Каково нашим в эмиграции? Да по-разному! Тех, кто устраивается хорошо, чаще выручает неиссякаемая предприимчивость, вера в себя и глубокий интеллект. Речь не о флибустьерах, нахапавших в России неправедным путем капитал и пристроивших его на Западе. А о честных тружениках, обрекших себя на путь вечных скитальцев, несущих в сердцах тоску по Отечеству, а поверх, в нагрудном кармане, имеющих, “на всякий случай” паспорт второй родины. Подобно дереву, пересаженному на чуждую почву и в иные климатические условия, кто-то из них удачно приживается, невзирая порой на каменистый грунт, у кого-то резче обозначаются сучья, а кто-то чахнет и увядает, так и не обретя желанную красу.

Многие из них, покидая родину еще в те годы, когда это означало расставание навсегда, брали с собой горсть родной земли, семена любимых цветов, а то и засушенный лист березки. Счастье для многих из них означало не потеряться в новой жизни, расставшись с устоявшимся бытом и привычным культурным багажом. Эмигрантская волна закружила их да и разбросала во все стороны.

Время от времени пути наши пересекаются. Прогуливаясь по маленькому немецкому городку в земле Саар, известному своей университетской клиникой, я и не подозревал, что здесь, в этом германском Пошехонье, могут оказаться русские. Очевидно, эта же мысль будоражила и двух подростков, разговаривавших по-русски, с которыми я столкнулся, став невольно предметом их спора. Судя по всему, один из них пытался доказать, что и в этой европейской глухомани возможно присутствие русского духа, а второй с этим упорно не соглашался.

– Спорим, что вот этот мужик ответит нам по-русски, – глядя на меня, сказал первый.

– Запросто, – не дожидаясь реакции его оппонента, бросил я небрежно, чем привел обоих в явное замешательство, вызвав затем неподдельное веселье. Через этих ребят я и познакомился с немецкой семьей из Казахстана, в частности с бывшей соотечественницей, возглавлявшей когда-то в советской России экономический отдел одного из главков, но вынужденной на Западе переквалифицироваться в цветовода.

Беседуя с ней, думал не о счастливой фортуне, приведшей ее к поворотному решению заняться цветочным бизнесом, а о природном трудолюбии и смекалке, проявившихся в безысходной ситуации. До того, как она отважилась на этот шаг, ей приходилось быть нянькой при чужих детях, сиделкой у стариков, мыть подъезды, что делалось по большой протекции: незнакомцу не доверят ключи от святая святых западного человека – жилища. Несмотря ни на какие жизненные невзгоды, торговца зеленью или уборщика мусора российского замеса выдают добротное воспитание, начитанность и богатство русского языка, который они здесь без стеснения называют “родным”, разучивая тайком русские песни, как когда-то немецкие – в Союзе.

Если бы вы могли прислушаться к нашему разговору, услышали бы, как на прекрасном литературном русском языке соотечественница повествовала о случайном увлечении молодости, ставшем ее новым призванием и даже смыслом существования. А если бы к тому же посмотрели ей в глаза, то и не надо было вслушиваться в то, что говорила эта женщина.

Заговорили мы о флоре, и я пытался отстоять мнение, что сорванным цветам уготована короткая жизнь и с момента попадания в руки человеческие начинается процесс их умирания. С этой точки зрения цветы не могут являться предметом украшения или, тем более, поклонения. Гораздо приятнее наслаждаться, на мой взгляд, теми же цветами в саду или в чистом поле. Там от них веет жизнью и в стихийных условиях проявляется их подлинная красота. Знак внимания кому-то можно выразить и другим способом.

– Не могу с вами согласиться, – возразила собеседница. – В полевых или лесных цветах есть своя безыскусная прелесть. Однако, когда они попадают на прилавок, к их красоте прибавляется еще и человеческий фактор, независимо от того, пытаетесь вы в случае отсутствия в вас поэзии всучить цветы поскорее, как товар, или же они становятся важнейшим элементом социального общения. Вот вам в подтверждение одна из незамысловатых историй нашего городка.

…Это был один из тех чудаковатых старичков, которых научный ветер в самом начале жизненного пути срывает с пышного лона простых житейских радостей с тем, чтобы безжалостно бросить на суховатую стезю теории. Так что на житейские радости у него попросту не хватает ни времени, ни желания. Да такие люди и превращаются, как правило, в сереньких, невзрачных субъектов, далеких от привычной жизненной атрибутики. Позже его супруга – милая пожилая дама рассказывала, что эпатажи мужа не раз вгоняли ее в краску. Самыми невинными из них были оставленные на остановке калоши перед посадкой в трамвай или появление в театре в строгой костюмной тройке, но за отсутствием брюк – в одних лишь… кальсонах. Очевидно, в таких случаях у ее мужа научный поиск был столь захватывающим, что в тот момент одежда проходила мимо его внимания.

