В 1941 году нам было по десять-пятнадцать лет. Мы были полны оптимизма и радужных надежд. И хотя уже наступили летние каникулы, в воздухе, казалось, еще пахло весной. Счастливый, я только что получил на руки первую фотографию класса с любимой учительницей и находился в радостном предвкушении: родители решили отправить меня в пионерский лагерь.

И вдруг — это страшное известие: война. Все планы полетели…

Горячее дыхание войны

Первое, что я ощутил: после 22 июня полки магазинов моментально опустели. Лишь в течение нескольких дней, прошедших с начала войны, можно было купить конфеты, сушки, печености. Потом мы не видели их больше пяти лет.

Сама Казань словно вымерла. Только у военкоматов, зданий райкомов партии и комсомола толпились люди, добиваясь отправки на фронт добровольцами. Впоследствии я узнал, что только за один месяц в республике было зарегистрировано 14 тысяч добровольцев.

Тарелки радиоточек в домах и кое-где на улицах не выключались круглосуточно. Каждые два часа передавали сообщения Совинформбюро, и знакомый голос Левитана торжественно произносил: «Говорит Москва! Говорит Москва!» После чтения сводок звучала «Священная война».

Хоть Казань и не была прифронтовым городом, война к осени даже нам, пацанам, казалась совсем близкой. Был введен комендантский час, и по улицам постоянно ходили патрули. В школе нас, десятилетних, обучали обращению с зажигательными бомбами. Помню эти небольшие чугунные шары чуть поменьше футбольного мяча…

Столица Татарии становится центром первой линии тыловых госпиталей, мы это видели по тому, как много в город съехалось врачей и сколько открылось временных стационарных медпостов. Все подходящие здания школ, дворцов культуры, больниц, санаториев были срочно переоборудованы под госпитали. Документы свидетельствуют, что к декабрю в Казани проходили лечение 37 тысяч бойцов и командиров, было открыто около пятидесяти госпиталей.

Моя мама поступила на работу (тогда говорили: служить) в эвакогоспиталь, располагавшийся в здании нынешней гостиницы «Совет». Два года врачи, весь персонал находились здесь на казарменном положении.

Отсюда мы с мальчишками часто бегали на железнодорожный вокзал. Здесь в 1941 году творилось настоящее столпотворение. Казанский вокзал и ближайшие станции железной дороги круглосуточно принимали воинские эшелоны с техникой и мобилизованными солдатами. Иной раз привокзальная площадь была забита и ранеными, беженцами.

В каждый казанский дом, в каждую семью приходили представители с красными повязками на плечах, предъявляя документы на расселение беженцев и эвакуированных с Украины, из Белоруссии и Москвы. Если семья имела более пяти квадратных метров жилой площади на человека, ей тут же подселяли «гостей». В нашей коммуналке из двух комнат и семиметровой кухни проживали восемь человек. В квартиру соседа, моего одноклассника, поселили семью из Москвы, ученых из Академии наук.

И так — в каждой квартире. Под временное жилье приспосабливали даже чуланы и каменные сараи. Казань, утверждали, сразу выросла на 260 тысяч жителей.

Пища духовная и съестная

Нашу школу №83 имени первого Маршала Советского Союза Клима Ворошилова закрыли под госпиталь. Мы сами вытаскивали столы, парты, книги во двор, в старинные каменные каретники, где и начали заниматься в первую военную осень. Естественно, без света и тепла — вплоть до глубоких морозов. А затем нас и вовсе распустили по домам на несколько месяцев.

Классная руководительница Александра Яковлевна Янонис не могла допустить нашего безделья и занималась с группами по 5-6 человек у себя дома. При этом она подкармливала детей дольками сырой картофелины, приговаривая: «Это вам витамины от цинги». В нашем классе училась и всемирно известная ныне композитор София Асгатовна Губайдулина, в детстве просто Сонечка. Мы часто просиживали в компании с ней в уютной комнатке Александры Яковлевны.

Под новый 1942 год в жестокие морозы нам выделили помещение в татарской школе на улице Дзержинского. Мы занимались в три смены до позднего вечера. Морозы на улице достигали пятидесяти градусов. Но по заданию школы мы умудрялись ходить по квартирам, собирали теплые вещи для отправки бойцам на фронт. Так я однажды сильно замерз, обморозив руки и заболев воспалением легких…

В сентябре были введены продуктовые карточки. Хлеба на них выдавали мало. На детей до 12 лет и иждивенцев — по 400 граммов, на работающих — по 600, на оборонных заводах — по 700-800. Изредка этот скудный рацион «подслащивали» карамельками или каким-нибудь комбижиром (например, маргусалином).

В очередь за хлебом вставали еще с ночи. Записывали номера химическим карандашом на ладонях, периодически перепроверяли. В промежутках между этими «перекличками» все расходились по ближайшим подъездам греться. Ведь ждать приходилось долго — хлеб могли привезти и к десяти-двенадцати часам дня, а могли и не привезти вовсе…

Из-за хронического недоедания я пользовался «льготой» — получал пузырек рыбьего жира. Обычно мать использовала его для приготовления пищи, например оладьев из картофельных очисток. А еще, помню, мы очень любили котлетки из мяса речных ракушек. Насобирав их с другом на Волге, промывали под колонкой, пропускали через мясорубку, и наши родители угощали нас деликатесом, отдаленно напоминающим куриные котлеты… Утоляя голод, мы еще часто сосали и подсолнечный жмых.

