23 декабря 1980 года на Красной площади власти хоронили Алексея Николаевича Косыгина. Проститься с ним, следом за Брежневым, пришли вожди помельче. Череда венков, урна на артиллерийском лафете, Кремлевская стена…

– Светлая память об Алексее Николаевиче Косыгине, верном сыне Коммунистической партии и советского народа, навсегда сохранится в наших сердцах, – отбарабанил дежурные слова Николай Тихонов, новый председатель правительства.

Да, со стороны все выглядело пристойно. Но только со стороны. Потому что все – и пригорюнившиеся вожди на Мавзолее, которым уже виделась своя ниша, и те, кто был далеко от Красной площади, – знали: Косыгин умер пять дней назад. 18 декабря “Голос Америки”, а за ним и другие “голоса” передали: в Москве скончался советский премьер, пробывший на посту с октября 1964-го по октябрь 1980-го. Но нашим СМИ предписали молчать: 19 декабря – день рождения генсека, печальная новость может омрачить всенародный праздник. Не омрачили. Широкую грудь Леонида Ильича украсил очередной орден. Вручение транслировалось на всю страну. Смотришь эту трансляцию спустя годы и думаешь: неужели было не стыдно? Ни один ведь не позвонил в этот день дочери Косыгина, внуку и внучке. Только 22 декабря, когда состоялось официальное прощание, “руководители партии и государства выразили глубокие соболезнования”.

Тихонов поправил урну и отошел с чувством исполненного долга. Сожалел ли он, что за все время болезни Косыгина не заехал к нему в больницу, что поскупился на два-три добрых слова в адрес Алексея Николаевича на сессии Верховного Совета, что не ответил на записку с поздравлениями, не позвонил? Впрочем, как звонить? Не по городскому же! Да, сразу после отставки у Косыгина в больнице сняли охрану, отобрали служебный “ЗИЛ”, отрезали правительственную связь.

– Знаешь, Владимир, – сказал как-то Косыгин своему заместителю Владимиру Николаевичу Новикову, – меня эти “украинцы” все равно сожрут. “Украинцами” он называл Брежнева и Тихонова, давних приятелей еще по Днепропетровску. Сжирали премьера они планомерно.

Николай Егорычев, первый секретарь МГК КПСС:

“Помню, осенью 1966 г. ехали мы с Брежневым поездом в Грузию вручать республике орден Ленина. Вечером после ужина в его вагоне долго беседовали, и вот в сердцах он говорит:

– Ну скажи, зачем это Косыгин поехал по украинским заводам? Что ему там делать? Все о своем авторитете печется. Пусть бы лучше в Москве сидел да делами занимался.

Я ответил, что надо радоваться, коль председатель Совмина поехал по стране… Однако мне так и не удалось разубедить генсека”.

“Роковую роль в ухудшении отношений между Брежневым и Косыгиным сыграл Тихонов, – считает работавший у Косыгина в замах Владимир Новиков. – Он стремился вбить клин между ними”.

…В летние дни, когда выпадало свободное время, Алексей Николаевич любил оседлать спортивную лодку-одиночку и погонять по Москве-реке. Эта привязанность сохранилась у него еще со студенческих лет в Ленинграде, с начала 30-х годов. Вот и в этот летний день, когда случилось несчастье на даче в Архангельском, Косыгин собирался проплыть на лодке. Привычно закрепил ноги (позже это спасло его) и отчалил от мостков. Премьеру шел уже 73-й год, но он чувствовал себя в хорошей форме. Любил много ходить (в Кисловодске одну из троп до сих пор называют косыгинской); на море заплывал подальше, на два-три часа; не стеснялся выйти на волейбольную площадку, на каток…

Следом за косыгинской лодкой-одиночкой отчалили охранники. А через несколько минут косыгинская одиночка перевернулась. Алексей Николаевич потерял сознание и ушел под воду…

– До самого последнего момента я все помнил, – рассказывал Алексей Николаевич позже своему доктору Прохорову. – Вот самолет летит – вижу. Шум доносится – слышу, а потом вдруг шум исчез. Я еще успел подумать: почему самолет вижу, а шума нет?

