщетно пытался выяснить местонахождение штаба округа и судьбу своей дивизии. Дороги были забиты отступавшими в беспорядке войсками, беженцами, среди которых было много пытавшихся спастись семей командного состава.

М.Дейнега: “На одной из дорог мы обгоняли подводы беженцев. Обратил внимание на одну подводу, груженную небогатым крестьянским скарбом. Она почему-то стояла. Это было опасно, так как вот-вот немецкие самолеты могли возобновить налет.

Оказалось, лошадь в упряжке убита. Мальчик лет шести лежит на подводе тоже мертвый. Молодая мать склонилась недвижно, видимо, пыталась прикрыть собой девочку двух-трех лет от роду. Да так и осталась, пронзенная пулеметной очередью с самолета. А девочка жива и пальчиком размазывает по лицу матери сочащуюся из ее виска кровь…

Ну может ли быть что-то еще, страшнее этой картины!”

Судьба дивизии

Политрук Дейнега так ничего определенного о судьбе своей 56-й дивизии тогда не узнал.

Присоединился к одной из отходящих частей и продолжал в ней воевать. Войну закончил в Берлине с 3-й армией, которой командовал легендарный Александр Васильевич Горбатов.

Дейнега, занимавший должность секретаря военного совета армии, может многое рассказать о колоритной личности этого видного военачальника. Именно командарм благословил в 1942 году семейный союз тогда молодого политрука и связной от партизанского отряда при штабе армии Лизы (Елизаветы Филипповны) Пастуховой, которому они сохраняют верность вот уже свыше шести десятилетий.

В архивах сохранились скудные данные о судьбе 56-й стрелковой дивизии. В первые же два дня войны она была рассечена мощным ударом одного лишь

8-го немецкого армейского корпуса (три полнокровные дивизии) и потом продолжала отчаянно драться в составе двух сводных отрядов по 700-800 человек в районе Гродно и Лиды – главном очаге сражения Западного фронта тех дней. К 26 июня дивизия фактически перестала существовать.

* * *

Дивизия того времени – это три стрелковых и два артиллерийских полка, свыше десятка отдельных больших и малых частей и подразделений. В архивных фондах можно найти следы ее боевой истории. Но это и свыше двенадцати тысяч бойцов. И у каждого была своя судьба…

Короткая жизнь в войне и бесконечность забвения после. И, как всегда, в день 22 июня Михаил Дейнега будет мысленно повторять имена навсегда запечатленных в памяти павших товарищей. Только отвечать ему на этой скорбной перекличке будет неизменная тишина.

Нельзя оценить значимость и величие победного 9 Мая без сохранения памяти о 22 июня. Вечно останутся стоять эти две даты по оба фланга многомиллионного строя павших за 1418 дней войны, как часовые, охраняющие память и правду о великом народном подвиге и трагедии народа.