Часть жителей небольшой деревни Райлан, что в Бугульминском районе, склонны объяснять происхождение имени своего сравнительно молодого еще поселения, которому пока нет и восьмидесяти лет, в общем-то, совсем просто. Дескать, когда в двадцатых годах минувшего столетия напрочь сгорело соседнее село Татарская Дымская, его население разбилось на три группы. Одна из них решила не покидать родного места и вновь стала отстраиваться на пепелище. Другие погорельцы принялись делать то же самое, но сменив прописку – в нескольких километрах от их съеденных пожаром изб, у лесов. А третьи – чуть в стороне, недалеко от этих дубрав, среди гор. Самый старший и авторитетный из новоселов, кто пришел в ту живописную долину, оглянувшись вокруг себя, воскликнул с восторгом: “Да здесь же просто рай!” Так, мол, и родилось название деревни.

Однако есть у этих рассказчиков и оппоненты среди односельчан. “Ну хорошо, – кивали они головами, – ежели придерживаться такой версии, то с половиной нерядового имечка нашего поселения все станет ясно. У нас тут действительно рай. Но остается загадкой, когда, как, с какой стати появилась странная добавка “лан”?

Ответ на сей заковыристый вопрос никто из деревенских не знает. А дал его мне некогда живший в Райлане, а теперь коротающий свой век у оренбургских родственников совсем уже древний старик.

Судя по романтичной легенде, которую он поведал едва шелестящим голосом, в очень глубокую старину обосновалась в том краю, о коем идет речь, невесть откуда взявшаяся и неизвестно какого происхождения семья: муж с женой. Впрочем, были они, вероятно, не из беглых холопов и вообще не из простых людей, поскольку обладали изрядной по тем временам грамотностью. И имели двух сыновей, которые хоть и являлись близняшками, однако характерами, повадками шибко друг от друга отличались. Тот из них, кого Егоршей кликали, с малолетства славился на всю округу задиристостью, боевитостью, отвагой. Рано с отцом на охоту начал ходить, с самодельным ножом под подушкой спать ложился. А второй, Донат, тихим, ласковым уродился, все больше к матери жался, любил с ней на огороде копаться.

Не изменились близнецы и когда подросли, одинаково могучими красавцами стали. Егорша вместе с отцом повадились богатеньких купцов на глухих лесных дорогах грабить, а Донатушка окончательно землепашеством увлекся.

Нередко братья спорили о том, какое занятие лучше. “Да я, даже разок тряхнув какого-нибудь торгаша с тугой мошной, и то домой больше денег принесу, чем ты, горбясь поначалу с сохой, затем с косой на наших десятинах с весны до осени!” – горячился Егорша. “По мне же смерть в борозде более пригожа, чем твой грешный разбойничий промысел. Лучше всю жизнь одной любимой репкой буду питаться, но за оружие, да еще и во вред другим, никогда не возьмусь”, – тихо ответствовал Донат. “А я с саблей – подругой верною – до гроба не расстанусь”, – кричал, распаляясь, Егорша.

Так, сперва батюшка с матушкой, а потом и средь местного населения этих парней и окрестили с учетом их пристрастий – Репкой да Саблей, на что братья не обижались и на прозвища свои отзывались охотно.

Жизнь семейства складывалась не слишком сладко, однако без особых горестей до тех пор, пока не стали обрушиваться на него тяжелые беды. Потонул отец близнецов, погнавшийся за подраненным лосем по вешнему, уже ненадежному тонкому льду реки Дымки. А Егорше всерьез стал грозить острог: прытко отреагировав на жалобу обобранного им сынка влиятельного вельможи, здешние власти по-настоящему усердно взялись за поимку Сабли, который вынужден был скрываться в норе, вырытой братьями в лесной чащобе.

Однажды нагрянули в их избу, стоявшую на поляне меж дубрав, стражники из разбойного приказа, занимавшегося тогда сыском преступников. И главный из них, отведя вдову в сторону, шепнул ей, разом помертвевшей, что ему стало ведомо тайное убежище Егорши. “Но если ты, мать злодея, – добавил страшный незваный гость, – сумеешь излечить мою жену, быстро тающую изо дня в день от неведомой злой болезни, что никак не могут сделать даже именитые медики, то я дам твоему обложенному со всех сторон сыну убежать”.