Тот день в мельчайших подробностях помнит внучка Косыгина Татьяна Джерменовна.

– Я как раз прилетела из отпуска и поехала на дачу в Архангельское к Алексею Николаевичу, – рассказывала она мне. – Ждали его после лодочной прогулки к чаю, и вдруг внизу, у реки, шум, суета: “Косыгин захлебнулся!” Спас его один из охранников – Николай Егоров. Вызвали “скорую” и рванули в Красногорск, в госпиталь. Там его вытаскивали с того света.

Дочь Косыгина, Людмила Алексеевна, с мужем Джерменом Гвишиани отдыхали в Юрмале, прилетели на следующий день. Косыгина уже перевели в ЦКБ. Он даже в забытьи все называл какие-то цифры.

Косыгин выкарабкался и, выйдя из больницы, пригласил своих спасителей на обед. Старался держаться бодро, но было видно: ЧП не прошло бесследно. Осенью 1979 года его догнал инфаркт. После двух месяцев больницы и санатория он вернулся в свой кабинет в Кремле.

Рассказывает Николай Байбаков:

“Он вдруг меня спросил:

– Скажи, а ты был на том свете?

Мне стало чуть-чуть жутковато, и я ответил, что не был да и не хотел бы там оказаться.

– А я там был, – с грустноватой ноткой отозвался Алексей Николаевич и, глядя перед собой отрешенно, добавил:

– Там очень неуютно…”

И все же смерть Косыгина, уверен Байбаков, была ускорена внешними факторами – обострением отношений с Брежневым, Черненко, Тихоновым. Листаю страницы центральных газет за 1980 год – “Правду”, “Известия”, “Комсомольскую правду”, “Социалистическую индустрию”… До конца сентября на всех официальных снимках Косыгин рядом с Брежневым. В июне пленум ЦК КПСС принял решение о созыве XXVI съезда партии, главными докладчиками утверждены Л.И. Брежнев и А.Н. Косыгин. Но за спиной премьера уже плелась комбинация. Тридцать первого августа из Алма-Аты в Москву вернулся Брежнев. Традиционный снимок у трапа: Брежнев, Черненко, Суслов, Кириленко, Гришин, Устинов и, конечно же, Тихонов. Косыгин болеет. Теперь весь официоз следом за Брежневым называет Н.А.Тихонова, пока еще первого заместителя Председателя Совета Министров СССР. Но Косыгин после инфаркта возвращался к делам. Требовал в больницу газеты, бумаги. И вдруг вместо обычного совминовского курьера – их доктор Прохоров, лечивший премьера, знал в лицо – прикатил гонец из ЦК КПСС. После этого визита врач заметил, что настроение его пациента круто изменилось. Как оказалось, Алексею Николаевичу предложили подать заявление об отставке.

На этот счет есть разные свидетельства. По словам зятя Косыгина, академика Джермена Михайловича Гвишиани, Косыгину позвонил Черненко.

“- Алексей Николаевич, вы все болеете, есть мнение, что вам надо подать в отставку.

– А почему Леонид Ильич мне об этом не скажет?

– Да он сам болеет…

Брежнев так и не позвонил. Известно, что раньше у них были разговоры на эту деликатную тему, Алексей Николаевич намекал, что уходить надо вместе – возраст уже не тот, на что Брежнев всегда возражал: “Поработаем еще, поработаем…” К давлению на Косыгина подключили даже медиков, начальник Четвертого управления Чазов чуть ли не ежедневно умолял нас с Людмилой:

– Уговорите Алексея Николаевича, ему надо уйти.

Алексей Николаевич написал заявление. Мы с женой присутствовали при этом, заявление было кратким, в нем ничего не говорилось о членстве в Политбюро”.

В свое время Косыгин дал урок деликатности новому министру путей сообщения И.Г. Павловскому. Вот как рассказывает об этом Новиков – он был у премьера, когда позвонил Павловский.

“- Алексей Николаевич, разрешите представить документ об отправке на пенсию товарища Гундобина?

