“5-го мая 1798 г. в 7 ч. и 20 м. его императорское величество с их имп. высоч. великим князем Александром Павловичем и Константином Павловичем изволил выйти из маленького садика и по распрощании с ее императорским величеством сесть в дорожную колясочку и отправиться в путь. Утро было прекрасное…”.

“Журнал высочайшаго путешествия его императорскаго
величества в Казань через Москву и обратно через Ярославль
и Тихвин, бывшаго в 1798 г. (с 5-го мая по 12-е июня)”.

Августейшие особы пересекли границу Казанского края меж Ядрином и Козьмодемьянском – уездными городами тогдашней Казанской губернии. И первым губернским селом, стоящим на пути их следования по Нижегородскому тракту, был Троицкий посад, находящийся верстах в семи от Козьмодемьянска.

Как ликовали жители посада! Как блестели от слез умиления глаза женщин, вытирающих своими платками пыль с императорского экипажа, когда посадские мужики несли его на руках в гору вместе с седоками и поклажею.

Каким верноподданнейшим поклоном встретил у городской заставы кортеж императора козьмодемьянский городничий, какие кокошники и шитые золотом фаты, вынутые из глубин бабушкиных сундуков, красовались на женщинах, расставленных городским головой Ермолаевым попеременно с мужиками по обеим сторонам улицы, по которой должен был следовать кортеж! Как кричали “ура”, надрывая глотки, четыре сотни купцов, семь сотен мещан и еще девятьсот человек прочих сословий и званий – собственно, все жители города, заглушая колокольный звон соборной и еще четырех приходских церквей!

Говорят, Павел Петрович был очень весел. Говорят, он разговаривал со всеми, кто к нему обращался и был доступен и прост. Говорят, что после хлеба с солью он захотел пить и изволил откушать водицы прямо из Волги.

Двадцать четвертого мая, аккурат к обеденному времени, Павел Петрович прибыл в (тогда еще город) Свияжск. Первоначально, отобедав в городе, Павел I должен был продолжить путешествие сухопутьем, однако “утомленный долгою дорогою и в видах большаго спокойствия, – как писал профессор Н.П. Загоскин, – выразил желание спуститься до Казани рекою Волгою”. Посему экипажи кортежа в четыре сотни лошадей остались на берегу, а Павел с цесаревичами и почтенными лицами свиты сел в двенадцативесельную шлюпку, специально построенную год назад для императора, и отбыл к Казани.

Сделав небольшую остановку в Верхнем Услоне и переменив гребцов, на исходе шестого часу дня катер вошел в устье Казанки и направился к пристани, устроенной возле моста недалеко от Тайницкой башни Кремля. Военный губернатор генерал-лейтенант Борис Петрович де-Ласси и комендант города генерал-майор Павел Петрович Пущин, стоящие на пристани, уже видели лицо государя, когда катер вдруг неуклюже развернуло: приспособленное для морского плавания, а потому с глубокой осадкою, судно село на мель.

Это был явный конфуз. Борис Петрович побледнел и срывающимся голосом крикнул:

– Лодочников сюда. Живо!

Какой-то бородатый мужик уже спускал в воду свою рыбацкую лодчонку. Он и прибыл быстрее всех на место и благополучно доставил императора на берег.

Павел Петрович, стараясь не смотреть на де-Ласси (очевидно, не случайно в августе этого же года, пробыв в должности губернатора всего семь месяцев, он был заменен генерал-майором Пущиным), пожал лодочнику руку, отчего тот даже слегка всплакнул, принял от губернатора, стоящего на коленях, рапорт, проигнорировал поданную для него карету де-Ласси, сев с обоими сыновьями в экипаж бывшего губернатора князя Платона Степановича Мещерского, и через Спасские ворота под торжественный звон колоколов въехал в Кремль.

“У кафедрального собора, – пишет Н.П. Загоскин, – Августейшие гости были встречены знатнейшими представителями местнаго мусульманства, с чалмами на головах, и офицерами артиллерийскаго корпуса, а на самой соборной паперти – архиепископом Амвросием, высшим духовенством, гражданским губернатором… Дмитрием Степановичем Казинским и парадно разодетыми представителями местной гражданской власти и дворянства. Приложившись к кресту и приняв благословение св. иконами, император и великие князья проследовали во внутренность собора и поклонились местным иконам и мощам св. Гурия чудотворца. Поговорив с полминуты с князем Мещерским, Павел Петрович оставил собор и, сопровождаемый теми же особами и в том же порядке, поехал в приготовленную для него в городе квартиру; народ толпами бежал за царскою каретою и многотысячными массами наводнял улицы, по которым следовал императорский поезд”.

Надо сказать, что расхожее мнение о неуважении и нелюбви граждан к Павлу I из-за его приверженности к “прусскому милитаризму” и “мелочной регламентации во всех звеньях государственного аппарата”, насаждаемое нам в советские времена школами и вузами, было несколько преувеличено.