«Казанский обвод»

В октябре, когда немец приблизился к Москве, возникла угроза и для Казани. Был создан даже Казанский комитет обороны. В полную боеготовность приведены средства ПВО.

В небе стали появляться самолеты-разведчики. Часто объявляли воздушную тревогу, и над Казанью разносилась невыносимо громкая сирена. Мы, ребята, в бомбоубежища никогда не ходили. Благодаря этому я один раз отчетливо различил немецкие кресты на крыльях бомбардировщика. Взрослые говорили, что самолеты противника особенно часто бомбили Юдинский железнодорожный узел и стратегический мост через Волгу в Зеленодольске.

В городе была введена строжайшая светомаскировка. Окна занавешивали одеялами и плотными тканями. Если с улицы просматривалась полоска света, это жестоко каралось по закону военного времени, могли арестовать и даже расстрелять (таких случаев было немало).

Осенью началась повальная мобилизация населения — женщин, учащихся старших классов, ремесленных училищ, студентов и преподавателей — на сооружение окопов, или рубежей так называемого «Казанского обвода». Линия обвода проходила полукольцом вокруг Казани, затрагивая Марийскую и Чувашскую республики, кое-где укрепления доходили вплоть до Горького — длиной всего 350 километров.

Людям говорили, что на работы их отправляют дней на десять, а оставались они там до двух месяцев и дольше. Голодные, плохо одетые, они в страшные 45-градусные морозы с рассвета до темноты рубили мерзлую землю. Спали в деревнях на ледяном полу. Жертвами тех окопных работ стали несколько сотен человек. Там, на обводе, замерзла и моя тетя. Много тяжелого рассказывала нам о тех страшных днях и близкая родственница моего друга.

Мы же в городе вместе со старшими копали во дворах щели-укрытия. На каждого жителя полагалась норма — одно укрытие в два шириной и глубиной в полтора метра.

А еще я часто приходил в госпиталь, который располагался в здании нашей школы. С друзьями мы носили раненым книги, выступали перед ними с веселыми инсценировками, писали под диктовку их родным письма. После занятий я бежал в другой госпиталь — помогать матери, старшей медсестре. Вместе с ней мыли раненых в санпропускнике, переодевали, переносили на носилках.

Случалось, бойцы умирали прямо в приемном покое, у меня на глазах. Ведь поступали нередко очень тяжелые раненые — с черепно-лицевыми и другими повреждениями. Однажды ранней весной 1942 года мне пришлось сопровождать катафалк в лошадиной упряжке с многочисленными телами умерших от ран. Управлял лошадкой старый однорукий солдат, который сам же и хоронил бойцов в братской могиле на Арском кладбище. В тот день мне пришлось ему помочь.

Всю взрослую жизнь вижу сон с этими эпизодами похорон во время суровой зимы 1941 года…

Жизнь продолжается

Все лето и осень 41-го в Казань прибывали эвакуированные предприятия, заводы, институты Академии наук, писатели, деятели культуры. Один мой товарищ рассказывал, как он в числе группы школьников ходил в здание университета к вице-президенту Академии наук Отто Юльевичу Шмидту с просьбой помочь школе дровами.

В доме родной моей тети Б.Самойловой в Чистополе жила семья писателя Леонида Леонова. В семье земского врача Самойлова писатель создал свою знаменитую пьесу «Нашествие», которая с успехом прошла по всем сценам страны, в том числе и в Качаловском драматическом театре.

От старших товарищей по двору, работавших на заводах, мы знали, что в Казани выпускаются знаменитые самолеты-бомбардировщики «Пе-2» и «небесные тихоходы» «По-2». А еще говорили, что через Казань лежал путь и самолетов из США, поставляемых союзниками по ленд-лизу…

Было в той жизни место и менее серьезным вещам. Когда на улице темнело, все ребята округи шли в сад «Черное озеро», где тогда был растянут огромный «киноэкран». Здесь народ ежевечерне смотрел один-единственный фильм — «Чапаев с нами». Заметьте: не просто «Чапаев» (как картина называется сегодня), а именно «Чапаев с нами». Лента была переделами на оптимистический лад. В конце фильма, когда герой Гражданской войны должен был вот-вот утонуть, он ко всеобщему воодушевлению выплывал и… впереди эскадрона в своей знаменитой бурке на белом скакуне гнал по степи фашистов.

Тут обычно все с криками «ура!» вскакивали с мест, радостно аплодировали. Домой возвращались гордые за нашу Красную Армию, с полной уверенностью в скорой победе над врагом…

Борис МИЛИЦЫН.

На снимке: в годы войны возможности фотографироваться практически не было, но у автора сохранился редкий снимок зимы 1941/42 годов. На нем десятилетний Боря Милицын запечатлен с выздоравливающими безымянными командирами Красной Армии. На следующий день они должны были отправиться на фронт…