В начале лета плотник Харис со своей женой Асией отдохнули в одном из черноморских санаториев. Это зять Рамис, преуспевающий бизнесмен, преподнес им путевки в качестве щедрого подарка, а то бы им, рядовым труженикам колхоза, сменившего, правда, вывеску в соответствии с рыночной модой на СХПК, и во сне не мог присниться санаторий. Так вот, там, в санатории, совершенно неожиданно Харис влюбился. В собственную жену. Нет, речь не о прежней его любви. Та уже давно напоминала цветок, для памяти высушенный в толстой книге двадцатипятилетней супружеской жизни. Иной раз в какое-либо бессонное утро он размышлял на этот счет, глядя на потолок. Первое чувство осталось под несколькими полинялыми слоями, как самая первая побелка на потолке. Кажется, первый слой был прозрачный и чувствительный, словно детская кожа. Но со временем чувство его стало терять эту свежесть, как теряет чувствительность замозоленная топорищем ладонь. Только иногда его душа переполнялась лаской и нежностью к жене, но такие мгновения были редки, как новая побелка потолка.

Но оказалось, есть еще в его сердце уголок, где сохранен добрый запас чувств, похожий на бересту для разжигания огня. Нечаянно туда попала искорка удивления, и запас занялся буйным пламенем. И искоркой этой оказалась собственная жена. Может, влюбиться в свою жену, с которой прожита немалая часть жизни, и есть то самое редкое счастье, которое выпадает человеку лишь однажды, но насовсем?

Это была, повторимся, первая в их жизни поездка к морю. Приехали и расположились уже ночью, потому утром проснулись поздно. Точно как у себя в деревне, Харис проснулся от грачиного крика. Но здешние кричали истошнее.

– Стоило ради этого ехать за тридевять земель, у меня такой грачиный курорт дома бесплатный!- проворчал Харис. Взглянув в окно, произнес пораженным тоном:

– Асия, глянь-ка, белые грачи! В жизни не видывал белых грачей!

– Чайки же это, – тихо отозвалась Асия.

Харис видывал чаек. На Карамном болоте за деревней их полно: выводят птенцов и опять исчезают в камских просторах. Но они молчаливее, мельче. А эти орут так, что одна двух грачей заменит!

Поразился он еще раз, когда вышли на пляж. Вот, оказывается, где оно – чудо земли! Некуда встать – крупный песок, лежащий как пшеница на току, усыпан голыми телами. Правда, не совсем голыми – грешное место каждого прикрыто. Но все равно, представить только, как это они с Асией лежали бы на виду у всех на песке у брода деревенской речки?

– Это тебе не деревенский брод – море! Разденься и ляг, – сказала Асия.

– Ты тоже?

– Я потом, – Асия оглянулась вокруг и, приоткрыв разрез платья, глазами указала на кружева. – Тут необходима другая одежда, я сбегаю в магазин. А ты разденься, плавки я купила тебе хорошие. И мне займи место. – И она растворилась в толпе курортников.

Харис разделся до плавок и глазами поискал более укромное место. “Как бревна лежат! – думал он, шагая в обнимку с одеждой между телами. – Все поперек”. Люди, если взглянуть попристальней, и в самом деле напоминали бревна, выброшенные волной на берег. Будто где-то рассыпался большой плот и остатки его прибило к берегу: кто еще белый, как береза, а кто загорел уже, как сосна. “Откуда сразу столько лентяев собралось? – думал Харис. – Это же все равно, как целым колхозом разом без дела маяться”. Себя он в их счет не включил. Во-первых, путевки муж их дочери Нафисы предложил. А чтобы председатель колхоза отпустил, пообещал помочь спонсорскими деньгами в возведении мечети. Во-вторых, что ж им с Асией так и умирать, ни разу моря на своем веку не повидав? К тому ж начало лета, небольшой антракт в бесконечной череде сельских забот-хлопот обозначился. Пусть его топор малость передохнет, а по Асие пусть коровы ее поскучают.

