Раифский Богородицкий монастырь известен за пределами нашей республики. Сотни паломников и туристов приезжают сюда, где под сенью древних монастырских стен звучат слова молитв и церковных песнопений, где плывет над светлыми водами озера серебряный колокольный перезвон. Глядя на возрожденные из праха святыни, трудно представить, что творилось здесь более полувека назад, в мрачные годы сталинского произвола. Тогда седые монастырские храмы слышали лишь хриплый лай лагерных овчарок, отрывистые слова команд конвоя да соленую ругань зэков…

27 января 1930 года в Раифе состоялось последнее за годы советской власти богослужение. Сразу же после церковной службы сотрудники ГПУ арестовали и вывезли в Казань последних раифских монахов, многие из которых впоследствии были расстреляны. После этого обитель пустовала недолго. Новые хозяева монастыря объявились во второй половине 30-х, когда на полную мощность заработал механизм террора.

Пред тобой не икона, а Раифская зона

С большим прагматизмом использовали большевики монастырские храмы, устроив в обители колонию для тех, кто был “грешен” перед советской властью. В дополнение к древней крепостной стене, опоясывавшей обитель, был установлен высокий забор с колючей проволокой, выросли наблюдательные вышки для охраны, а монашеские кельи, в которых когда-то творили молитвы смиренные иноки, стали тюремными камерами и карцерами.

“Мы раздуваем пожар мировой, церкви и тюрьмы сровняем с землей…” – слова этой песни вполне соответствовали духу кровавой эпохи. Впрочем, очень скоро вожди поняли, что без новых тюрем и лагерей им не обойтись. Вот тогда-то и вспомнили о разоренных и поруганных монастырях, решив отдать их в пользование НКВД.

Примеров, когда Божьи храмы использовались в качестве тюрем, предостаточно. Взять хотя бы печально известную Сухановку – секретную особорежимную тюрьму под Москвой, которую при наркоме Ежове устроили не где-нибудь, а в древнейшем русском монастыре, основанном еще в середине XVII века царем Алексеем Михайловичем. В тридцатые годы прошлого века здесь был устроен следственный изолятор, сюда доставляли арестованных, здесь пытали и расстреливали. Расстреливали прямо в церкви.

Не миновала чаша сия и Раифский монастырь. На протяжении почти шестидесяти с лишним лет здесь располагались учреждения исправительно-трудовой системы: пересыльная тюрьма, колония, спецПТУ для малолетних преступников. Самые трагические страницы в истории святой обители были написаны в годы правления Сталина.

Они не встали на колени…

Бунты в сталинских лагерях были. Но знаем мы о них очень мало. Вероятно, в секретных архивах КГБ хранятся сухие отчеты оперуполномоченных о так называемых “массовых беспорядках заключенных”, однако вряд ли они станут достоянием гласности в ближайшее время. Информация о них скудна и противоречива. О послевоенном Норильском восстании упоминает Солженицын. Летом 1947 года вспыхнул бунт на пароходе “Джурма”, перевозившем зэков из порта Ванино в Магадан. После войны, когда население запроволочной империи пополнилось офицерами, участились побеги с захватом оружия у конвоя. Именно один из таких случаев лег в основу сюжета рассказа В.Шаламова “Последний бой майора Пугачева” о гибели группы бывших фронтовиков-разведчиков, бежавших из колымских лагерей. Все это говорило о том, что даже в лагерях находились люди, не желавшие мириться с творящимся в стране узаконенным беззаконием.

Случаи массового неповиновения заключенных, а также побегов стали частым явлением со второй половины сороковых годов. Этому есть ряд причин. Во-первых, в голодные послевоенные годы положение узников лагерей значительно ухудшилось. Решая вопросы восстановления разрушенного войной хозяйства, власти не желали тратить лишних средств на содержание бесплатной лагерной рабсилы. Во-вторых, в лагерях увеличился процент бывших фронтовиков. Людей, смотревших смерти в лицо на войне, не так-то просто заставить покорно стирать грязные портянки…

И хотя товарищ Сталин после войны решил поиграть в гуманность и даже отменил смертную казнь (правда, ненадолго), многотысячная армия зэков не смогла по достоинству оценить высокую “милость” вождя и учителя. В ноябре 1947 года и в Раифской колонии вспыхнул бунт, закончившийся массовым побегом заключенных.

Рассказ бывшего охранника

Должно быть, само провидение послало мне встречу с бывшим охранником колонии, пенсионером Никитой Мосиным в августе 1991 года, когда я впервые посетил обитель, только что переданную в ведение Казанской епархии. Несмотря на то, что на территории полным ходом шли реставрационные работы, часть монастырских построек все еще находилась в распоряжении спецПТУ №1. О специфике этого заведения лучше всего говорили высокий забор, густо утыканный сдвоенными прожекторами, “скворечни” наблюдательных вышек да его малолетние обитатели, маршировавшие строем под присмотром своих воспитателей. Вместе с дедом Никитой мы сидели на свежеотесанных бревнах будущей монастырской гостиницы. Мой собеседник – сухощавый вислоусый старик в выцветшей армейской рубашке, серых брюках и сандалетах на босу ногу, готовясь к разговору, неторопливо разминал беломорину:

– Стычки между зэками вспыхивали часто. В основном, как правило, между уголовниками. Лагерные группировки делили власть в зоне. С одной стороны – блатари, жиганы и урки, чтившие неписаный воровской закон. С другой – бугры и те, кто пошел на контакт с администрацией колонии в обмен на теплые должности бригадиров, дневальных, хлеборезов… Однако подобные разборки, которые обычно заканчивались взаимным “бокорезом”, мало беспокоили начальство. Куда больше лагерные “кумы” опасались массовых выступлений “работяг” – простых зэков, для которых были одинаково ненавистны как лагерное начальство вкупе с буграми, так и представители воровской элиты, обирающие “мужиков”. Один из таких бунтов произошел в ноябре 1947 года, в те дни, когда вся страна праздновала очередную годовщину Октября и из хриплых репродукторов звучали слова гимна угнетенных: “Весь мир насилья мы разрушим…”. Точную причину бунта установить трудно. Судя по всему, выступление было стихийным.

– Все началось в столовой. Толпа зэков, вооруженных заточками, молотками и рашпилями, устроила там погром. Перебили стекла, разгромили кухню, разграбили продукты. Затем толпа ринулась в красный уголок при клубе – крушили мебель, рвали плакаты.

Тем временем конвоиры пытались сдержать бунтовщиков, однако окрики и выстрелы еще больше распалили их – люди бросились к “запретке”. Повалив два звена забора с колючей проволокой, несколько десятков зэков оказались за территорией колонии. По неокрепшему осеннему льду озера, падая и проваливаясь в полыньи, они бежали к раифскому лесу…

На поимку бежавших прибыла часть НКВД. Тех, кого удалось поймать, доставили во двор монастыря. Беглецов окатили холодной водой из брандспойта и рассовали по карцерам. После расследования зачинщиков и активных участников бунта перевели в другие колонии. Не забыли заменить и начальство ИТК. В целом же все осталось по-прежнему: воры, бугры, “придурки”…

Бунт в Раифе – всего лишь эпизод из вереницы трагических событий, связанных с кровавым прошлым. Прошлым, которое не должно повториться. Никогда.

Артем СУББОТКИН.