Да, были и муштра, и букли, что особенно было не по душе фельдмаршалу Суворову. Однако армия без жесткой дисциплины и порядка есть просто сборище вооруженных людей, не более. Были указы и законы, как бы писанные наперекор уже покойной матери императрице Екатерине Великой, которую он, похоже, просто ненавидел.

Были и небольшой рост, некрасивая внешность и отталкивающие черты характера, испорченного признаками параноидального безумия, ибо Павел всю жизнь боялся (не без основания, как оказалось) участи отца Петра III, убитого в 1762 году пьяными гвардейцами.

Его не любили и боялись только нерадивые и вороватые чиновники, масоны, каковых он был гонитель, тунеядцы-гвардейцы, служба коих была чисто формальной, и по поводу чего Павел начал резко “подкручивать гайки”. Недовольна была и Англия за его союз с Наполеоном. Поэтому-то и был составлен против него заговор (инициатором которого был английский посланник-масон), ничего общего не имеющий с доводами, что Павел “не справлялся и был тормозом в поступательном развитии России”.

Некоторые из современников называли его “Человеком Чести” и “Последним Рыцарем”, и в большинстве российских масс, как это показал визит Павла I в Казань, император был уважаем и любим…

Павел Петрович остановился во “дворце” генерала Лецкого, бывшего коменданта Кремля, отстоявшего его 12 июля 1774 года от пугачевской вольницы. “Дворец” Лецкого находился на самом конце одной из дворянских улиц Казани, выходил прямо на Арское поле, что было весьма удобно императору, ибо на этом поле предстояли учебные маневры и смотры гарнизонным полкам, и представлял собой небольшой одноэтажный домик в пять окон, выкрашенный неказистой желтой краской.

Приезд Павла I в Казань вызвал большой ажиотаж в городе. “Народ перед дворцом только что не спал”, – писал один из очевидцев. Люди липли к окнам дома, разными путями попадали во двор, часами стояли у парадного входа, ожидая выхода государя. Полиция бездействовала: император приказал никого не трогать.

Вечером того же дня Павел, малость отдохнув с дороги, принял депутацию горожан, и городской голова, первой гильдии купец и промышленник Осип Семенович Петров, поднес ему на серебряном блюде хлеб-соль.

Раннее утро 25 мая также началось с приема депутаций: купцы, военные, слободские татары. Затем Павел Петрович объехал Арское поле “для реконесанса мест под маневры” и, встав у Сибирской заставы, вид которой запечатлел Эдуард Турнерелли на одной из своих знаменитых литографий, встречал полки, шедшие в Казань для смотра. В воспоминаниях бывшего тогда полковником Льва Николаевича Энгельгардта этот день весьма хорошо описан:

“В 7 часов вошел Екатерининский полк в Сибирскую заставу; шеф оного был из гатчинских, генерал-майор Певцов. В 8 часов должен был войти Уфимский полк. Все шли с трепетом, я более ужасался, чем идя на штурм Праги. Государь был у самой заставы… Передо мной шел батальон шефский, который переменил ногу; я тотчас переменил также свою, чтобы маршировать согласно с предыдущим батальоном. За мной шел сверхкомплектный подполковник князь Ураков, который пооробел, и не заметив, что я переменил ногу, шел по-прежнему… Государь сказал: “Господа штаб-офицеры, не в ногу идете”. Я, видя, что иду в ногу шефского батальона верно, тем же шагом продолжал. Тогда Государь гневно закричал: “Полковник Энгельгардт не в ногу идет!”.

В первом часу дня император возвратился “на квартиру”, отобедал и занялся рассмотрением рапортов и дел. А вечером, в

“6 час. государь, – как пишет о том “Журнал высочайшаго путешествия…”, – изволил отбыть в Дворянское собрание, которое было довольно многолюдно. Вообще стечение народа как при самом въезде в город, так и во все выходы, равно перед окнами было чрезвычайное и приняло такую тесноту, что с трудом пройти можно было…”.

26-го мая утром был произведен общий инспекторский смотр полкам Оренбургской инспекции.

В те времена вся армия делилась на так называемые инспекции, и Оренбургская ведала воинскими частями Оренбургской, Уфимской, Пермской и Казанской губерний. Генеральный смотр, или, как звался он в те времена, “ревю”, и был одной из основных причин визита Павла I в Казань.

После “ревю”, на котором отличился “шеф” (так говорили тогда) Уфимского полка генерал- майор граф Александр Федорович Ланжерон, за что и получил орден Святой Анны второй степени, император изволил отбыть в Кремль на развод гарнизонного полка, а в шесть вечера прибыл на бал в здание губернской канцелярии, даваемый казанским обществом в честь высочайших особ, на который были приглашены все городские сословия.

Крепостные оркестры казанских дворян Есипова и Молоствова играли отменно. Император и цесаревич Александр (будущий Александр I) с удовольствием танцевали и осчастливили своими приглашениями многих дам и девиц.

