Святочная неделя была некогда одним из любимейших праздников русского народа. И если предшествующее ей Рождество являлось праздником спокойным и семейным, с обязательной елкой в доме и подарками, а последующая Масленица, означающая скорый приход весны, с объеданием блинами и хождением в гости, праздновалась с размахом и удалью, то Святки были насыщены разного рода играми, гаданиями и связанными с ними надеждами, что уж этот-то новый год обязательно будет удачным и счастливым.

Святки начинались со дня Рождества Христова – 25 декабря (естественно, по старому стилю) и праздновались вплоть до Крещенского сочельника, то есть до 5 января нового года. Помимо гаданий и ворожбы, все святочные дни устраивались вечеринки и маскарады, заводилами коих была, конечно же, молодежь.

В последней четверти XIX столетия в Казани особенно славились размахом святочных гуляний Суконная и Адмиралтейская слободы. В них принимали участие едва ли не все слободчане, часто без различия чинов, званий, национальности и вероисповедания. В складчину, по два-три рубля с носа, собиралась сумма, необходимая для организации общего стола и приглашения музыкантов. Кто был побогаче – нанимал целые оркестрики, иные обходились и гармонистом. Затем обговаривалось место для вечеринки (чаще на квартире у какой-либо девицы) – и веселие начиналось! В большой зале накрывали стол, по одну сторону которого садились молодцы, по другую – девицы. И открывалось чаепитие, степенное, с разговорами на “вы”, переглядыванием и зарождением симпатий. Время от времени молодцы, непринужденно посвистывая, отлучались “проведать музыку”, быстренько прикладывались к рюмочке и возвращались в залу, имея уже более бодрости и смелости. Девицы тоже не пили открыто ни вина, ни водки, но и у них имелся некий тайный закуток с наливками и настойками, куда они также потихоньку наведывались.

Напившись, стало быть, чаю, начинали песни, затягиваемые дамами…

Со вьюном я хожу,

С золотым я хожу…

Затем шел неизменный танец “кадрель”, после коего начинались игрища.

Самой простой игрой была “Веревочка”. Длинная, скажем, бельевая веревка связывалась в кольцо, за которое брались играющие. Водящий ставился в центр получившегося таким образом круга из игроков и начинал лупить по их рукам, покуда не попадал. Получивший удар становился водящим. А прежний вставал на его место.

Была игра под названием “Монах”. Водящий становился у двери и стучал в нее.

– Кто там? – спрашивали его.

– Монах, – отвечал водящий.

– За кем пришел?

– За грешной душой!

– Чья душа согрешила? – уже хором спрашивали игроки. И “монах”, если это, конечно, был парень, называл имя симпатичной ему девушки. Почему именно симпатичной ему? Да потому, что девушка, которую он называл, должна была подойти к водящему и трижды его поцеловать. После чего “монахом” становилась уже она.

Была еще игра “Рекруты”, где молодцы выбирали себе “невест”, а действо опять-таки заканчивалось троекратными поцелуями.

В устраиваемых на Святки маскарадах участие принимала уже не только молодежь. Все, от детей до стариков, рядились в самодельные костюмы и отправлялись в избранный для маскарада дом, хозяева которого и не ведали иногда о предстоящем нашествии ряженых гостей. Конечно, маскарады в казанских слободах отличались от маскарадов, проводимых, скажем, в домах губернатора или предводителя, Дворянском или Купеческом собраниях. Не было на слободских маскарадах декольтированных дам в палевых платьях из бережа-шамбери с золотой нитью, атласных баретках, шляпках из кружевного тюля с плюмажем из страусиных перьев и белых лайковых перчатках до локтей; не было прилизанных мужчин во фраках, виц-мундирах и гусарских ментиках с серебряным шитьем; не было лорнетирующих танцующие пары старух в окружении внучек и племянниц, мечтающих побыстрее быть ангажированными на танец, дабы хоть на время освободиться от назойливого внимания и дурацких поучений бабушек и тетушек. Зато было на маскарадах в Суконной и Адмиралтейской слободах неподдельное веселье. Здесь все и вся шумело, плясало и кружилось. Ряженный под ямщика-татарина человек, приставая к хозяевам, кричал диким голосом:

– Эй, знакумый! Айдэ, паэдим катаца! Лушади якши!

Другой, ряженный торговцем, бродил по зале с лукошком на голове, беспрестанно вопя:

– Яйса, каму яйса!

Настоящий чуваш, нарядившись в дедовы одежды, предлагал желающим купить тесу, “пруснику” или “крусти” (грузди).

Среди ряженых можно было заметить супружескую чету “немцев”, степенно прогуливающихся под ручку. Он, в цилиндре гармошкой, похожем на дембельский сапог советских времен, во фраке из старого сюртука и узких панталонах, готовых вот-вот лопнуть, смотрит вокруг себя через картонное пенсне с некоторым выражением брезгливости на лице. Она, в старомодном кисейном платье с кринолином, в траченой молью доисторической мантилье и огромном цветастом чепце, едва сохраняет строгое выражение на лице. И когда “супруг” на ломанном русском спрашивает хозяина дома, как ему пройти в ватерклозет, “супруга” не сдерживается и громко хохочет.

А вот “турок” в цветастых шароварах и огромных сапогах с завернутыми голенищами. За кушаком – кинжал. На лице – громадные усы из черного бараньего меха. Он зловеще улыбается, но никому не страшно, потому что в его глазах прыгают веселые и не совсем трезвые крохотные бесенята. Неподалеку от него пытается танцевать нечто восточное “турчанка” в чалме из цветной бумаги, в длинной рубахе поверх летних мужских кальсон. Здесь же одноглазые “пираты” на деревянных ногах в треухах и рыбацких сапогах вместо ботфорт, “Офелии”, “Левиафаны” в морских водорослях из тюля, “арапчата” и даже механические люди-“андроиды” на негнущихся ногах, с пружинами вместо рук и металлическими голосами. И все это шумит, поет, пищит и наводит в выбранном для маскарада доме такой бедлам, что хозяевам будет надобен не один день, чтобы навести в нем прежний порядок. Ряженая орава, уничтожив все съестное и выпив все хозяйские запасы, с песнями и плясками покидает сей дом, и самые заводные из них уже намечают следующий, в который они и вламываются всей гурьбой. Святки продолжаются!