Как это было

Однажды, как гласит легенда, три молодых, но уже известных в Казани поэта сошлись в дружеском застолье. Хотя ни один из них не был обделен женским вниманием, тем не менее ни один не был до сих пор женат. И застольная беседа, попетляв в философских сферах, как-то незаметно свернула на ту земную колею, что пора-таки обзаводиться семейным очагом, у которого хлопотала бы верная подруга, а за юбку бы ее цеплялся симпатичный такой, пусть и чумазый, продолжатель рода.

Поэты возгораются мгновенно. Жениться? Немедленно! И сразу всем троим! Героическое решение скрепляется горячей клятвой, крепкими мужскими рукопожатиями и, от умиления собственной решимостью, скупой мужской же слезой по добровольно утрачиваемой свободе. После чего три друга, три поэта, ревизовав с пристрастием бутылочные емкости и обнаружив, что в них не плещется даже на самом дне, решительно встали из-за стола и очень твердой походкой отправились выполнять задуманное. Поэтов звали Хасан Туфан, Хади Такташ и Адель Кутуй.

У Хасана Туфана и Аделя Кутуя горячее желание немедленно сочетаться браком, вероятно, выветрилось уже по пути к месту квартирования вместе с хмелем. Но не таков был пламенный, вихреподобный Такташ, имеющий обыкновение куда бы то ни было, даже к друзьям, не входить, а врываться. Сказано – сделано! Тем более что навстречу, явно посланная Судьбой, шла ослепительная юная красавица. И Такташ тут же предложил ей руку и сердце.

Так легенда излагает завязку этой истории, достойную стать завязкой любого экзотического телесериала с вулканами страстей. Но пора перейти от легенды к строгому изложению фактов. История, которую мы собираемся поведать, – подлинная семейная история, дети и внуки героев которой здравствуют и поныне. Поэтому одни только факты, и ничего кроме фактов. Тем более что измышлять что-либо даже для “художественности” нет никакой нужды. Письма Такташа, рукописи воспоминаний его сына Рафаила Такташа, да и сами произведения Поэта, опубликованные и всем доступные для внимательного прочтения, открывают глубины поистине шекспировские. Но мы отвлеклись. Вернемся на скудно освещенную казанскую улицу, на хрупкий мартовский ледок к Поэту и его избраннице. О том, что произошло после внезапного предложения руки и сердца на этой вечерней улице, выслушаем рассказ Рафаила Хадиевича Такташа:

“Когда мама, вернувшись в общежитие своего рабфака, рассказала об этом подругам, они не поверили ей и заявили, что он знаменитый поэт, за ним ухаживают самые красивые актрисы Казани и разве может сравниться с ним студентка рабфака. Она, не медля, вышла из общежития и отправилась в мансарду, где обитал тогда Такташ. Она сказала ему, что подруги не верят ей, что он сделал ей предложение, и поэтому необходимо, чтобы он отправился с ней в общежитие и в присутствии ее подруг подтвердил свои слова”.

И что же Поэт, к тому времени должный вполне протрезветь, вполне, вероятно, уже забывавшийся в объятиях Морфея и так вдруг внезапно пробужденный решительной Прекрасной Незнакомкой?

“Такташ, не раздумывая, согласился, пришел в общежитие и в присутствии подруг матери высказал желание жениться на Гульчаре Хамзиной (именно так звали решительную красавицу – В.Л.)”.

Далее действие развивалось отнюдь не в стиле модных ныне мыльных телесериалов, где одну и ту же фразу мусолят серии три подряд, а скорее в стиле экшн, хотя даже и слова-то такого тогда, конечно, не знали.

“Тогда мама собрала в плетеную корзинку свое имущество и перенесла его в мансарду Хади Такташа”.

После такого поворота событий голливудским мелодрамам остается только заканчиваться поцелуем в диафрагму, а русским народным сказкам – присказкой: “И стали они жить-поживать да добра наживать…” Но у нас ни то, ни другое, а история, которая после этого, в сущности, только и начинается.

