Дед Иван по преклонности своих лет зимой с большой, в треть избы, русской печки не слезал. Ну разве что чайку там пошмыгать с баранками да щей похлебать. А так любил, накрывшись овчинным полушубком, дремать на теплых кирпичах. Выспавшись, рассказывал нам байки всякие. Страшные – под Рождество, смешные – после.
Но когда крещенские морозы отпускали, а отрывной календарь оповещал о приходе февраля, дед с печи спускался уже надолго. В разношенных, подшитых валенках, душегрейке, он снова становился самым главным в доме. Собирал ребятню, чтобы вместе мастерить кормушки для птиц. “Вона, – поднимал заскорузлый палец, призывая к вниманию, – синичка-то как звенит-старается. Это она меня подняла. Самое голодное время пришло для птиц и зверья. Подсобить надо”.
Мы делали, как могли, кормушки. Из амбарного ларя брали зерно и насыпали его на досочки с поребрышками, подвешенные на деревья около дома. Соревновались: на чьей кормушке меньше зернышек останется – значит, тот самый добрый человек будет, ведь птицы облюбовали именно его “столовую”.
Уж не знаю как, но скоро пернатые со всей округи узнавали о дармовом корме. Так что доброй оказывалась вся ребятня. Кормушки подчищались быстро. А для своих любимых голосистых синичек дед Иван нарезал ломтиками свиное сало и привязывал его ниточками к наличникам. То-то было старому радости из избы наблюдать, как, вцепившись в сало, птицы его расклевывают. А уж потом пели-заливались эти синички – никакое радио включать не требовалось.
В школу мы ходили за четыре километра. Дорога тянулась лесом. Зная, что я люблю эти версты мерять одна – что-то сочинять, о чем-то мечтать, – дед непременно остерегал: “Неровен час, на волков напорешься. Они нынче в стаи собрались, свадьбы все зверье справляет. Лучше вместе со всей сопливой деревенской командой ходи”. – “Ой, деда, да волков-то и не слышно у нас. Только филин ухает страшновато, когда поздно из школы идем”. – “Счас нет, а завтра появятся. В эту пору волки до сотни верст за сутки могут одолеть. Вона лес какой у нас огромный, до Казани тянется!”
Лес до самой Казани, положим, не тянулся. Но был он действительно огромный – старый, тяжелый. С буреломами и глубокими оврагами. Зимой на опушках завален сугробами, которые в феврале с солнечной стороны подтаивали и становились, как мокрый сахар. А среди деревьев снег лежал ровно. И уже в феврале, этом месяце-бокогрее, можно было, расчистив снежный наст, найти нежные ростки подснежников, которые единственные среди растений в эту пору не спят, готовятся порадовать мир своим первым цветением.
А еще дед удивлял тем, что вел своеобразный дневник наблюдений за природой. Реквизировал у нас школьные тетрадки и расписывал день за днем погоду. В эту пору он сам был похож на первоклашку – и по корявым записям, и по губам, измазанным химическим карандашом.
Как жаль, что многолетние труды деда Ивана не сохранились! А ведь, помню, деревенские мужики время от времени наведывались к нему за консультацией, как к ученому человеку. Спрашивали: что лучше уродится в тот или иной год; когда лучше в поле выезжать на работы; пора ли приступать к сенокосу… Он редко ошибался в своих советах. Много жил, много видел, много знал.
Приметы тоже выдавал, словно горох из дырявого мешка.
Если ночью вокруг луны тусклый круг появляется – будет мороз. Валяется наша собачонка Жучка на снегу – жди вьюги. В клубок свернулся кот Рыжик – опять же похолодание будет. А то печь затопят, а пламя красное-красное. Вот тебе и февраль – межень весны, опять на мороз колдует! Если же пламя от дров белое – дед радовался: оттепель начнется…
И в ту далекую пору как-то все приметы оправдывали себя. И зимы были настоящими – морозными, снежными. В том же феврале так вьюжило, метелило, что лишь на лыжах мы пробивались в соседнее село в школу. А сейчас… В конце нынешнего января воробьи и голуби на казанских улицах купались в лужах! И что нам еще февраль преподнесет – никому не ведомо.
Но все-таки из десятилетия в десятилетие, из века в век передаются народные приметы. Хочешь – верь, хочешь – проверь. Только наши деды и прадеды считали, что если 1 февраля, на Макарьев день, погода ясная, то весна будет ранней. 2 февраля, на Ефимия, выглянувшее в полдень солнце – опять же к ранней ростепели. 6 февраля у нас будет Аксинья – весноуказница. Если вёдро на нее – весна будет красная. 10 февраля – Ефрем: ветер понесся – к сырому году. На четвертый день после Ефрема – Трифон, на него предсказателем оказывалось ночное небо: коли высыпали звезды – к поздней весне.
А 15 февраля у нас будет Сретенье. Тут уж зима с весной встретятся. И если установится в эту пору оттепель, то весна ранняя будет, теплая. Если холода завернут – холодная, а выпавший в этот день снег – к затяжной и дождливой весне.
Верующие христиане Сретенье почитают особо. По библейскому преданью, в этот день – на сороковой после рождения – родители принесли Иисуса в Иерусалимский храм, чтобы исполнить ветхозаветный закон и “представить перед Господа”. Узнав в Богомладенце Сына Божия, праведный Симеон принял его в свои объятия и сказал: “Ныне отпущаеши раба твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром; ибо видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовал пред лицом всех народов…”
Но вернемся к месяцеслову. 17 февраля – студеный Николай. Ударят морозы. К 23 февраля приурочена такая поговорка: “До Прохора старуха охала: “Ох, студено!” Пришел Прохор да Влас: “Никак скоро весна у нас!” 24 февраля – власьевские морозы еще круты, пробирают до костей. И все-таки след от полозьев осклиз: прольет Власий маслица на дороги – зиме пора убирать ноги.
…Но сколько ни очерчивается нежный лик весны в феврале – солнышком сквозь рваные мутные тучи, иногда даже сырыми туманами – дружит этот месяц прежде всего с вьюгами да метелями. О них от деда Ивана даже загадка осталась: “Вдоль села бежит кобыла весела. Под концом хвоста у ней кошель овса – бежит да потряхивает”. Снегом то есть потряхивает метель-метелица.
Так что там, за нашим окошком? Ненастье или вёдро?..
