Старый и легкий, совершенно белый, словно одуванчик, Рахман-абзый присел на бревнышко у плетня, стер пот со лба, достал сигарету и чиркнул спичкой о бок коробка. Он делал это одной рукой весьма ловко. А мы, пацаны, толпились тут же и в который раз, зачем-то, попросили поведать нам о самом страшном дне в его жизни…

– Ройте! Быстро! – приказал офицер. Он хорошо говорил по-русски, и видно было, что козыряет этим. Повернувшись к своим солдатам, он коротко сказал что-то уже на немецком. Солдаты безудержно загоготали, положили на землю автоматы и вытащили фляги.

Рахману, молча наблюдавшему за эсэсовцами, эти автоматы, тускло отливающие вороненой сталью, напоминали почему-то ужей, греющихся на солнце.

Однажды Рахман с деревенскими мальчишками очутился в лесу. Трухлявый пень стоял у дороги. На нем грелась на солнце змея. Рахман принял ее за плетку, оставленную кем-то в лесу, и взял в руки… Он даже сейчас вздрогнул, вспомнив ощущение омерзительно влажного холода той зажатой в руке твари.

“Значит, действительно пришла смерть, – подумал Рахман. – Вот она, нос к носу”. Но смерть уже не пугала его. Он легко вздохнул, когда гитлеровцы вывели их из сырого подвала и погнали по пыльной дороге в лес, привели сюда. “Хоть помру, как человек, а не как крыса…”

Его лишь пронизывало сознание, что он чего-то в своей жизни недоделал, не успел сделать. И еще понимал, что с его смертью ничего в мире не изменится, все будет так же: и деревья, и вот эти ромашки, среди которых лежат автоматы вражеских солдат. Но что есть его жизнь?! Так, песчинка, влекомая могучей рекой… Зато сколько солдат нагнали из-за него да из-за Васи. И Рахман улыбнулся потрескавшимися губами.

Фашисты разглядывали их с любопытством: интересно было, как будут доживать свои последние минуты эти русские…

– Стоят без дела, герр обер-лейтенант! – доложил один из солдат, оторвавшись от фляжки.

Офицер подошел к ним упругим шагом.

– Не хотите рыть? Думаете, в воронке вам будет уютнее? – с деланным удивлением спросил он и вдруг рявкнул: – А ну рыть!

И носком сапога подтолкнул к ним лопаты. В том, что эти русские разведчики ничего не скажут, его убедил оберст – он, полковник, не впервой встречался с такими. Но вот как поведут они себя, когда начнут своими руками рыть себе могилы, – это было интересно уже ему – обер-лейтенанту, ради этого стоило покуражиться, хотя, конечно, проще было бы расстрелять их у первой большой воронки от авиабомбы.

Рахман понимал, что эта могила – последняя работа в его жизни. А работа никогда не пугала его. Да и можно ли сравнить яму от воронки

со взрыхленной землей под этими ромашками, под этим дубом.

– Давай, Вася, пора! – и Рахман поднял лопату. – Я себе могилку по-нашему рыть буду, головой на запад, как прадеды делали…

– Не все ли равно, как лежать… – сказал Вася и поплевал на ладони.

И разведчики начали копать сухую, сыпучую землю…

Метрах в сорока от них уткнулся стволом пушки в землю танк с черным крестом. На нем сидели два ворона и вели свой вороний разговор.

– Нас, видать, провожают, – сказал Вася, и грустная улыбка тронула его раскрасневшееся от работы лицо.

Рахман не ответил. Его мозолистые, привыкшие к тяжелой работе руки мерно выбрасывали землю. Как будто не могилу себе – яму для погреба под картошку копал…

– Смотри, – странным шепотом окликнул его Вася.

– Говори громче, чего там! Не воруем!

Голос Рахмана эхом отозвался в лесу. Офицер обернулся, рассмеялся:

– Потеете?

– Потеем, – процедил Рахман. Рана от пыток на его шее открылась, кровь потекла по груди.

– Глянь-ка, – прошептал Вася, пальцем показывая себе под ноги. Из земли торчала неразорвавшаяся мина. Разведчики замерли, переглянулись…

– Не роют, герр обер-лейтенант!

– Передыхаем, – сказал Вася. И вытер рукавом внезапно вспотевший лоб.

– Что, страшно? – усмехнулся офицер. – Может, надумали рейху послужить, а? Думайте, ради великой Германии герр оберст обещал жизнь, а жить, как вы уже поняли, гораздо приятней, чем гнить в сырой яме, а?

Смерть – вот она, лежит под ногами. Рахман почувствовал себя счастливым от возможности распоряжаться своей смертью, да и не только своей… Это было как солнце, выглянувшее из-за туч. Лучше самому шагнуть в пропасть, чем кто-то тебя туда подтолкнет.

– Прощай, браток!

– Прощай!

Рахман шагнул вперед и загородил собой мину. Теперь достаточно одного удара…

– Господин офицер!

– Ну что, надумали?

– Решили…

– Гут, гут… – офицер подошел поближе. – Мне будете говорить или герр оберсту?

– Тебе, тебе слово надо сказать.

Офицер на всякий случай жестом подозвал солдат. Те подошли.

– Ну, говорите…

– Сейчас… Ближе подойдите…

В одно мгновенье Василий рванул Рахмана за руку, так что тот отлетел за стоящий рядом дуб, а сам с силой ударил лопатой по железу.

Над поляной, поросшей ромашками, прогремел взрыв. Эхо перелетело через лес и покатилось дальше…

* * *

– И после этого ты перед нами? – в очередной раз недоумеваем мы, во все глаза глядя на дядю Рахмана.

Он не спеша начинает вить плетень и только кряхтит, когда толстый орешник не поддается. Ему трудно, у него одна рука, но нам он не разрешает помогать: пока смотрите, мол, учитесь.

– Как видите – перед вами! – со скорбью в голосе отвечает Рахман-абзый. – Вот поживете с мое, тогда и узнаете цену жизни, особенно если за нее вы обязаны будете своему лучшему другу. Он перестает плести и вытирает платком глаза, пряча их от нас. Потом тяжко вздыхает: – Эх, Вася-Василек… Лежать бы и мне рядом с тобой под тем дубом… Сам погиб, а друга спас… Вот какие люди на земле жили, знайте же! – Он вновь закуривает и через несколько минут опять продолжает свою работу: – Подайте-ка вон тот орешник. Смотрите, какой гибкий. Такой и нужен для плетня. А вот тот, толстый, вы зря срубили, больно неподатлив, ничего у вас с ним не получится…

Он говорит и говорит, ловко сгибая единственной рукой гибкие ветви орешника, пахнущие сыростью весеннего леса. Но мы чувствуем, что за этим многословием он силится скрыть нечто непонятное нам.

А мы еще не умеем ставить плетень. И тайком от дяди Рахмана пытаемся согнуть толстые неподатливые ветви. А в мыслях каждый из нас, ребятни, витает там, у одинокой могилы под старым дубом где-то далеко от нас…

Ахат Гаффар