Но на пляже его никто не ожидал, оказывается. Весь песок был занят. Наконец Харис увидел, как один из загоравших, взглянув на часы, встал и куда-то заторопился. Он занял было его место, но вскоре сообразил: как же жена его обнаружит? Харис вернулся на прежнее место. Вскоре Асия вернулась со свертком под мышкой.

– Давай лучше постоим, – предложил он, – я привык загорать только на полке в бане.

– Бедные наши тела, замученные работой. Их в бане чертям только и показывать,- сказала Асия жалостливо.

Харис, желая спрятать свои наполнившиеся обидой глаза, надел темные очки, пластмассовые линзы которых уже потускнели от времени. Враз все вокруг него потускнело. Может, и они с Асией прикрывают работой, как очками, свои жажду и тоску по беззаботному отдыху, необходимому, как глоток воды в жару? Он вдруг пожалел и себя, и Асию. В то время как его жена от темна до темна пропадала на колхозной ферме, а он плотничал на стройке, вечерами после работы делая еще и сруб для баньки соседям Гайсиным, кто-то вот лежал беспечно на горячих песках да нежился под мягким ветром морей. Ничуть не догадываясь об этом, его Асия спешила в летний животноводческий лагерь, а он на стройку. И так день за днем, год за годом колесо жизни крутилось на оси быта, смазанной их трудовым потом. А глаза, оказывается, жаждали увидеть простор моря, тело просило тепла песка, душа истосковалась по безмятежности.

– Поняла?- спросил он жену, словно она могла прочитать эти его мысли.

– Чего тут понимать-то? Люди пораньше встали, потому и с местами. Ничего, завтра не прозеваем, с утра пораньше придем. Нам не привыкать рано вставать. Знаешь, а я купила купальный костюм… такой… – сказала Асия, глядя на него, как на солнце, прищурив глаза. – Оденусь, не узнаешь.

– Тебя? – от души рассмеялся Харис.- Да хоть в золото нарядись – узна-аю!

– Что, доярка видна издалека? – голос Асии задрожал, рука, в которой она держала сверток, бессильным крылом опустилась вниз. За той рукой Харис успел проследить высокую, но уже широковатую ее грудь, тонкую еще талию и опрятные, с ровной дугой, бедра, упругие ноги, ниже коленок сильно загорелые. Он подозрительно покосился на Асию, представив ее лежащей среди людей на песке. Куда спрячет она испещренные мелкими веснушками лицо, куда денет тяжелые, мягкие пряди волос, доходящие до колен, когда она их распускает, чем закроет загорелую треугольником шею и тело, белое, как молоко? Чего уж там, его Асия – деревенская баба, и Харис разузнает ее и в адской темноте, хоть осыпь сплошь золотом!

К сожалению или к счастью, но точно так и вышло: к стыду своему – не узнал. Случилось это на другой день, когда они в самом центре пляжа успели занять место для двоих.

Он разделся и лег, а Асия вошла переодеться в кабину, откуда видны были только ее ноги. Она, кажется, сняла платье и все под ним: руки ее, порхавшие вверху, замелькали возле ног. Заметив, что в той же кабинке появились еще тонкие волосатые ноги, Харис едва не вскочил, но, вспомнив, что из той же кабины недавно вышла пара ног, решил пока не вмешиваться. Возможно, кабина состоит из двух половин?

Тут, загородив ноги Асии, перед самым его носом появились новые ноги, цвета золотистого воска. Ногти на пальцах их блестели вишневым цветом. Он глазами прошелся вверх, отмечая про себя лиловые вены под тонкой кожей, чашечки коленей, похожие на румяные пухленькие оладьи, и дальше скользнул по ее телу до лица. Ожидал, что увидит накрашенные сочно губы, затененные длинными ресницами зовущие куда-то таинственные глаза, какие показывают в кинофильмах, но оказалось – обыкновенное лицо, ничем не отличающееся от лица продавщицы их сельмага Кафии. Но тело, тело… точно медный самовар, начищенный мелким песком. Харису почудилось прикосновение теплой волны, исходящей от нее. Он, сам не зная зачем, пододвинулся, освободив возле себя место.