Четвертый день визита Павла Петровича в Казань вновь начался учебными маневрами. На Арском поле были собраны все полки Оренбургской инспекции и два гарнизонных батальона. Император лично командовал ученьями. На этот раз удалось отличиться Л.Н. Энгельгардту, командующему батальоном Уфимского полка, и он был приглашен на высочайший обед.

– Из каких ты Энгельгардтов, лифляндских или смоленских? – спросил государь.

– Смоленских, ваше величество.

– Знаю ли я кого из твоих родных?

– Когда ваше величество в 1781 году изволили проезжать через Могилев, отец мой тогда был там губернатором.

– А, помню! У тебя, кажется, была сестра Варвара… Где она теперь?

– Она замужем за Наврозовым.

– Давно ли вышла замуж?

– В нынешнем году.

– Не молодою же она вышла отроковицею… А ты где начал служить?

– В гвардии.

– То есть, по обыкновению всех вас, дворян-тунеядцев… А там как?

– А потом в армии…

– Да как?

– Взят был в адъютанты к князю Потемкину…

– В какие ты попал знатные люди! – сыронизировал Павел. – Да как ты не сделался негодяем, как все при нем бывшие? Видно, много в тебе доброго, что ты уцелел и сделался мне хорошим слугою…

После обеда, что уже вошло в обыкновение, Павел гулял в Лецком саду. “На эти гулянья, – писал Н.П. Загоскин, – происходившия ежедневно в 5 часов дня, особыми повестками от полиции приглашались представители дворянства, лучшаго купечества и местного мусульманства”.

Этот день, о котором идет речь, 27 мая 1798 года, можно назвать днем рождения казанского публичного театра, ибо в саду играл оркестр и пели крепостные актрисы помещика Павла Петровича Есипова, и он, коему было положено быть при оркестре и актрисах, видя, что государь доволен и даже сделал подарок актрисам, пожаловав им поясную бриллиантовую пряжку, осмелился подойти к императору и просить его высочайшего разрешения на открытие в Казани публичного театра, которое и было дано Павлом Петровичем.

28 мая Арское поле было похоже на поле боя. Три полка Оренбургской инспекции, гарнизонный губернаторский полк, артиллерийский корпус генерал-лейтенанта Амбразанцева с двадцатью орудиями – всего тринадцать тысяч вооруженных людей – буквально заполонили все поле.

Начались учения. Павел опять руководил лично и опять остался более всех доволен Уфимским батальоном полковника Льва Николаевича Энгельгардта. И когда он, салютуя императору, проходил мимо него церемониальным маршем, Павел позвал его, обнял и поцеловал в обе щеки. Учением государь остался доволен и велел выдать всем солдатам по рублю и по фунту рыбы (28 мая 1798 года был постным днем).

День 29 мая опять был посвящен учениям “в таком виде, как с неприятелем сражаются”. И опять отличился Уфимский полк, и батальонные командиры, в том числе и наш Энгельгардт, получили из рук Павла Анненские кресты и шпаги.

“В этот последний вечер своего пребывания в Казани, – писал Н.П. Загоскин, – государь-император оставался на гулянии особенно долго”.

Ему, очевидно, НЕ ХОТЕЛОСЬ уезжать из Казани. Многие из свиты, зная характер монарха, удивлялись его благодушному настроению, не покидавшему Павла во все время пребывания в нашем городе.

Казань, как до того великому Петру, оставшемуся в ней праздновать свое пятидесятилетие, и императрице Екатерине, назвавшей ее вторым городом в России после Москвы, а позже Николаю I, именовавшему ее “моей Казанью”, очень понравилась Павлу. Признаваясь публично в этом на одном из гуляний в Лецком саду, он сказал, что, как ему докладывали, в Казани живет народ грубый.

– Я же, напротив, нашел много обходительных и просвещенных, – говорил он, медленно ступая по вылизанным дорожкам Лецкого сада. – А паче дам: и в самой Москве таковых мало находил.

(Одной из таковых дам, госпоже Аверкиевой, государь даже пожаловал бриллиантовые сережки.)

Естественно, понравившийся город и его жители были осыпаны целым ливнем милостей и наград. Как писала книга четвертая московского исторического сборника “Осьмнадцатый век”, “Отменныя в Казани были милости, каковых в Москве и в прочих городах не было…”.

Казанский уроженец Гавриил Романович Державин, откликнувшись на визит Павла в Казань, в стихотворении “Арфа” писал:

Звучи, о арфа,

ты все о Казани мне,

Звучи, как Павел

в ней явился благодатен;

Мила нам добра

весть о нашей стороне:

Отечества и дым

нам сладок и приятен.

В последний день своего пребывания в Казани, 30-го мая, прощаясь с городом и его жителями, Павел коротко сказал:

– Я еще приеду к вам.

Однако не приехал. Вместо него в ночь с 21 на 22 марта 1801 года прибыл в Казань нарочный курьер с вестью о внезапной кончине Павла I и манифестом о восшествии на российский престол императора Александра Павловича…