В один из майских дней он появился в моем магазинчике, пребывая в глубокой задумчивости. Судя по одежде, многолетние отчаянные попытки супруги приучить его к элегантности упорно игнорировались и заканчивались “вынужденной” свежестью сорочек, ибо в гардеробе всегда наличествовали только стираные рубашки, которые, впрочем, чаще всего застегивались им не на те пуговицы.

Вежливо поздоровавшись, он невнятно попросил у меня букет цветов.

– Какие цветы вы хотели бы купить? – переспросила недоуменно я.

– Без разницы, – буркнул он и продолжал о чем-то напряженно думать.

– Для кого предназначены цветы: для дамы или для мужчины? – настаивала я.

Посетитель стал нетерпеливо переступать с ноги на ногу, подергивая плечами.

– А разве есть какое-то различие? – недоуменно переспросил он. И, поймав мой укоризненный взгляд, добавил, что букет предназначается супруге ко дню рождения.

И вот тут уже завелась я. Совершенно забыв, что здесь у них клиент всегда и царь и бог, я сорвалась.

– Как же надо презирать свою жену, чтобы поздравление, возможно, единственного близкого вам человека свести к простой банальности вручения подарка, купленного без ума и сердца! – стала стыдить я его.

Очевидно, впервые за многие годы окружающий мир вдруг стал обретать для старика реальные очертания. Не ожидая такого напора, он, как набедокуривший мальчишка, стал оправдываться.

– Право, для меня это никогда не было столь существенно. Я и не подозревал, что в цветах сокрыт какой-то потаенный смысл. Все реальное в моем понимании описывается элементарными математическими формулами, но чтобы растения подвергались логическому осмыслению – такого я и предположить не мог.

– Ну как же, господин… – сделала я паузу, не зная, как к нему обращаться.

– Профессор Р., нет-нет, просто Р., – представился он.

– Очень приятно, – смягчилась я, назвала свое имя и принялась объяснять, каким образом составляются цветочные композиции. К моему изумлению, посетитель достал блокнот и стал с педантичностью ученого мужа тщательно записывать туда то, что я ему диктовала. Попрощались мы уже как добрые знакомые, но мне показалось, что вышел он из магазина в великом смущении.

На следующий день у меня появилась дама, представившаяся супругой профессора, и приобрела огромную корзину цветов, подарив ее, несмотря на решительные протесты… мне. Супруга профессора, разоткровенничавшись, призналась, что это был, пожалуй, самый счастливый ее день рождения в их совместной жизни, и попросила разрешения наведываться ко мне за консультациями, потому что сама была без ума от цветов. И действительно, Эльфрида, так звали профессоршу, стала частенько заглядывать ко мне, что изумило, впрочем, менее, чем частые визиты самого профессора Р. Внешний его облик преобразился. Те же костюмы и галстуки стали сидеть на нем элегантнее, ремень приходился точно на центр брюк, и рубашки застегивались на нужные пуговицы. Увидев его впервые аккуратно одетым, я не решилась даже и видом показать свое удовлетворение, но, видимо, гордость настолько переполняла меня, что ее трудно было скрыть от г-на Р. Он так же молча стоял и понимающе улыбался. Затем безошибочно отобрал цветы в букет и вручил мне.

Для профессорской четы вдруг разом, как они радостно объясняли, снялись проблемы подарков к традиционным датам: букет цветов, в зависимости от случая, мог передать, как ничто иное, свое отношение к одариваемому лицу, а цена или незначительное дополнение к цветам диктовались значимостью события. Ну а потом, как вы уже, очевидно, догадались, сценарий развивался очень просто: моими клиентами стали сотрудники университетской клиники и студенты, их знакомые и знакомые их знакомых. Дела пошли в гору, так что я могла позволить себе открыть еще ряд цветочных лавочек с неизменным атрибутом композиционных объяснений, в чем и обходила конкурентов.

Но если любовь к цветам вечна, то жизнь наша тленна, и в этом есть ее логическое завершение. Когда профессора не стало, я принесла на его могилу огромный букет цветов, олицетворяющих мудрость, силу и достоинство. И думала о том, что цветы тем и приятны, что рассчитаны на бренность нашего бытия. Они – не надгробный памятник, подчеркивающий вековую незыблемость состояния, в котором мы оказываемся, попадая в мир иной, а призваны запечатлеть счастливый, но короткий миг взаимного расположения, который к нужному случаю передается языком цветов, когда мы предпочитаем молчать. Одна или вместе с Эльфридой я навещала могилу, и каждый раз со мной был букет, составленный применительно к моему настроению. Если бы профессор мог видеть эти цветы и слышать их… Хотя, впрочем, может ли кто-то из нас поручиться за то, что это не так?..

Я еще долгое время находился под впечатлением услышанного. Суха теория, мой друг, а древо жизни пышно зеленеет! Ведь так писал немецкий классик. “Жаль только, – думалось мне, – что зеленеть этому дереву приходится не на родной земле”.

Владимир МЕДВЕДЕВ.
Наш корр.

Вена.