– Спасибо,- сказала она, скромно улыбаясь.

– Не куплено, – пробормотал Харис, пристально глядя, как она постелила махровое полотенце и, словно совершая таинственный обряд, медленно легла.

Теперь, после того как из кабины выйдет переодетая Асия, на одной стороне будет лежать жена, а на другой – эта чужая женщина. Несмотря на прожитые сорок пять лет, Харису еще никогда не приходилось лежать между двумя полуголыми женщинами.

– Одной трудно поспеть всюду, – сказала женщина виноватым тоном, – и место на пляже занять, и очередь на ванну, массаж. Вы, видно, на днях приехали, тело ваше совсем белое, нате опрысните себя “Гелиосом”. – Она протянула флакон. – Потом протрите, загар быстрее и лучше пристанет.

Харис заколебался: принимать услугу или нет? Однако незнакомка сама направила на его спину струю из флакона и звонко рассмеялась оттого, что он вздрогнул от неожиданности.

– Повернитесь лицом, – струя газа и серебристой пыли лизнула грудь Хариса. “Вот как, оказывается, хватают чужих мужиков”, – удивился он про себя.

– Хватит,- торопливо отклонился он, – спасибо. А про себя подумал: “Как бы не велела побрызгать на себя. Худо, если Асия увидит”.

Женщина легла животом вниз, положила лицо на руки. Харису показалось, что она украдкой наблюдает за ним сквозь полузакрытые ресницы. Он хотел было встать, чтобы уйти, но вспомнил о жене. Где же она? Кабина была уже пустой. Не опрыскивают ли где-нибудь щекочущей струей вот так и его жену?

Тут перед ним опять кто-то остановился, видимо, позарился на оставленное для Асии место. Это – тоже женщина. Ноги ровные и гладкие, как ошкуренные рубанком. Лишь вены набухшие. Харис знал, так бывает у тех женщин, которые рожали несколько раз. Стоят же чертовы ноги, не уходят.

– Тут занято, – сказал он, взглянув вверх. Незнакомая женщина молчала. Куда смотрит, не поймешь: она в темных очках, в шляпе и белом купальнике, усеянном крупными синими горошинами, сама улыбается. Неожиданно она зашевелила ногами, словно дразня его, опершись одной рукой на талию с красивой линией. А тело ее ослепляет глаза белизной, а на той белизне, повыше пупка две родинки-близняшки.

Хариса (уже второй раз сегодня) обдало током, идущим от чужой женщины. Он отвел глаза. Ноги прошли мимо него, Харис сопроводил их взглядом украдкой. А она вдруг обернулась к нему. Что ей до сорокапятилетнего мужика? А улыбается-то, как улыбается! Смолой бы прилипла, если позволить.

Но что это? Легла рядом с ним. Бесстыдно прижавшись к нему, словно места мало, горячим телом. Он невольно подвинулся к первой женщине, ища спасения, но эта, по-прежнему опасно улыбаясь сквозь темные очки, придвинулась еще плотнее, упершись локтем ему в бок.

– Тут занято, – глухо повторил Харис. Во рту его пересохло. – Вы не глухая? Тут занято!

Женщина никак не реагировала. Харисом овладело истомно-тревожное, полыхнувшее жаром в голову чувство. А что, правду сказать, и он не лыком шит: с двух сторон зажат незнакомыми волнующими женщинами. Расскажешь – в деревне не поверят. А факт – вот, рядом. Он не без довольства окинул бегло себя взглядом. Рост нормальный, грех жаловаться. Сухощав, но он же не откормленный для забоя бык! Правда, на теле белеет след от майки, будто он и не снял ее. Верно, не снимая, в ней и работал на стройке в жаркие дни. Но, похоже, это вовсе не изъян. Вот же лежат рядом тесно, особенно последняя, так и ест глазами, прикасаясь к нему горячим локтем. Куда же, черт возьми, пропала Асия ?