Не чуя под ногами землю, женщина согласилась. Ведь она действительно обладала способностями даже очень тяжелых больных исцелять настоями трав, чему научилась у своей бабушки-колдуньи. Благодаря тому спасла многих бедолаг бесприютных, обитавших в пещерах и землянках возле расположенного поблизости мужского монастыря. Избавляла горемык от язв и чахотки.

Вот и супругу стражника спасла. А тот слова данного не сдержал и вдову, и сына ее с миром не отпустил, шантажируя их и дальше. Все-таки опасаясь за здоровье жены, да и за свое собственное тоже, начал требовать, чтобы целительница отныне никогда не покидала его хоромы. Иначе и ее, как мать преступника, со света сживет, и Егорше придется до смерти кандалами греметь. И мало того, распорядился неблагодарный лжец арестовать Саблю. Об этом случайно услышала мать и, обманув охрану, бросилась спасать, предупреждать сыночка.

За ней была послана погоня, навстречу которой храбро вышел Донат. И, не умеющий сражаться, ударился, как гласит предание, о землю, обернулся горой, перекрывшей путь преследователям его матери. А потом перед ними выросла и вторая гора, поскольку также кинулся на защиту матери лихой Егорша, поняв, что с одним клинком долго не провоюешь, погоню многочисленную не остановишь. (Репкой и Саблей горы возле Райлана называются и поныне).

Матушка же, увидев гибель сыновей, в безмерном отчаянии во всю силу принадлежавшего ей чудесного дара прокляла своих преследователей. И те превратились в черных шипящих змей. Сама женщина упала на луг в рыданиях и стала родником, который люди окрестили Холодным. Вода в нем такая же ледяная, какой была вдова в безутешном своем горе. Потом, к слову, так же, но на татарский лад была названа и возникшая рядом с этим источником деревня Суык-Чишма.

Там, где мать Егорши и Доната, оплакивая их, роняла на землю слезы, тоже забили ключи. Вот почему, повествует далее легенда, оказавшийся в тех местах обрусевший немец-медик из свиты императрицы Екатерины II, совершавшей поездку по России, с восхищением назвал развернувшийся перед ним ландшафт второй Швейцарией. А еще, смешав языки, дал имя Райланд, то есть райская страна. “Вот так, – закончил седоглавый сказитель, – и вошло в обиход название деревни, от которого отпала со временем буква “д”.

Надо заметить, что райлановцы много сделали для того, чтобы прекрасные угодья стали еще краше, плодороднее. Особенно, когда славное их поселение входило в состав крепкого колхоза имени Куйбышева, на месте которого сформировалось теперь крестьянско-фермерское хозяйство. Поистине широкую известность здешним земледельцам принесло их умение выращивать (на удивление всего района) арбузы и дыни, не менее вкусные, чем в южных краях.

Райлан к тому же славится своими ремесленниками, печниками, а также весьма бережным отношением к обычаям предков, один из которых связан, к примеру, с сенокосом. В начале летней кормовой страды сельчане общинно обедают у родника, потом подставляют ложки под его струи и поливают друг друга водой, словно показывая небу, что, дескать, они уже мокрые и посему не нужно дождей, которые помешают заготовке сена. Кстати, косцам и поныне попадается на глаза немало черных змей, которые (вот ведь вражьи души!) еще водятся там, где местные жители собирают ягоды, грибы.

Нынче деревня Райлан заметно обезлюдела, стала меньше, чем прежде. И живут в ней в основном пенсионеры, которые, впрочем, надежды на возрождение не теряют. Вон в соседних деревушках, говорят они, горожане сперва пустующие избы под дачи покупали, а теперь даже прописываться там собираются, чтоб всерьез сельскохозяйственным производством заняться. А чем наш Райлан хуже? И посему, несомненно, такие поселенцы появятся у нас тоже, оценив по достоинству красоту природную, которая их ждет. Есть и бывшие райлановцы из молодых, которые, приезжая сюда погостить, все чаще о фермерстве поговаривают. Так что рано ставить на любимой нашей деревне крест…