С наживанием добра здесь обстояло следующим образом: первым приобретением молодой семьи в мансарде стал новорожденный, появившийся на свет в январе 1926 года, названный Рафаилом и убаюканный подле плетеной корзинки, в которой по-прежнему умещалось все имущество Гульчары.

“Когда я родился, – вспоминает Рафаил Хадиевич Такташ, – мама кормила меня своим молоком очень недолго. Не хватало молока, и, кроме того, у нее в то время болели и легкие… Жили они по принципу “то густо – то пусто”. Когда отец получал гонорар, стол был полон, и деньги быстро расходовались. Затем наступала полоса денежной “пустоты”…”

И это дом знаменитого поэта? Может быть, преувеличивали подруги Гульчары, называя так Такташа? Нет, ничуть. И сегодня, три четверти века спустя, народ заучивает его наизусть и поет песни на его слова. Конечно, сегодня он заучивает не “Октябрьскую ночь”, а самобытные лирические шедевры Хади Такташа, распевает не ораторию “Века и минуты”, а поет его “Урман кызы” – “Лесную девушку”, положенную на музыку Джаудатом Файзи, другие песни, ставшие народными. Но тогда Такташа власть чтила в первую очередь как трибуна. Двери газет, журналов, издательств, театров были открыты ему. Но… Во-первых, “Это ж надо зарабатывать сколько! Маленькая, но семья”. А во-вторых, Такташ был действительно редчайшим представителем рода человеческого, он был настоящим Поэтом, а не халтурщиком-самозванцем, которому безразлично, сколько пудов чего рифмовать. А поэтам, как прозорливо заметил знаменитый русоголовый современник Такташа, “поэтам деньги не даются”.

“Отец мимоходом собирал на улице бездомных собак и кошек и приносил их домой, кормил, ухаживал за ними. Однажды он купил костюм. Но по дороге домой встретил товарища, который пожаловался ему, что у него плохо обстоит с брюками. Отец, не раздумывая, отделил от костюма брюки, отдал их товарищу и пришел домой лишь с пиджаком”.

С таким поэтическим характером главы семьи в мансарде (в переводе с французского – на чердаке) семья могла прожить еще очень долго, но…

“К сожалению, постоянная совместная их жизнь продолжалась недолго, всего несколько лет. Мать во что бы то ни стало хотела учиться в Москве. Отец уговаривал ее остаться в Казани. Ведь и в Казани есть университет!”

Но Гульчара решительно уложила свою плетеную корзинку. В Москве она выбрала факультет права. И потекли годы учебы. Из Казани в Москву пошли письма с казанскими новостями, с отчетами о здоровье и самочувствии маленького Рафаила, которого Гульчара оставила на попечении отца, свекрови своей и кормилицы. Из Москвы в ответ шли письма с рассказами об успехах в учебе, о новостях столичных, сетования на московскую дороговизну перемежались советами по правильному уходу за малышом и горячими приветами. Но с течением времени письма из Москвы стали приходить все реже. А потом и вовсе наступило молчание.

“3 октября 1929 года. Казань.

Галя!

Как понять? Вот уже прошло две недели – от тебя ни одной весточки. Если ты нездорова, то попросила бы хоть товарищей. Или у тебя близкие друзья? Может, уже и забыла? Я пишу уже четвертое письмо. Мама написала три. На семь писем один раз ответить, мне кажется, надо бы. Не знаю, какие еще причины могут быть. Мы живы. Начал очень сильно скучать по тебе. Сегодня приснилась. Раф уже ходит. Сейчас хочу начать большую вещь. Вчера написал три главы. Может получиться роман. В героине романа хочу изобразить твой характер. Я хочу описать тебя в Алсу. Как получится – не знаю. Мы в Казани также безденежны. Перспектив не видно. Рафус жив. Сейчас бойко говорит на двух языках. С татарами разговаривает только по-татарски…

Скоро шубу твою пошлю. Прощай. Люблю. Такташ”.

(Перевод письма Такташа сотрудницы Национального музея Татарстана Рамзии Абзалиной. – В.Л.).

К письму приложена доверенность на получение денег в московском татарском театре.