Он сделал движение, чтобы вскочить, но тут – о боже! – рука женщины обвила его шею. “Как вам не стыдно?” – хотел негодующе крикнуть Харис, но лишь едва слышно произнес. Он покосился на соседку слева: та уже спала.

– Говорила же – не узнаешь.

Нет, Хариса ужалила не оса, то голос Асии поразил его в самое сердце. Вокруг стали слышны и чужие голоса, смех, но глубокий грудной смех Асии заглушил их. Так она смеялась у себя в летнем лагере: широко, неудержимо.

– Вот так-то, – мягко похлопала Асия его по спине . – Не в золото еще нарядилась, а все же… Эх ты, горе-муж!

Смотри-ка! Не узнать собственную жену, лежащую рядом! Как же он не приметил ее сумочку и алое платье в ней?

– В девичестве много я наслышалась про золото. Были, были те, кто обещал меня в него нарядить. А ты сказал просто: будем довольны, если проживем по-людски. Без громких клятв – клятвы, они быстро забываются…

Стыдливая Асия, обняв его за шею, не обращая внимания на окружающих, стала шептать ему жаркие слова, которые никогда прежде он не слышал от нее. Сейчас же Харис слушал ее, словно воду пил в знойный день.

– Я еще, душа моя, не малина, высушенная впрок…

– Я и не говорю.

– Я еще свежая ягодка, росистая…

– Не говорю же – опавшая.

– И не говоришь, и не чуешь ничего. Живешь словно по обязанности…

– Где же ты нашла эту шляпу? – попытался сменить тему Харис..

– Помогла одна хорошая женщина. Удивилась, когда узнала, что трое детей у меня. “Учительница?”- спрашивает. Нет, говорю, доярка.

– А на это что говорит?

– О деревне нелестно отозвалась в том смысле, что нередко красота там бесследно пропадает. Это я, значит… Да еще добавила, что в судьбу мою следовало малость вмешаться в свое время, что могла, мол, знаменитостью стать.

– Что это она мозги тебе крутит? – возмутился Харис.

– Она мне и сказала, что ты меня не узнаешь в новом наряде.

Харис резко сел и погрозил в сторону моря пальцем:

– Хы, в судьбу она хотела б вмешаться! Чем она, судьба наша, хуже, чем у городских? Вмешаться малость – что с того? Какая мне польза, если, скажем… если ты, допустим, стала бы артисткой? Знаем мы, какие они фокусы-комедии там вытворяют. Что, по ее словам, мы бесследно исчезнем, да? Рано еще нам исчезать. Через… тридцать там лет, возможно. Да и то не затеряемся бесследно, потому как трое наших детей после нас останутся, – распалялся Харис. И, словно макнув с размаху раскаленное добела железо в воду, внезапно добавил приглушенно:

– Может, на том еще не остановимся, верно?

– Тихо ты, услышат же,- вдруг застыдилась Асия и, положив руку на шею, пригнула мягко его к песку. – Почему ты плачешь? – спросила после паузы.

– Кто, я?

– Да, ты.

Харис кончиком безымянного пальца провел по глазам:

– Разве это слезы?

– Что же?

– Это от обиды.

– Оттого, что меня не узнал?

– Оттого, что себя не узнал.

– Как это – себя не узнал?

– Ты знаешь, как называется муж, не узнавший собственную жену?

– Как?

– Ладно, не стоит об этом.

– Ты скажи, скажи, освободись.

– Ладно, потом когда-нибудь скажу.

– Нет, я сейчас хочу знать, – обдала Хариса жарким дыханием Асия.

…Разговор этот был их тоской по молодости. Хариса переполняло неведомое до сих пор чувство пронзительной нежности и гордости за Асию. Вот ведь в чем штука: не узнал, несмотря на много раз виденные две родинки-близняшки выше пупка!

– Зря ты сказала той женщине, что у нас только трое детей… Надо было добавить еще парочку…

Они лежали в безмолвной безмятежности, держа друг друга за руки и счастливо улыбаясь чему-то хорошему…

Ахат ГАФФАР.