Вспоминаю недавнюю сентябрьскую историю. Я помогал пожилым знакомым копать картошку неподалеку от бугульминского поселка Победа возле Карабашского водохранилища, на водной глади которого мы увидели лебединую стаю. Вернее, двух лебедей-супругов, обучавших своих лебедят-сеголетков летать. Занималась этим в основном лебедка. Она, а вслед за ней ее дети, разбегаясь по зеркалу озера, поднимались на крыло против ветра, а спустя метров пятьдесят вновь опускались на едва заметные барашки волн, которые опять сносили их к месту старта. И все повторялось заново.

Глава лебединого семейства, раза два поучаствовав в “ученьях”, затем самоустранился от них, а вскоре и вообще улетел куда-то, как говорится, не оглядываясь.

– Вот все вы, мужики, такие, что средь людей, что средь пернатых, – заворчала попросившая меня подсобить тетя Зоя. – Только и норовите при любой возможности в сторону от семейных дел сигануть.

– Не обобщай, – буркнул ее муж Трофимыч.

– Да чего там не обобщай, – насела на него тетя Зоя, – вчера вон едва отвлеклась на минуту, как ты тут же ухлестал во двор в домино играть. Или умотаешь пиво пить, или еще куда-нибудь.

Женщину прервал дождь, но тем не менее супруги все же поссорились. Да так основательно, что, продолжив уборку клубней на следующий день, почти между собой не разговаривали. И посему Трофимыч, любящий почесать язык, моему очередному приезду обрадовался.

– Лебедь-то, – сообщил он мне, – нынче снова с трудового, так сказать, фронта дезертировал. Прямо с утра на другой конец водохранилища упорол.

– Ну а семейка его где? – поискал я птиц глазами.

– А они уже во-о-он туда подались, – махнул Трофимыч рукой в сторону камышовых зарослей, до которых было километра два с половиной.

Ближе к вечеру лебедь из самоволки вернулся. Поначалу летал над местом “учений” своего выводка молча, все расширяя и расширяя круги, а потом, придя, очевидно, в отчаяние от того, что потерял супругу с детьми, стал кричать. Протяжно и все тоскливее.

– Ишь, как убивается-то, прямо сердце надрывает, – вздохнула тетя Зоя, опершись о лопату. – С одной стороны, вроде бы так ему и надо, нечего от семьи отлынивать, а с другой, жалко гуляку… Как бы ему подсказать, что его семейство в камыши удалилось?

– А может, их там уже и нет? – засомневался Трофимыч. – Может, они с нашего озера вообще уже улетели? Ну-ка, – повернулся он ко мне, – давай съездим на моем мотоцикле к камышовым зарослям, глянем ради интереса, там ли по-прежнему лебеди.

Семейка, как немного погодя выяснилось, никуда не делась, была в камышах. Крики лебедя птенцы его, несомненно, слышали, поднимали в их сторону головы, однако затем спокойно продолжали кормиться, явно игнорируя отчаянный призыв отозваться.

Лебедь наконец сам обнаружил потерявшееся семейство. Но, издав радостный клич, опустился не возле него, как мы с Трофимычем ожидали, а на другом краю водной поляны. И затих там, словно подчеркивая, что вину за собой признает, а потому и позицию семьи по отношению к себе смиренно принимает. Лебедка же с детьми упорно продолжали его как бы не замечать. Но затем один из лебедят, самый, видимо, сентиментальный, не выдержал и быстро поплыл к отцу. Следом за ним устремилась и его мать. Однако остановилась на полпути между детьми и супругом. А тот уже двигался по воде ей навстречу, для скорости помогая себе крыльями. Лебеди вплотную сблизились, коснулись друг друга клювами, о чем-то негромко гортанно меж собой заговорили.

– Мирятся, – удовлетворенно шепнул Трофимыч. – Она ему пеняет за прогулы, он ей обещает исправиться. Вот ведь знаем, что лебедь птица гордая, а смотри, как голову свою перед женушкой низко наклоняет… Не грех и мне так же вот… Нет, есть нам чему у лебедей поучиться.