Ответа на свое письмо автор стихотворного “романа” так и не дождался. Героиня романа сама в посланной ей заботливо шубе вскоре появилась в Казани.

“Мать в 1930 году приехала за мной в Казань и, обманув меня (так как к отцу я, по словам Сары-апы – жены маминого дяди, был очень привязан), увезла меня на Урал, сначала в Березники, а затем в Соликамск, где мама служила сначала помощником райпрокурора, а затем райпрокурором. Туда же к нам пришла весть о смерти отца”…

Былое и думы: Гульчара

На Урал Гульчара уехала не одна. У Рафаила появился отчим. Что же произошло? В чем причина разрыва? Может быть, просто ушла любовь? Долгая разлука… С глаз долой – из сердца вон? Ну что же, дело житейское. Однако… Все, что мы цитировали из воспоминаний сына Такташа, он сам узнал со слов матери. Сам он был тогда еще слишком мал, чтобы что-либо помнить и тем более оценивать. Процитируем воспоминания Рафаила Такташа еще раз: “Мама рассказывала про отца, что он был очень добрым, отзывчивым человеком и к людям, и к животным”.

Похоже это все на взбалмошную особу или равнодушную стерву? Все рассказы сыну об отце овеяны несомненной теплотой и, пожалуй, печалью и грустью. Что же за человек была Гульчара Хамзина? Как и обещал в письме к ней Такташ, он запечатлел ее характер в том, что он называл “романом”. Это поэма “Алсу”.

…Готовиться к зачетам
Она позднее всех садится,
Но прежде всех кончает дело,
Чтоб прежде всех освободиться.
И кажется, что без труда
Ей все на свете удается,
Как будто юности заре
Вовек померкнуть не придется.
Она, Алсу, сама себе хозяйка.
Такою кажется прелестной недотрогою,
И так строга,
Но присмотритесь ближе –
Окажется, что вовсе и не строгая.

(Перевод Л.Мартынова).

Портрет поэтический, но точный. И вполне соответствует характеристике Гульчары ее подруг по рабфаковскому общежитию. “За ее живость и энергию подруги называли ее “чаткы” (искра)”.

И вот что еще обязательно упомянем: Гульчара – детдомовка. В детский дом в голодные годы ее отдал отец. В семье было слишком много голодных ртов. Детский дом был шансом Гульчаре выжить. Но какое неугасимое пламя возгорелось из искры-Гульчары? Может быть, мансарда поэта показалась ей слишком скромной компенсацией за голодное детство? Может быть, жгло стремление перебраться в более уютное гнездышко? Но почему она не сделала этого, когда на дворе еще стояли времена нэпа с зеркальными витринами магазинов, ломящихся от изобилия, с шикарными нарядами нэпмановских женщин; с роскошными ресторанами и лихачами на резиновом ходу? С красотой Гульчары ей вполне нашлось бы в этом мире место. Ведь писал же Такташ:

С красивыми просто беда:
Ни настоящими женами,
Ни матерями хорошими быть не могут –
Зеркало, будь оно проклято, им мешает.

(“Улыбнувшаяся незнакомка”. Перевод С.Северцева).

Но нет, все угарные годы нэпа, полные соблазнов, Гульчара безропотно провела на чердаке поэта. Разрыв произошел, когда страна, включив сигналы левого поворота, стала круто разворачиваться вправо.

Былое и думы: Такташ

Такташу на роду было написано стать поэтом. Он родился в самый первый день нового века – 1 января 1901 года – и был назван Хади. Что означает: указывающий путь. С раннего детства путеводной звездой ему был Тукай. В четырнадцать лет во время патриотического подъема российского общества, вызванного русско-германской войной, написал вот такие “патриотические” стихи:

Ты лишний здесь, ангел, –
тут скорбь и могилы –
над этой землею царят газраилы!

(Перевод Л.Мартынова).