Нам было известно, что, как первый зам. министра, Николай Алексеевич Гундобин вел всю работу по МПС. В тот момент он лежал с инфарктом после гибели сына. Алексей Николаевич, выслушав министра, резко ответил:

– Товарищ Павловский, а как бы вы реагировали, если бы во время пребывания в больнице вас сняли с работы?

И положил трубку”.

Может быть, министра этот звонок чему-то научил. А вот партийные иерархи таким тонкостям обучены не были. Они закладывали друг друга, карабкались по головам…

21 октября 1980-го прошел пленум ЦК КПСС. И в тот же день – Президиум Верховного Совета СССР. Вдруг в зал вошел секретарь Тихонова и, подойдя к шефу, что-то прошептал ему на ухо. Тихонов объявил перерыв и вышел. Вернулся через несколько минут весь сияющий. Вечером 23 октября выступил Леонид Ильич Брежнев, встреченный, как водится, “продолжительными аплодисментами”. Он сказал, что 22 октября 1980 года в Центральный Комитет КПСС поступило письмо.

Цитирую Леонида Ильича.

“В этом письме тов. Косыгин А.И. глубоко и сердечно благодарит Центральный Комитет партии, Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Л.И.Брежнева, Верховный Совет СССР и Совет Министров СССР за оказывавшееся ему многие годы доверие быть на посту члена Политбюро ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР. Далее в письме тов. Косыгина А.Н. выражается твердая уверенность в том, что советский народ, сплоченный вокруг Коммунистической партии, Политбюро ЦК во главе с Генеральным секретарем ЦК КПСС Леонидом Ильичом Брежневым (Это генсек сам о себе читает строки, написанные холуями!), добьется новых больших свершений во имя торжества коммунизма…”

Конечно, депутаты дважды проголосовали “за”. В своем коротеньком, минуты на две, выступлении Тихонов исхитрился дважды заверить дорогого Леонида Ильича в том, что оправдает высокое доверие. Ни у Брежнева, ни у Тихонова не хватило такта, чтобы хотя бы поблагодарить Косыгина за сорок лет его работы в правительстве. Отмолчались и депутаты.

Впервые за шесть с лишним десятков лет Косыгин почувствовал себя совершенно свободным человеком. Как в детстве, когда отец уходил на завод, а они, ребятня, на целый день оставались одни. Попросил зятя, Джермена Михайловича Гвишиани, наиграть на пианино и записать на магнитофон свои любимые мотивы. Эту пленку со старыми русскими песнями, довоенными и современными мелодиями “он слушал чуть ли не каждый день, до самого конца она лежала на его столике”.

Вместе с дочерью Косыгина, Людмилой Алексеевной, заезжала на Мичуринский Татьяна Викторовна Федорова. Они познакомились еще в конце 30-х годов, когда Федорову, бетонщицу, бригадира стахановской бригады, называли “первой лопаткой” “Метростроя”. Потом Татьяна Викторовна, окончив институт, была начальником шахты, заместителем начальника управления “Метростроя”. В семье Косыгиных она была своим человеком.

В ночь на 18 декабря, рассказывала Федорова, ей приснился Косыгин, хотя раньше она никогда не видела его во сне: “…Вижу его лицо с легкой улыбкой. Черный костюм, белая рубашка, прифранченный такой”.

Утром она позвонила Людмиле Алексеевне: “Как Алексей Николаевич себя чувствует?” – “Все хорошо. Я сейчас к нему еду”.

Она каждый день приезжала к одиннадцати часам. А в тот день опоздала на несколько роковых минут.

Доктор Прохоров:

“…В то утро, 18 декабря 1980 г., предстоял обычный врачебный обход – мы просто должны были его осмотреть. Алексей Николаевич сидел на постели. Он посмотрел на нас, улыбнулся и вдруг – завалился. Возникла внезапная острая коронарная недостаточность с остановкой сердца. Здесь же, у кровати, был установлен дефибриллятор, другая аппаратура. Через несколько секунд мы приступили к реанимации. Однако, увы, запустить сердце так и не удалось…”