За эти строки уже во время Гражданской войны на Такташа косились революционные “газраилы” – ангелы смерти, поскольку братоубийственная бойня соорудила на этой земле могил явно не меньше. Но вскоре критики стали дружно сравнивать Такташа с трибуном революции Маяковским. Хотя сам поэт в стихах во всеуслышание называл своих учителей: Тукай, Байрон, Гейне. И, конечно же, народная песня, фольклор. Но не станем ударяться в охватившую в последние годы очень многих манию перелицовывания исторических реалий и утверждать, что Такташу была чужда революционная романтика.

Во мгле тюрьмы лежали мы,
Но, разъярившись, словно тигры,
Врата тюрьмы взломали мы.

(“Века и минуты”. Перевод Л.Мартынова).

И не только эти бунтарские строки написал “деревенский Бунтарь”, “гений в лаптях”, как он себя называл, родившийся в Тамбовской губернии, изрядно поколесивший с подростковых лет в поисках заработка и возможности учебы по дальним краям и обретший в 1922 году свою духовную родину в Казани. Родина эта называлась уже не Казанской губернией, а Татарской республикой. Пусть не союзной, как мечтали отцы нации, но все же здесь одна за другой открывались татарские школы, издательства, газеты, журналы, театры… Так что, скорее всего, Такташ был вполне искренен, когда приветствовал перемены и когда в “Веках и минутах” скорбел об утрате живого символа этих перемен – Ленина. Неискренним было само Время. И не вина была Поэта, а его большая беда, что он так ему поверил. Говорят, что поэты – барометры социальных бурь и предсказатели собственных судеб. Но похоже, что более чутким барометром на этот раз оказалась Гульчара.

Былое и думы: Гульчара

Впрочем, новые веяния уловил и Такташ. Но явно не вписывался в столь хитроумный поворот. Он саркастически клеймит фарисеев, вместо того чтобы благоразумно помалкивать в тряпочку.

Он, имярек, очки с секретом где-то,
как говорят, себе нашел,
надел их на нос и сказал разиням:
“Очки марксистские!” –
и сразу в ход пошел.

(“Очки с секретом”. Перевод Л.Мартынова).

Фарисейский-то секрет раскрыт точно, но как-то до поэта еще не доходит, видимо, что это и есть секретный механизм государственной политики – уничтожение руками таких ряженых подлинных бунтарей. В лаптях и без. Причем уничтожать бунтарей эти ряженые будут по-иезуитски, обвиняя громогласно в недостаточной “марксистости”, в предательстве и измене, дирижируя легковерной, неграмотной, косной и фанатичной массой. А за спиной у них наготове – государственный репрессивный аппарат.

Все спланировано без сучка и задоринки. А громогласный Такташ наивно обращается к Государству, чтобы оно защитило поэта от… Государства же.

“Так скажу
(и подтвердят мои друзья) –
Без милиции прожить никак нельзя.
На газетных непроторенных путях
Есть немало разных критиков-бродяг.
И представь себе, товарищ,
Им не лень
Бить дубинкой нас, поэтов,
что ни день”.

(“Милиционер”. Перевод Л.Мартынова).

Наив… Но Гульчара, похоже, сразу поняла правила игры. И приняла их. Сколько ни уговаривал Такташ ее остаться учиться в Казани, она решительно уезжает в Москву: там оказываешься не только ближе к кормушке, вознаграждающей за правильное поведение, там не только больше шансов не угодить под дубину “критиков-бродяг”, там больше возможностей перехватить эту дубинку в свои руки. И не зря, вероятно, решительная Гульчара на ниве юриспруденции выбирает поприще прокурора. Не женское это, конечно, занятие. Но кто-то должен же ухватить сильной рукой поводья норовистой Судьбы. Чтобы не затоптала. Есть глава семьи, говорите, – Такташ? Пробовал он, пробовал стать правоверным чиновником…

Былое и думы: Такташ

Еще в 1922 году держал Такташ экзамен в Коммунистический университет народов Востока. Срезал его сам Николай Бухарин. Что и не- удивительно, ежели поэт отвечал на вопросы так, как советовал отвечать своему приятелю – председателю сельсовета, который пожаловался, что хлебозаготовки идут плохо, а начальство требует отчета.

“Какие ты принял меры? – грозно вопросил его Такташ. – Действовал ли организационно? Административно? А педагогически? Воспитательно? Биологически? Демагогически?” Испуганный приятель чистосердечно признался, что стольких мер сразу он не принимал, но обязательно примет. Расхохотавшийся Такташ посоветовал доложить начальству о принятии всех мер, которые он перечислил. Приятель так и сделал. И пока остолбеневшее от стольких трудновыговариваемых принятых мер районное начальство с трудом приходило в себя, Такташ с приятелем долго хохотали, укрывшись в пустом сарае. Да, шутник был поэт! Но время наступало не шуточное…

Былое и думы: Гульчара

Под самым боком у Гульчары, в Москве грозно ворочалось за кремлевскими стенами Время. Прошел “съезд победителей”. “Застрелился” трибун Маяковский, с которым так охотно сравнивали критики Такташа. По сути, Такташу уже тоже был вынесен приговор. Такташ был обречен. Не было ни единого шанса у Такташа. Чем могла помочь ему искра-Гульчара? Но у нее был еще сын – Рафаил. И помочь ему она была обязана. Сама она побывала уже в детстве в стане отверженных, обойденных жизнью. И, может быть, поклялась приложить все силы, чтобы уберечь сына от такой судьбы? Чего женщина не сделает ради ребенка!

И вот отчим у Рафаила – партийный босс. Из стана победителей. Сама она – прокурор. Счастливое детство Рафику обеспечено, на какие бы просторы Страны Советов ни забросила его судьба вместе с ними. Урал, Таджикистан…

“В 1933 году в Канибадане было голодно. Запомнились поездки с отчимом на автомашине в таджикские горы. По дороге были остановки в кишлаках, где отчима встречали с почетом, расстилали на паласах или ковриках дастархан, ставили подносы с сухофруктами и сладостями”.

Таджикистан… А потом – благословенный Крым. Отчим Рафаила там работал начальником курбюро Южного Крыма. Гульчара заняла место помощника прокурора Крыма по спецделам. Золотое детство…

Былое и думы: Такташ

Рафик!
Ты брось этот берег Черного моря.
Да пропади оно!
Никогда не тоскуй о нем!
Я, заблудясь, отстал от вас случайно,
Когда мы гуляли на берегу морском.
А ты по мне тосковать будешь?
Не знаю…
Но нет,
Только ты и будешь грустить.
Только ты, со щек утирая слезы,
“Где мой отец?” – захочешь спросить.
Брось ты, сынок,
этот берег Черного моря.
И никогда не тоскуй о нем –
После большой потери
с тяжелой думой
Бродил твой отец
на том берегу морском.

(“В альбом”. Перевод С.Северцева).

Вероятно, стихи эти написаны сразу после того, когда последний раз Такташ, Гульчара и Рафаил были еще все вместе, ездили на море лечить Рафаила от стригущего лишая, который тот подцепил от множества увечных кошек и собак, которых Такташ собирал со всей округи. В эти дни, вероятно, и определился окончательно разрыв. Предчувствуемая потеря стала свершившимся фактом. Должно быть, попыток склеить разбившееся, залатать порвавшееся Такташ не предпринимал. А может быть, и были такие мысли, да…

Чувствую я давно:
В день первого снега
от вас уйти суждено.
И все же сегодня эту рваную шапку
Залатать решил все равно.
Знаю, рваная шапка меня не спасет…”

(“Рваная шапка”. Перевод С.Северцева).

Поэт с абсолютной точностью предсказал свою кончину. Он умер в дни первого снега, в самом начале зимы, 8 декабря 1931 года.

Былое и думы: Рафаил

Рафаил Хадиевич Такташ, доктор искусствоведения, живет в Ташкенте. В Национальном музее Татарстана хранится портрет его матери, выполненный им самим, и рукопись воспоминаний о детстве. На портрете – молодая красивая женщина, на рукописи воспоминаний – посвящение: “Памяти моих дорогих родителей – Хади Хайрулловича Такташа и Гульчары Хафизовны Хамзиной. В этой книге собраны наиболее запомнившиеся впечатления детства… Опасаясь, что все эти прекрасные и дорогие для меня воспоминания уйдут, исчезнут вместе со мной, я передаю их хрупкой бумаге в надежде, что они найдут отклик в чутком сердце”.

“Книга детства” называется рукопись. Ни полслова осуждения ни отца, ни матери, ни отчима нет в этой мудрой книге, повествующей о детстве под щедрым крымским солнцем. Вот только разве горечь почувствуешь иногда, как горчит виноград, если разгрызешь виноградную косточку. Что запечатлел сын Поэта среди “наиболее запомнившихся впечатлений детства”? Самое-самое, запомнившееся: “Первая любовь. К девочке Вере из города Курска. Ей было 12 лет, мне 14… Встречи на гранитной лестнице, пролегшей между двух, выложенных тоже камнем высоких стен. От Веры пахнет чудесными духами. Мы стоим рядом и тайно трепещем от радости, она более явно, я сдержаннее… У Веры были коротко постриженные очень светлые, чуть золотистые волосы, густая прядь которых была откинута на правую половину лба и чуть-чуть завивалась…”

Чувства ровесников Ромео и Джульетты не уступали в начале шекспировским, да и финал был почти так же трагичен.

“…Мой отчим приехал за мной в санаторий им. Горького еще до истечения срока путевки. Я просил отчима разрешить мне остаться в санатории до конца срока, но он был неумолим. Когда я, собрав свое нехитрое имущество, уже садился в начальнический “газик” отчима, провожавшая меня, стоя чуть в стороне, Вера Шленская бросилась к своей кровати, стоявшей в ряду других кроватей девичьей палаты под крытым навесом. Вера Шленская закрыла лицо обеими руками, уткнулась лицом в подушку…”

“…Рафик, почему ты уехал? Ты говорил, что поедешь 5 августа, а уехал 22 июля. Я очень и очень по тебе скучаю, иногда плачу, потому что ты был самым лучшим для меня другом”.

Это единственное письмо Веры Шленской Рафаил Хадиевич Такташ хранит до сих пор. И единственную ее фотографию.

“Фотография Веры Шленской, к счастью, сохранилась у меня и по сей день. Я сделал с нее несколько фотографий и храню их для страховки в разных местах. Эта фотография для меня – талисман, излучающий силу настоящей любви и (пусть это будет очень наивно) охраняющий меня от бед”.

В 60-е годы Рафаил Такташ пытался отыскать Веру Шленскую, выяснить ее судьбу, ездил в Курск… Тщетно. Наверное, многим сегодня эта трогательная преданность первой и, похоже, единственной любви покажется наивной, если не смешной. Но Рафаил Такташ – сын Поэта. Чья кровь струится в его жилах? Однако ведь и кровь Гульчары Хамзиной тоже! Есть у Рафаила Хадиевича Такташа еще один талисман, кроме фотографии Веры Шленской, хранящий его от бед. Это фотография матери – молодой, красивой, та самая фотография, с которой он писал маслом портрет для Национального музея Татарстана.

И вот еще один портрет:
Нинди кэчлэр, сэйлэ, нинди кэчлэр
Керфек очларыннан тамалар?

(“Урман кызы” – “Лесная девушка” Хади Такташа).

Стихотворение написано задолго до того, как поэт встретил Гульчару. Но, говорят, это точный ее портрет. Поэзия непереводима. Она существует по-настоящему только на том языке, какой поэты впитывают с молоком матери. Любой перевод, даже самый добросовестный, будет – увы! – приблизителен. Приведенные выше строки переводят примерно так:

Какие силы, о поведай мне,
С твоих ресниц лучистых льются?

(Перевод Л.Мартынова).

Дословный подстрочный перевод выглядит несколько иначе:

Какие силы, расскажи, какие силы
С кончиков ресниц твоих капают?

Что может капать с ресниц? Да слезы, слезы… Гульчара Хамзина была сильной женщиной. Плакала ли она при известии о смерти Такташа? Скорее всего, молча…

Репродукция и фото Н.Курамшина.